Эдуард Тополь - Лобное место. Роман с будущим Страница 17

— Вперед! — приказал мне Мастер и с лодочного причала первым прыгнул в воду.

(Поскольку я назвал цикл будущих передач «Мастера», то позвольте и хозяина дома, к которому я приехал, впредь называть Мастер. Большой он мастер или так себе, выдающийся или не очень — это рассудит время, но если он написал тридцать романов, изданных в шестнадцати странах, и сделал дюжину кинофильмов, то пока я буду писать коротко и просто — Мастер.)

Несмотря на жару, вода в озере была прохладной, а метрах в двадцати от берега холодной, и чем дальше, тем холодней. При этом чистой и — как бы это сказать — вкусной. Но плавали мы недолго, минут через пятнадцать я заметил, что Мастер стал явно сдавать и повернул к берегу.

— А вы плавайте, плавайте, — сказал он у берега, став ногами на дно. — Это у меня уже ноги не те…

То ли цитировал старый мужской анекдот, то ли в его возрасте ноги уже действительно сдают.

Но я, конечно, тоже выбрался из воды и лег рядом с ним на деревянный настил лодочного причала.

— А еще лет десять назад я плавал вон до того острова и обратно, — сказал он, не обтираясь полотенцем, а обсыхая на горячем солнце. — Если вы рыбак, тут рыбалка сумасшедшая. Раньше, тридцать лет назад, вон в том домике жил один русский старик, он в пять утра уплывал на лодке на середину озера и через час-полтора возвращался с угрями, штук пять-шесть брал за утро. А во дворе у него стояли два старых холодильника, из которых он сделал коптильни — выпотрошил все внутренности, наверху припаял крюки, а внизу поддоны для угля. И в восемь утра он мне к завтраку приносил теплых копченых угрей! Я ему доллар платил за штуку. Но старик давно ушел на другие небесные озера, а я не рыбак, у меня нет терпения часами сидеть с удочкой…

Я пожалел, что не взял сюда свой Canon, можно было бы начать передачу прямо с этого короткого заплыва и монолога.

На обед была большая кастрюля гречневой каши и блюдо с горой овощей и фруктов — помидоры, огурцы, лук, чеснок, зеленый перец, яблоки, клубника…

— Мяса вам тут не дадут, не рассчитывайте, я мясо не ем, — сказал Мастер. — Так что налегайте на кашу, это полезней. Заправляйте ее хоть сливочным, хоть оливковым маслом и соевым соусом. И ешьте овощи от пуза, это чистый «органик», моя жена сама выращивает, видите грядки?

Со второго этажа дома, за тонкой антикомарной сеткой просторной веранды открывался роскошный вид на озеро и на большой, обнесенный сетчатым забором участок, на нем ровными рядами тянулись грядки и теплицы. А рядом — клумбы с пышными цветами, яркий розарий, даже крохотный виноградник, и все это автоматически поливалось радужным дождем вращающихся поливалок. В тонких навесных струях этой воды дробилось и вспыхивало солнце.

— С женой моей вы наверняка встретились по дороге, она повезла сына в лагерь, чуть было не сказал «в пионерский». Вы с ними разминулись буквально на час…

Теперь камера была включена, и мне не нужны были паузы в нашем разговоре, я сказал:

— А я читал у вас, что в Америке люди живут без заборов.

Он усмехнулся:

— Поймал! Дело в том, что в России люди заборами отгораживаются друг от друга. А этот забор от оленей, барсуков, лис и зайцев. Иначе они тут все сожрут еще до созревания! Моя жена ведет с ними настоящую войну, круглосуточную. Вон то дерево видите у забора? Неделю назад сосед звонит — посмотрите в окно, у вас на дереве медведь сидит…

— Вы его застрелили?

— Нет, я не Хемингуэй. Ружье у нас есть, конечно, и если бы он в дом полез, пришлось бы стрелять. А так он сам ушел. А вообще, вы бы выключили пока свою камеру, мне жена велела для съемки одеться приличнее.

— Зачем? Так замечательно, вы же дома и на природе.

— Все равно, выключайте! Мы сейчас с кофе и ягодами по рюмашке врежем. Вы что предпочитаете — коньяк или виски?

— Ну, если с кофе, то коньяк, наверное…

— Вот и выключайте камеру. Все равно в России уже запрещено в кино спиртное показывать.

— То есть вы про нас все знаете? — сказал я, выключая камеру.

— А как же! Я там каждые два-три месяца…

После кофе с коньяком он вопреки моим протестам переоделся в рубашку и брюки и перешел с веранды в комнату, сел в кресло у огромного, во всю стену окна.

— Почему? — удивился я. — На веранде прекрасно!

— Слушайся старших, — отрезал он, перейдя на «ты». — Во-первых, я все-таки ВГИК закончил. Хоть и полвека назад, зато нам зубры преподавали — Ромм, Герасимов, Волчек! Вот ты у кого учился?

— У Валентина Ивановича Черных.

— Так вот же он! — и хозяин показал на большую, метр на полтора, картину маслом, висевшую на стене над книжными стеллажами с его книгами на дюжине, если не больше, языков — английском, французском, немецком, японском, датском, финском и т. д., включая, конечно, русский. На картине, написанной в стиле Пиросмани, четверо мужчин в шубах и дубленках сидели фронтально за столом с какими-то яствами, в торцах стола — мужчина и молодая женщина, а позади них стояли толстый лысый мужик в поварском халате и худенький официант с блюдом на руке и на плече. Теперь, когда хозяин обратил мое внимание на это полотно, я, конечно, опознал на нем своего учителя, но не столько по портретному сходству, его почти не было, сколько по совершенно круглой и стриженной под ноль голове.

— Это тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, — умехнулся Мастер. — Картина зовется «Ужин в Тарасовке», написал ее Борис Бланк, знаменитый театральный и кинохудожник. На ней Валя Черных, Рустам Ибрагимбеков, Александр Шлепянов, автор «Мертвого сезона», и твой покорный слуга, а по бокам, в торцах стола — сам Боря Бланк с женой. За нами стоят официант и Амиран Ильич, хозяин первого в СССР частного ресторана. — Тут Мастер посмотрел на часы. — К сожалению, нам придется прерваться. Через двадцать минут один мерзавец начнет гонять по озеру на своем глиссере так, что хоть уши затыкай. Вот его я бы застрелил с удовольствием. Но тогда я не смогу дать тебе интервью, меня упрячут в другой интерьер. Поэтому, как только он появится, мы закроем все окна. У тебя направленный микрофон?

— Не знаю. Думаю, что да, это совершенно новая камера, последняя модель.

— Ну, в крайнем случае перейдем на ту сторону дома, там тоже веранда, но с видом, конечно, не на озеро, а на лес. Что для тебя, конечно, хуже. Но ты всё равно сними через окно этого засранца на глиссере, его проезды сможешь потом использовать при монтаже, как перебивки в тех местах, где я запнусь или напортачу. Итак, включай камеру, что ты хочешь услышать?

— Что-нибудь интересное. Над чем вы сейчас работаете?

— Нет, это исключено. То, что я еще не дописал, я никому не показываю, даже жене. Я же никогда не знаю, смогу дописать или нет, потому что понятия не имею, чем дело кончится.

Я изумился:

— Как? Вы пишите, не зная финала? У вас нет поэпизодного плана? А нас учил Валентин Иванович…

— Знаю, — перебил он. — Я писал с Валей сценарий одного триллера, но ничего путного у нас не вышло, я не умею загонять героев в заранее приготовленную схему. У меня все иначе. Я должен иметь крутую завязку, сильные характеры и любовную страсть. После чего герои должны сами рваться к своей цели — деньги, власть, слава или возлюбленная. А моя задача — все время им мешать и подсовывать совершенно непреодолимые препятствия. Они думают, что сражаются с умными врагами, завистниками, агентами КГБ или ЦРУ, а на самом деле они сражаются со мной, потому что я-то наперед знаю, что им нужно и по какой дороге они хотят пойти к своей цели. И я перекрываю им все легкие пути так, что иногда сам по три дня хожу вокруг озера и не знаю, как им выбраться из моей западни. Вон у меня на полке лежат два недописанных романа, я не знаю, как выпутаться героям, которых я сам запутал. Но ты проделал такой путь, да еще учился у моего друга — я не могу допустить, чтобы ты облажался. Поэтому я тебе дам совершенно эксклюзивный материал. Понимаешь, я написал тридцать романов, даже больше, но один роман, который я должен был написать еще лет двадцать назад, я так и не написал. Роман о советском кинематографе — о том, как тогда, при Софье Власьевне, мы делали свои фильмы, как жили и как пытались пробить через «соссилисссиссеский реализм» хоть чуток реальной правды. Немного об этом я где-то писал, а живьем и подробно расскажу в первый раз, хочешь?

— Еще бы!

— Но это будет бросок в прошлое. То есть не актуально. Ничего?

«Ну, меня и швыряет, — подумал я, — то бросок в Будущее, в 2034 год, то в прошлое. Интересно, куда именно?»

Но вслух я этого не сказал, посмотрел в окуляр камеры и нажал кнопку:

— Я готов! Пишем!

Он поерзал на стуле (я держал его на самом общем плане, на фоне стеклянной стены с видом на озеро), потом он уселся удобнее, чуть откинулся к спинке кресла и начал, глядя на картину, написанную «а-ля Пиросмани».