Максим Теплый - Архив шевалье Страница 17

– Не надо, друзья! Не ссорьтесь! – примирительно заговорил Гавриил Христофорович. – Ну какие там пигмеи, Владимир Эдуардович! А вот по поводу Мировой войны, знаете ли, споры уже идут. Но в главном – все мы здесь единомышленники! В главном…

– А вот и нет! – раздался звонкий голос Леры Старосельской. – Я думаю иначе! Вы лизоблюды и сатрапы!

Тут снова подскочил охранник Говданя, а Дьяков, махнув рукой – мол, не обращайте внимания, – двинулся по ряду дальше.

– Позвольте вам представить, товарищи! – Гавриил Христофорович надсадно запыхтел, пытаясь разместиться на маленьком пространстве вместе с пожилым седовласым мужчиной, отличавшимся от всех присутствующих тем, что вместо галстука у него на шее была повязана изящная черная бабочка. – Этого человека никто пока не знает. Потому что он скромный учитель немецкого языка из Эстонии. Арнольд Янович Рейльян! Он сегодня подписал обращение в адрес генерального секретаря и нашего форума с предложением узаконить Народный фронт Эстонии как демократическую инициативу народных масс! Арнольд Янович, собственно, и был одним из инициаторов создания Народного фронта.

– А чем будет заниматься этот Народный фронт? – cнова послышался надоедливый голос маргаринового короля.

– Я отвечу! – обернулся к залу Рейльян. – Отвечу! Эта организация ставит своей целью возродить интерес граждан Эстонии к собственной истории, культуре, языку…

– А что, есть проблемы с языком? – проявил настойчивость Говдань.

– Есть, конечно! – качнул сединой Рейльян. – Делопроизводство ведется на русском. Мало школ с преподаванием на эстонском языке. Мы, эстонцы, как известно, очень свободолюбивы, в нас жива память об эстонской государственности, и поэтому настаиваем на уважении к себе. Мы не хотим, чтобы наша качественная сельскохозяйственная продукция без всякой выгоды для нас вывозилась в Москву…

Тут уже даже Дьяков не выдержал:

– Арнольд Янович! Помилуйте! Ну какая там государственность, какая продукция?! Я же ученый и знаю, что ничего такого в природе нет, о чем вы тут говорите…

– Ну и что? – холодно взглянул на него Рейльян. – В политике важна не истина, а ее муляж. Вот мы такой муляж и предложим эстонцам. Про ужасы советской оккупации, к примеру! Бронзового солдата на центральной площади Таллина снесем. Мне лично очень хочется его своими руками… Хорошо бы петлю на шею и с корнем из земли! На помойку! Навсегда!!!

В зале повисла тягостная пауза, поскольку никто от старого эстонца такой прыти не ожидал. Установившуюся тягостную тишину взорвала неуемная Лера Старосельская.

– Господа! – обратилась она к залу, и это тревожное обращение, непривычное уху присутствующих, заставило заерзать маститого писателя, обещавшего смелый сюжет про Ленина и зайцев. – Господа! – снова произнесла Лера. – О чем вы думаете! Господа! При чем тут бронзовый солдат?! О другом надо говорить! Вот смотрите, на днях даже первый секретарь Краснодарского крайкома Беляев сказал Горбачеву о том, какая мерзость эта ваша КПСС! Не побоялся! А вы?! Вы лижете лысую жопу этому Горбачеву!

– Валерия Ильинична!!! – взвился Дьяков. – Мало того что вы проникли сюда незаконно, так еще и обзываетесь. Покиньте зал! Извините, товарищи! Эта женщина – она не в себе! На днях напала на меня. Честное слово! Напала и ударила по лицу. Ну, больная!!! Покиньте зал, я сказал!

Дьяков замолчал, ожидая, что Лера наконец образумится и инцидент на этом завершиться. Но не тут-то было!

– А вот это – видал?! – Лера задорно рассмеялась и выставила вперед кукиш… – Видал?! Коллаборационист!!! Гапон!!! Маршал Петен!!! Иуда!!! – Лера на секунду задумалась, так как список оскорблений показался ей недостаточно внушительным. – Янычар кровавый!!! – неожиданно выкрикнула она.

– Почему, собственно, янычар? – растерялся Дьяков и густо покраснел, усмотрев в Лерином выкрике намек на свое турецкое происхождение.

Между тем все с интересом ждали, чем кончится этот необычный поворот событий. Маститый писатель даже приподнялся и начал что-то лихорадочно писать в блокноте. Бравый полковник, напротив, решительно надел фуражку и, буркнув про себя: «Ну, знаете ли!..» – стал протискиваться к выходу.

Лера же сунула руку в свое необъятное декольте и выхватила стопку исписанной бумаги.

– Я хочу, чтобы все прочли это! – звонко крикнула она. Потом огляделась по сторонам, ища короткий путь к сцене, и решительно стала перебираться через перегораживающий ей дорогу ряд кресел. Навалившись грудью на ближайшее, она одним махом перекинула через него свое вместительное тело, однако сделала это настолько неловко, что ногой нанесла сокрушительный удар в ухо сидевшему на этом ряду Владимиру Эдуардовичу Говданю. Охнув, тот рухнул в проход между рядами.

Охранники Говданя дружно вскочили со своих мест, но тут же сообразили, что быстро пробраться к упавшему в проход охраняемому объекту им не удастся. Тогда один из них не нашел ничего лучшего, как выхватить откуда-то из недр своего малинового пиджака пистолет.

– Не надо!!! – успел что было сил крикнуть Дьяков, но его вопль совпал с выстрелом, который в замкнутом пространстве прозвучал необычайно громко.

Пуля ударила в деревянную ручку кресла, возле которого пыхтела Лера, пытаясь взять следующее препятствие. Щепки от пробитого кресла брызнули в разные стороны, а самый большой кусок ударил Старосельскую прямо в живот.

– Ой! – вскрикнула она и уставилась на свою ладонь, на которой посверкивало несколько капелек крови. – Меня, кажется, убили… – Лера вопросительно взглянула на Дьякова, качнулась и тоже грохнулась в пролет между креслами, накрыв собой появившееся снизу лицо с маргариновой обертки…

Бонн, …апреля 1985 года. Зашифрованный портрет

Беркас Каленин потерял сон. В самом прямом смысле. Сон куда-то делся сразу после ночного посещения заброшенной клиники покойного Германа Шевалье. Самым правильным поступком в этой ситуации было бы как можно скорее съехать на новую квартиру – куда-нибудь поближе к университету, где добросовестный Каленин бывал каждодневно. Но сон-то пропал именно потому, что вся эта чертовщина была крайне любопытна.

В том ночном разговоре хозяйка квартиры призналась, что в последнее время регулярно ходит через комнату Каленина в помещение заброшенной клиники. А значит, навязчивый сон, мучивший его, был близок к реальности.

Она поведала Каленину, что буквально через неделю после того, как мистер Куприн – тот, что из советского посольства, – договорился с ней о найме жилья, на что она согласилась без особой охоты, так как не собиралась сдавать свой подвал… Но мистер Куприн уговорил ее, объяснив, что у советских стажеров не так много средств, чтобы снимать хорошее жилье, а вот полуподвал за триста марок в месяц – это в самый раз. К тому же мистер Куприн очень лестно отозвался о мистере Каленине – мол, литератор, ученый, великолепно владеет немецким языком. И она действительно смогла быстро убедиться в том, что мистер Каленин (она, разумеется, говорила не «мистер Каленин», а «Herr Kalenin», но передать это немецкое словосочетание в русском звучании очень непросто: напишешь «хер» – выйдет непристойность, а скажешь «гер» – никто не поймет, о чем речь)… что мистер Каленин человек в высшей степени воспитанный и приятный.

Ровно через неделю после сдачи жилья внаем, а надо сказать, что накануне заселения мистера Каленина в его квартирке был сделан ремонт и дверь в злополучную клинику заклеили обоями и даже заблокировали книжным шкафом, так как она, фрау Шевалье, уже твердо решила для себя, что больше не будет туда ходить. Так вот, ровно через неделю после знакомства с мистером Калениным ей приходит письмо. И знаете, от кого было это письмо? От покойного мужа, от доктора Германа Шевалье!

– Нет, не думайте! Разумеется, тут нет никакой мистики: мужа я лично оплакала и собрала в последний путь. В том, что он умер и на момент появления письма находился в том далеком мире, откуда не возвращаются, у меня нет сомнений. Несчастный Герман совершил кошмарный поступок. Это, конечно же, было как-то связано с его умопомрачением – тогда, в далеком сорок пятом году. Что-то нашло на него. И он сам ушел из жизни. Он даже не стал для этого ничего особенного придумывать: взял поводок нашего маленького Томми, когда вернулся с ним после прогулки, запустил песика в подъезд, а сам спустился сюда и вот здесь, прямо на кухне, защелкнул карабин за вентиль трубы отопления – вот здесь! – а голову просунул в петлю. И все! Присел на корточки… – Я услышала вой Томми, спустилась сюда, а Герман был уже мертв.

Это было ужасно! Особенно его руки. С ладоней слезла кожа. Он, перед тем как совершить свой ужасный поступок, зачем-то схватился за трубу отопления. А январь был очень холодный, топили сильно, и ладони были сильно обожжены!