Игорь Прелин - Автограф президента Страница 19

— А как же ты, Мишель? — спросил недоумевающий француз.

— Даже если я буду умирать, запомни — ты обязан уйти! — снова повторил я. — Остальное не твое дело!

Именно после этого разговора мы стали настоящими друзьями, потому что он по достоинству оценил мою заботу о его безопасности. А историю с полицейскими мы потом часто вспоминали как забавный эпизод в наших деловых отношениях…

Итак, при всех сложностях, связанных с использованием автомашины, из многих зол приходилось выбирать меньшее.

Каждая моя встреча с Рольфом на следующий день становилась предметом всестороннего анализа, в кабинете у шефа. И по каждой встрече у нас со Скворцовым возникали споры, в ходе которых мы поочередно находили доводы «за» и «против» того, что Рольф работает с нами честно или по заданию контрразведки.

Так, совершенно неожиданно оказалось, что Рольф является любителем поговорить о «большой политике», и, хотя наши встречи были непродолжительными и весьма насыщенными обсуждением деловых вопросов, он практически на каждой из них находил возможность, чтобы затронуть какую-нибудь острую международную проблему и попросить ее прокомментировать. Правда, довольно быстро выяснилось, что сам он в политике разбирается довольно поверхностно, к тому же, как правило, он никогда не спорил со мной и быстро соглашался с моими доводами, даже когда поначалу высказывал противоположную точку зрения.

Еще после первой встречи, узнав, что по инициативе Рольфа состоялось обсуждение политических проблем, Скворцов недоуменно спросил:

— Но он же в клубе сказал, что политика его не интересует?

— Я напомнил ему об этом, но Рольф ответил, что сказал так только потому, чтобы не садиться со мной за один стол. Говорит, не хотел раньше времени вступать со мной в разговор.

Обратили мы внимание и на то, что Рольф очень скупо и неохотно рассказывает о своих сослуживцах, ссылаясь при этом на нежелание подвергать себя опасности. И вообще, он довольно часто заводил разговор о своей безопасности, однако на встречах всегда вел себя довольно спокойно и никогда не торопился. На этот счет у Скворцова был такой довод:

— Я понимаю его опасения. Одно дело — брать документы со своего стола и рассказывать только то, что тебе известно по работе, и совсем другое — изучать сотрудников «русского отдела»! Несоизмеримый риск, поэтому он и не идет на это. А что касается его поведения на встречах, то Хансен ведь далеко не трус, не так ли?

— Совершенно верно, — согласился я, — мне кажется — он очень смелый человек.

— Вот видишь, Михаил Иванович, так что и здесь все выглядит вполне логично.

Было, однако, одно обстоятельство, которое у нас обоих вызывало все большую озабоченность. А состояло оно в том, что в течение всего времени пребывания в стране местная контрразведка уделяла мне повышенное внимание: я четыре, а то и пять раз в неделю отмечал за собой плотное, иногда просто демонстративное наблюдение. Правда, в этом наблюдении были существенные изъяны и даже зияющие дыры, чем я, как мне, по крайней мере, казалось, умело и пользовался, чтобы не нарушать свой привычный рабочий ритм.

Но самое интересное было то, что в те дни, когда предстояла встреча с Рольфом, слежки за мной не было. Вернее, перед первыми встречами, в конце марта и начале апреля, я еще фиксировал за собой наблюдение на начальном этапе проверочного маршрута, но каждый раз соглядатаи теряли меня, как говорится, на ровном месте. Дважды, заметив слежку, я не выходил на основную встречу с Рольфом, и с тех пор наблюдения в такие дни не стало совсем.

И это было еще не все!

Скворцов как-то спросил:

— Кстати, Михаил Иванович, Хансен когда-нибудь интересовался, была ли за тобой слежка перед встречей с ним?

Я задумался, мысленно прокручивая в памяти все наши беседы, и уверенно ответил:

— Нет, ни разу!

— Неужели это его не беспокоит? — изумился шеф. — Или он так полагается на твои профессиональные навыки?!

Самому тщательному анализу, конечно, подвергалась вся поступающая от Рольфа информация. Надо прямо сказать, что в этом плане все выглядело довольно благополучно, поскольку эта самая информация соответствовала его возможностям и была для нас весьма полезной. Однако и здесь были отдельные сомнительные моменты.

Это касалось прежде всего тех графиков наблюдения контрразведки за сотрудниками советских учреждений, которые он теперь передавал регулярно накануне очередного месяца. В целом наши наблюдения и доклады сотрудников посольства, замечавших за собой слежку, соответствовали этим графикам, хотя были и отдельные отступления. Правда, Рольф предупреждал нас, что подобные несоответствия возможны, и давал этому убедительные объяснения.

Причина была проста: деятельность любой контрразведки организована таким образом, что ни один сотрудник, в том числе и ее руководители, не знают, да и не могут знать всего, что происходит в различных подразделениях. И не только потому, что контрразведка живет и работает по законам строжайшей конспирации, но и потому, что это довольно динамичный организм, деятельность которого подвержена множественным изменениям, проистекающим как из самой природы и назначения этого учреждения, так и под воздействием разного рода внешних обстоятельств. К их числу относятся политическая ситуация в стране в каждый конкретный день, распоряжения высшего руководства, вновь поступившие сведения о деятельности иностранных разведок и даже такие, казалось бы, несущественные факторы, как личные амбиции и соперничество руководителей различного ранга. К тому же любой оперативный план — это не догма, он может меняться в зависимости от различных объективных и субъективных факторов.

Было еще одно обстоятельство, с которым приходилось считаться при оценке достоверности поступающей от Рольфа информации о намерениях и планах «русского отдела»: в контрразведке этой страны, как и в аналогичных службах многих других стран, существовали бригады «свободного поиска», работа которых планировалась только в общих чертах, а в остальном строилась по принципу самостоятельного поиска объектов, представляющих интерес для контрразведки. Такими объектами для бригад «свободного поиска», закрепленными за «русским отделом», были, естественно, сотрудники советского посольства и других учреждений.

И вот эти бригады рыскали по всему городу, ну, может, не по всему, а по тем районам, где вероятнее всего было появление определенной категории советских граждан, и, обнаружив такой объект, неожиданно брали его под наблюдение. Находили же они его либо по автомобилю, либо по внешности, поскольку отлично знали в лицо всех советских граждан, особенно тех, которые представляли для них особый интерес.

Нетрудно понять, насколько это было опасно, если таким объектом оказывался разведчик, находящийся в городе по своим делам, особенно если к тому моменту он уже закончил проверку и успокоился, не обнаружив за собой слежки. Впрочем, грамотный и добросовестный разведчик никогда не успокаивается и ни на одну минуту не прекращает проверки, потому что он отлично знает, что в любой момент может оказаться под наблюдением.

…У меня к тому времени уже был некоторый опыт работы в подобных условиях, поскольку в системе контрразведки бывшей французской колонии тоже было одно очень интересное подразделение, называвшееся «инициативная бригада». В течение многих лет оно изрядно портило нервы моим коллегам, поскольку никто никогда не мог заранее предсказать, чем эта бригада, в которой заправляли французские советники, будет заниматься в каждый конкретный день: на то она и именовалась «инициативной», чтобы проявлять эту самую инициативу при каждом подходящем случае!

Эта нервотрепка продолжалась до тех пор, пока мой предшественник не наладил дружеские отношения с шефом этой «инициативной бригады», и тот, безусловно, за приличное вознаграждение стал не только своевременно упреждать нас о том, за кем из советских граждан будут следить его сотрудники, но со временем вообще стал откликаться на наши дружеские просьбы и использовать вверенное ему подразделение в наших интересах. Кстати, это через него я вышел на того самого француза, которого мне пришлось в деликатной ситуации назвать Федей.

Примерно года через полтора после того, как я приехал в страну и продолжил работу с шефом «инициативной бригады», он по моей просьбе завербовал от имени своей контрразведки ночного сторожа, охранявшего виллу, на которой проживал резидент американской разведки. Впрочем, «завербовал» — это слишком громко сказано. Контрразведка обычно не очень-то церемонилась с местными гражданами, и эта «вербовка» выглядела довольно просто: сторожа аккуратненько взяли, когда он возвращался домой после ночного дежурства, доставили в контрразведку, и шеф «инициативной бригады» под страхом жестокой расправы над ним и его родственниками обязал его регулярно информировать обо всем, что происходит на вилле американца. Я поручил это дело бригадиру не потому, что мне было лень самому им заняться или меня смущала разница в социальном положении дипломата и ночного сторожа, а потому что бригадиру было намного сподручнее завербовать, а главное, встречаться с этим самым сторожем, да и платить ему было совсем не обязательно, достаточно было того, что он дрожал от одного слова «контрразведка». К тому же в этой бывшей французской колонии французы всеми силами стремились не допустить усиления позиций американцев, в связи с чем французско-американские противоречия расцвели махровым цветом, и не использовать их в наших интересах было бы просто неразумно.