Росс Томас - Четвертый Дюранго Страница 17

После пятиминутного разговора, большая часть которого была посвящена заверениям в адрес Ральфа Б. Фарра, что, если его потерянный бумажник и чековая книжка будут найдены, их немедленно вернут владельцу. Брайант, положив трубку, повернулся к Сиду Форку.

— Пару недель назад кто-то запустил ему руку в задний карман. Он сообщил о краже копам. Из чего вытекает, что мы имеем дело или с психом или с профи. В последнем случае, его давно и след простыл. Если же псих, что тут можно сказать?

— Может, он и тот, и другой, — предположил Винс.

Брайант снова неторопливо смерил Винса с головы до ног.

— Профессиональный псих? Это что-то из ряда вон.

— Мне это не нравится, — сказал Джой Хафф.

Форк глянул на свой часы.

— Что ж, нам пора двигаться. Вы, ребята, знаете, что делать.

— Еще бы.

— Пока я буду утешать вдову Триса, притащите сюда Якоби и посмотрите, сможет ли он снять отпечатки пальцев.

— Отпечатки, — хмыкнул Брайант. — Отпечатки, — с ударением повторил он и громко рассмеялся, поворачиваясь к Джою Хаффу. — Ты слышал, Джой? Шеф снова дает указания.

— Я не смеюсь лишь только потому, — отозвался Джой, — что громкий смех мешает спокойным размышлениям. — Он помолчал. — Ювелирная работа.

— Растолкуйте, — попросил Винс.

— И хорошо организованная, — без тени улыбки добавил Джой Хафф.

Глава тринадцатая

Войдя в гостиную после того, как они покончили с посудой — он мыл, она вытирала, Б.Д. Хаскинс жестом предложила Эдеру занять место на длинном диване кремового цвета и спросила, не хочет ли он бренди.

— Нет, спасибо.

Эдер позволил себе опуститься, лишь когда сама хозяйка села в глубокое кресло коричневой кожи. Когда она скрестила ноги, не столько небрежно, сколько равнодушно, взгляд его невольно упал на край длинного чулка, которые она предпочитала носить вместо колготок, и он подумал, не вошли ли снова в моду пояса с подвязками за те пятнадцать месяцев, что он сидел в тюрьме.

— Расскажите мне об этой тросточке, — попросила она. — Той, которую так жаждет Сид.

— Она принадлежала моему дедушке.

— Фамильная ценность?

— Скорее раритет. Он выиграл ее на пари в девятьсот двадцатом, как раз после введения сухого закона. Ручка отвинчивается, а внутрь вмонтирована стеклянная емкость, которая вмещает примерно четверть унции индейского самогона. Так он называл свою выпивку — индейский самогон. После отмены закона в тридцать третьем в нашем штате продолжали придерживаться его установок, и дедушка передал тросточку моему старику, который, в свою очередь, завещал ее мне. И я был готов передать ее своему сыну, хотя он считал это глупостью.

— Таким образом вы передали ее Винсу.

— Для пущей сохранности.

— Винсу свойственно большее чувство ответственности, чем вашему сыну?

— Просто он ближе ко мне. Географически. Мой сын был в Вашингтоне, а Келли обитал в Ла-Джолле.

— Вы же были в Ломпоке.

— Я был в Ломпоке.

— Чем он занимался?

— Пол? Он юрист, как Келли и я, но у него никогда не было частной практики. Едва ему минуло восемнадцать, может, девятнадцать, он решил сделать карьеру в рамках федерального правительства.

— Ваше пребывание в тюрьме отнюдь не способствовало его карьере.

— Не стоит преувеличивать. Сразу же после моего осуждения он получил повышение по службе, которое в армии соответствовало бы перемещению от звания подполковника сразу же до бригадного генерала.

На полных губах Б.Д. Хаскинс мелькнула кривая усмешка.

— Вашингтону, должно быть, нравились его политические взгляды.

— Во всяком случае, они отвечали общепринятым и не выбивались из ряда.

— А ваши?

— По традициям нашей семьи политические взгляды сыновей всегда противоречили воззрениям отцов. Мой дедушка, тот, который выиграл тросточку, был ярым социалистом. Его сын — мой старик — рыдал, когда Тафт проиграл Эйзенхауэру в пятьдесят втором.

Она откинулась на кожаную спинку кресла.

— И когда вы решили выставлять свою кандидатуру?

— В старших классах школы. Я был отличным оратором, непобедимым спорщиком и принял решение идти по юридической стезе и, может быть, заняться политикой, когда выяснил, что любая победа буквально окрыляет меня. Где бы то ни было — только побеждать. И несколько позже я узнал, что ничто не дает такого ощущения победы, как выборы. Абсолютно ничего.

— Сколько вам тогда было лет?

— Когда я впервые вступил на эту дорогу? Двадцать семь. Выиграв кампанию, я стал прокурором округа, отслужил в этом звании пару двухгодичных сроков, отправил за решетку несколько богатых жуликов, добился того, что мое имя стало встречаться в газетах, а затем вернулся к частной практике, в ходе которой, защищая тех жуликов, что я недавно преследовал, обеспечил себе неплохой уровень жизни. Когда понял, что я обеспечен достаточно, решил стать членом Верховного Суда и добился своего.

— Какая сумма вас устроила?

Эдер пожал плечами.

— Два или три миллиона на круг.

— Как вам удалось стать главной судьей?

— Каждые четыре года члены суда выбирают на этот пост одного из своих коллег.

— Довольно любопытно.

— Сам штат довольно любопытен. Отбыв на этом посту четыре года, я неизменно опять оказывался на нем в силу тех же причин.

— Тех же причин, — повторила она.

Эдер кивнул и склонился вперед, поставив локти на колени. Он не пытался скрыть своей заинтересованности, когда сказал:

— Я был бы признателен, если бы мог послушать и вас.

— О чем?

— Как вам удалось стать выборным мэром.

Хаскинс бесстрастно разглядывала Эдера, словно он был выловленной рыбкой, и она прикидывала, снять ли его с крючка и бросить в озеро, или же повесить на кукан. После почти двадцатисекундного молчания, она кивнула:

— Хорошо.

Эдер поудобнее устроился на кушетке и самым серьезным голосом сказал:

— Когда вы дойдете до подробностей, которые могут вам показаться неприглядными, мэр, что всегда бывает, продолжайте, и пусть вас не беспокоят мои эмоции. — Он сдержанно улыбнулся ей. — Какие бы они ни были.

Б.Д. Хаскинс начала свое повествование с напоминания о том, что их было девять человек, которые в размалеванном школьном автобусе ввалились в Дюранго летним вечером 1968 года. На следующее утро четверо из них решили остаться. Остальные пятеро собрались двинуться в Дюранго в Скалистых горах в Колорадо. Бросили монетку. Тех, кого манило Колорадо, поставили на орла и им достался разрисованный автобус.

В калифорнийском Дюранго, как она поведала, остались она сама, которой к тому времени минуло 16 лет, ее двенадцатилетняя сводная сестра Дикси Венейбл, Сид Форк 18-ти лет, и их приятель, 20-летний псих, который называл себя то Тедди Джонсом, то Тедди Смитом.

Хаскинс сказала, что Тедди был алкоголиком и наркоманом, который иссушал и травил свои мозги джином, кислотой и вообще всем, что он мог вдохнуть, проглотить или вколоть в вену. Но, кроме того, Тедди был единственным, у кого водились деньги. И когда он снял четырехкомнатный дом (скорее развалину, чем дом, заверила она) на Ботрайт-стрит в восточной части Дюранго, где тянулись трущобы, остальные трое вселились туда вместе с ним.

Она сказала, что совместная жизнь длилась недели три, может, четыре. Она завершилась, когда они с Форком как-то днем пришли с пляжа. Тогда был настоящий песчаный пляж, не то, что сейчас. Как бы там ни было, когда они с Форком вошли в дом, то обнаружили привязанную к кровати голую 12-летнюю Дикси. Тедди тоже голый, прикладываясь к бутылке с джином, пытался этой же бутылкой изнасиловать Дикси, потому что, как сказала Хаскинс, никаким иным образом это у него не получилось бы.

Сид Форк схватил первое, что ему попалось под руку — отломанный косяк, как она припоминает, сбил Тедди с ног и измолотил его до беспамятства. Когда тот пришел в себя, Форк изъял все его деньги, которых, насколько ей помнится, было около 300 долларов, то есть, по сегодняшним ценам порядка тысячи. Форк заявил Тедди, что тот получит свои деньги, лишь когда сядет на автобус, уходящий из города. В те дни, по ее словам, были две автобусные линии, обслуживающие Дюранго — компании «Грейхаундс» и «Трейлуэйс».

Что Тедди и пришлось сделать, сказала она. Сид Форк проводил его до города, купил Тедди билет, засунул его в автобус, отдал ему деньги и пообещал, если когда-нибудь увидит его в Дюранго, утопить в океане.

Хотя от Тедди Джонса (или Смита) им удалось отделаться, ей, Форку и Дикси как-то нужно было питаться. Поэтому они с Форком пошли работать: он на бензозаправку, а она в аптеку, владелец которой, еще достаточно симпатичный мужчина лет сорока пяти, стал приударять за ней, пока она не сказала, что, если он не прекратит волочиться, она все расскажет его жене.