Свобода выбора фатальна - Александр Николаевич Бубенников Страница 18

того же Печорина… Удивительные перескоки с науки на поэзию, с поэзии на математику, алгоритмы оптимизации… Тонкие, небанальные мысли и рассуждения умницы математички… «Надо же, ведь с ней есть, о чём можно поговорить. Она свежо и независимо мыслит, к тому же тонко чувствует не только потаённую прелесть математических алгоритмов оптимизации сложных систем, но и чудные возвышенные переливы строк и строф поэзии для души и сердца скорее, чем для холодного аналитического ума». Брагин был в восторге от ее не по годам развитого интеллекта исследователя алгоритмических тайн оптимизации и удивительной тонкости и чувствительности при восприятии природы поэзии, скрытой от равнодушного взгляда и холодного аналитического ума.

Брагин радовался чуду живого проницательного ума девицы-математика и удивительной тонкости суждений и ранимой чувствительности душевного поэтического восприятия мира вообще и поэзии, в частности, Леры. Они, словно забыв про время и темень, наслаждаясь научной и одновременно поэтической беседой, долго бродили по ночной набережной и полупустынному берегу моря. Теплая сентябрьская ночь с лунной серебристой дорожкой на зыби моря пьянила и бодрила. Кругом никого, ни малейшего звука, ни даже всплеска волн. Последние любители ночных купаний ушли с берега или затаились в прибрежных зарослях кустарника.

У одного валуна Лера остановилась и стала почему-то рассказывать, что в темноте ночью ей несколько раз с трудом удавалось находить свою одежду при выходе у моря. Теперь она уже опытная ночная купальщица, раз всегда выбирает опорные точки – камни, скамейки, лежаки, лодки. Она даже не попросила Брагина отвернуться, пока изящно снимала с себя одеяния и складывала на большой камень. Брагин не мог оторвать взгляд от нее, когда она неспешно входила в серебро лунной дорожки: ее красивое упругое тело, с тонкой талией и круглым крепким матовым задом казалось вылепленным мастеровитым скульптором из драгоценной изящной слоновой кости – и цена скульптуры должна быть просто баснословной.

Она махнула рукой Брагину и нетерпеливо вскрикнула, словно догадываясь о его нерешительности – «идемте, вода, как парное молоко!» – и он стал торопливо раздеваться. Они заплыли, не разговаривая, рядом по лунной дорожке. Ну, о чем в море можно говорить – не об алгоритмах же с формулами и прочей белиберде. Она, словно щадя Брагина, вышла на берег первой, точно напротив валуна с их одеждой. Он за ней, быстрее к плавкам, к шортам. А она, с точеной фигуркой из редчайшей слоновой кости, словно инстинктивно гордясь своею природной девичьей красотой и свободой распоряжаться жизнью и судьбой так, как ей хочется в этот чудесный миг, ничего на свете не стесняясь, не замечая даже смущающегося мужчины, с бессознательной смелостью выжимала копну тяжелых волос.

Прохаживалась взад и вперед, грациозно ступая по острым камням, разводя руками, запрокидывая голову. На Брагина – ноль внимания, фунт презрения. Иногда оно проходила рядом с ним, окаменевшим, и он изумлялся странным запахам: от нее пахло морем, водорослями, телом юной русалки, и его безудержно влекло к ней. Было полнолуние и оттого удивительно светло и столь же волшебно в лунном пронизывающем свете. «Луна меня завораживает, как будто колдунья какая, – прошептала она, – а на вас не действует». – «Вряд ли, – в тон ее прошептал Брагин, – а зря». – «Почему зря, – спросила, не понимая смысл сказанного, она, – зря почему?». – «Я бы сейчас тоже хотел, чтобы меня она заколдовала немного, как…» – «Как меня, – подхватила она, – но я немного замерзла».

Громадная, невероятно яркая луна стояла на звездном небе, освещая залив, каменистый берег, их двоих, отбрасывающих зыбкие дрожащие тени. В ложе заболоченной запруженной речки неподалеку от берега звенели цикады. Брагин усмотрел, как за ее спиной, за речкой с гулом цикад, упала сентябрьская звезда… Столько лет он не стоял ночью вдвоем под луной, под звездами, столько лет не загадывал на упавшие рядом звезды… И здесь с ней не успел загадать… Все было так неожиданно: и луна, и звезды и эта девушка так рядом, так близко, что он чувствовал ее дрожь – от холода или желания?.. Нет, больше от холода и волнения ее…

Он хотел предложить ей свою джинсовую рубашку и даже чуть наклонился, чтобы взять ее с валуна, но она, словно догадываясь, что будет именно так, сделала шаг навстречу, закинула руки ему на шею и прикоснулась своей холодной, как мрамор, как слоновая кость, грудью к его горячей волосатой груди. Потянулась губами к его губам. Он резко притянул ее к себе и, чувствуя ее всю-всю, до капельки, поцеловал. Поцеловал ли первый или вернул ей поцелуй?..

Она сама положила его руку себе на грудь – «ты же видишь, мне безумно холодно». Она по-прежнему сомнамбулой стояла голой под ярким светом луны, словно находясь под ее колдовской ворожбой, и целовалась, целовалась, как помешанная на поцелуях, с цепной реакцией судорог тела.

Наконец, она сама надела на себя его джинсовую рубашку, сгребла свое вечернее платье королевы, положив его в пакет. Взяла Брагина за руку и повела с голым торсом вслед за собой. Тот ничего не спрашивал и ничему не удивлялся, они шли от моря по улочке в противоположную сторону от ее пансионата и «Витязя». У одной из калиток она шепнула: «Только не шуми, осторожней, здесь под ногами и под крышей всякая дрянь… наклони голову… В моей каморке тебе придется перемещаться в три погибели. – Потянула легко за руку. – Иди за мной и ничего не бойся… Так надо… Так суждено…». – «А я ничего и не боюсь, – ответил он, – откуда ты взяла, что я из боязливых…»

Так они перешли на ты… В каморке и правда надо было перемещаться в три погибели, такая она была крохотная и низенькая… Она шепнула ему в ухо: «Я осатанела от лагерного режима… От соседок, к которым пьянь козлиного племени ходит каждый божий день в любое время суток… Я же вольная птица – хочу летать и вести себя свободно и независимо – ни от кого и ни от чего… На последнюю неделю перебралась сюда, в частный сектор… Через три дня я уезжаю». – «А я послезавтра». – «Так чего же мы медлим, у нас в запасе только эта ночь, завтрашний день и вечер – я не права?» – «Еще завтрашняя ночь, – сказал Брагин, – две ночи равносильны разверзшейся вечности». «Только чего загадывать и заглядывать вперед, ценить надо каждый узелок мгновения настоящего… которое становится прошлым и определяет своим несказанным светом будущее…»

Она договорила фразу уже в постели в его объятьях… Перед тем как расточать безумные свободные ласки, ничего и никого не боясь на свете… Она вся уже горела