Фридрих Дюрренматт - Подозрение Страница 18

Старик приподнялся на постели и уставился на эту удивительную пару двух людей, переживших в прошлом столько горя.

— А Эменбергер? — спросил он. — Что с Эменбергером?

Лицо гиганта посерело, как старый, покрытый мхом камень, в который, как зубилом, были врезаны шрамы. Одним движеньем гигантской руки он швырнул пустую бутылку в шкаф так, что во все стороны брызнули стекла; карлик, присвистнув, одним прыжком, как крыса, спрятался под операционным столом.

— Ты о нем спрашиваешь, комиссар? — прошипел гигант, опасно сверкнув глазами, однако мгновенно взял себя в руки, достал из кармана вторую бутылку шнапса и стал тянуть из горлышка большими глотками. — Молись, комиссар, богу за бедную душу Эменбергера. До богов доходят только молитвы смелых. Молись! Его больше не существует. Моя месть была жестокой, но я был прав по закону справедливости. Я убил его, как он когда-то убил Неле в вечно сыром номере гамбургского отеля, и полиция опять безошибочно констатирует самоубийство. Его рука в железных тисках моей поднесла ко рту капсулу с ядом и раздавила ее о стиснутые зубы. Мои бескровные губы молчаливы, и никто не узнает подробностей схватки между мучеником и мучителем и то, как они поменялись ролями. Ну что ж, комиссар, нам пора прощаться, — сказал гигант и встал.

— Что будет теперь? — прошептал Берлах.

— Ничего не будет, — ответил Гулливер, обняв старика за плечи и прижав его к себе так, что их лица коснулись друг друга. — Ничего не будет, ничего, — повторил он еще раз. — Никто, кроме тебя и Хунгертобеля, не знает, что я был здесь. Я беззвучно, как тень, скользил по коридорам к Эменбергеру, а потом к тебе. Пусть люди похоронят Эменбергера, а газеты напишут о кем трогательный некролог. Нацистам был нужен Штутхоф, миллионерам — этот госпиталь. Вдвоем мы не спасем этот мир. Это так же безнадежно, как сизифов труд. Это не дано ни нам, ни целому народу. В силу нашей ограниченности мы можем помочь только в отдельных случаях. — И заботливо, как отец, гигант положил голову старика на подушки. — Пойдем, моя обезьянка! — крикнул он и присвистнул. Одним огромным прыжком, что-то лепеча и повизгивая, карлик очутился на левом плече Гулливера. — Вот теперь все в порядке, мой хороший. Мы будем с тобой вместе. Разве мы не отделены от человеческого общества? Ты — природой, а я потому, что отношусь к мертвецам. Всех благ, комиссар.

Гигант еще раз кивнул старику, затем подошел к решетке окна, двумя руками схватился за толстые прутья, одним движением раздвинул их, а затем протиснулся в зияющее отверстие.

— Прощай, комиссар, — сказал он еще раз своим странным певучим голосом. — Прощай, мой рыцарь без страха и упрека.

И с этим последним «прощай» гигант растворился в сумерках утра.

Старик сомкнул глаза. Мир, опустившийся на него, был особенно приятен, потому что в открытых дверях стоял Хунгертобель. Он приехал за другом, чтобы отвезти его назад в Берн.