Алекс Тарн - Эль-Таалена Страница 19

«Ну вот! — сказал Брандт с облегчением. — Думаю, товарищ выразил общее мнение. Котофеич, принимай команду.»

Часть 8

Глава Правительства Коврик Бен-Шарион положил трубку и устало потер виски. Мало ему обычных проблем, так теперь еще какое-то судно. Все-таки нет на земле более несвободных людей, чем властью облеченные… Всем чего-то от тебя надо, все о чем-то упрашивают, все давят — кто силой, кто жалостью, кто старой дружбой. И только ты никого ни о чем не попроси. Потому что, если, не дай Бог, попросишь, — всё, пиши пропало, поминай как звали: сожрут с потрохами. Хорошо, когда можно послать просителя куда подальше или просто пообещать, а потом забыть… но ведь не со всеми получается. К примеру, Дружественного Президента хрен пошлешь; то есть, конечно, можно попробовать, но себе дороже.

Когда-то, в самом начале премьерской каденции, Бен-Шарион попытался было поставить Дружественного Президента на место. Сказал ему что-то гордое, вроде: «Я вам не коврик, чтобы об меня ноги вытирать!»

«Как это — не коврик? — несказанно удивился тогда ДруПрез. — А вот мы сейчас проверим…» И вытер. Самым натуральным образом вытер. Еще и поплевал для блеску. С тех пор все и стали называть Главу Правительства этим обидным прозвищем «Коврик». Так что лучше уж не выпедриваться. С сильным не рядись, с богатым не судись… О-хо-хо…

А боевые друзья? А строительные подрядчики? А дети? Никому ведь просто так не откажешь… особенно, детям. Мальчишки, они мальчишки и есть, что с них возьмешь? Пока не подросли, спокойные были, все быков доили да козлов седлали. А как повзрослели, так и запросы выросли. И тут уже только держись. То остров им подай, то миллион, то власть, то славу… Ну, хочет ребенок в жизни продвинуться… как такое не поощрять? А забавы у них все-таки детские, как ни крути. Вон, младшенький… вошел с Мардафатом в долю; такое казино отгрохали — не хуже Лас-Вегаса! Казалось бы, греби себе потихоньку… Ан нет! Рассорился с партнером, разругался в пух и прах, морду Засеру набил, все бутылки переколотил.

Рассорился-то сам, а жаловаться к кому прибежал? — К папе, к кому же еще! Бен-Шарион уж его и так увещевал и эдак: мол, что ж ты так, сынок… нельзя, это же партнер! А он кричит, руками размахивает: нет, мол! Никакой это не партнер! Он меня жирным обозвал! Ты теперь, папенька, всему свету объяви: «никакой Мардафат не партнер!» Ну что тут сделаешь? Дите просит, слезами обливается… как не дать? Пришлось запереть Мардафата в Рамалле, казино — ракетами, чтоб неповадно было маленьких обижать! «Жирный», видите ли! Хамло!

Пристроил младшенького в парламентарии, чтоб не скучал и повышал самооценку. А ему и там не неймется… непоседа такой… уу-у-у, карапуз! Опять с Засером сдружился, решили по новой казино восстанавливать. Видать, с деньгами туго у обоих. Ну и ладно, ну и хорошо, главное, что ребенок при деле. Так нет ведь, и тут не ай-я-яй! Потому что у Мардафата-то свои просьбы имеются, и тут уже вынь да положь, потому как он теперь опять партнер! А иначе сынок закапризничает. Ну какого черта ему, спрашивается, это малайское судно помешало? Ну каприз ведь, каприз, по-другому и не скажешь…

Коврик набрал номер начальника Генштаба.

«Ты вот что… — сказал Глава Правительства, безуспешно пытаясь вспомнить имя своего собеседника. — Как тебя там… короче, это судно, ну, за которым я распорядился следить еще вчера… как его там?»

Память у старика в последнее время отказывала: слишком много просьб.

«Эль-Таалена? — пришел на помощь начштаба. — Корабль малайский, трехмачтовый, приплыть к Михморету готовый. На нем…»

«Всех утопить,» — прервал его Бен-Шарион.

«Как утопить? — опешил начштаба. — Мирное ведь судно… неудобно…»

«Маа-алчать!» — оглушительно высоким фальцетом завизжал Глава Правительства. Это слово ему всегда удавалось лучше прочих. На столе лопнула и рассыпалась мелкими осколками лампочка.

«Есть еще силы, не все профукал…» — удовлетворенно отметил про себя Бен-Шарион. Настроение у него резко улучшилось. Начальник Генштаба подавленно молчал.

«Ладно, — сказал Коврик примирительно. — Ты, как тебя там, не тушуйся. Я не очень-то и сержусь. Так… вспомнил молодость… Но корабль ты все-таки потопи.»

«Слушаюсь, господин Премьер-Министр. Сейчас же распоряжусь насчет бомбардировщиков.»

Бен-Шарион поморщился.

«Зачем бомбардировщики? Слишком шумно. Сделай как-нибудь потише, по домашнему, чтобы не так официально… — он задумчиво почесал голову. — Знаешь что? Пошли-ка туда пушку.»

«Какую пушку?»

«Святую. У нас ведь сохранилась та самая Святая Пушка?»

«Гм… — оторопело промямлил начштаба. — Вроде сохранилась. Где-то в музее, в отделе зверств сионизма.»

«Вот ее и выкати. Если что, скажем — фильм снимаем об „Альталене“. Кстати, и имена у кораблей похожие, так что все сходится… И вот что: направь туда командиром кого-нибудь подходящего… исполнительного, но не слишком умного. Лучше всего, чтобы был совсем дурак. А пьяный дурак — еще лучше.»

Начштаба ненадолго задумался.

«Есть у меня один такой, — сказал он наконец. — Генерал-поручик Ицхак Ржевский. Совершеннейший жлоб, но исполнителен, как робот. Одно у него плохо — трусоват. Чуть где порохом запахнет, так он сразу бух! — и в отключку. Засыпает.»

«Ничего, — успокоил его Глава Правительства. — В самый раз подойдет. Стрелять-то с берега, да и судно безоружное, никакой опасности. А хотя… дай ему кого-нибудь в помощники, чтобы разбудил, если что.»

Генерал-поручик Ицхак Ржевский стоял на берегу моря и, широко расставив ноги в ярко начищенных хромовых сапогах, презрительным взглядом смотрел на приближающееся судно. Ему было очень страшно. Ицхак никогда не отличался храбростью. Он и в армию-то идти не хотел, имея в душе неистребимую склонность к сельскому хозяйству. С детства он мечтал стать асенизатором и все свободное время копался в навозных кучах на задворках родного киббуца. Увы, домашние, не разделяя его любви к восхитительному запаху удобрений, затыкали нос, а то и вовсе убегали, едва лишь Ицхак переступал порог отчего дома. Кончилось тем, что деспотичная мамаша силком вытащила сына из теплой уютной кучи и услала от греха подальше в армейский интернат. Так началась военная карьера Ржевского.

В армии не было навоза, и приходилось все время бояться. Потом мамаша умерла, и Ицхак, облегченно вздохнув, подал прошение об уходе со службы. Он твердо намеревался вернуться к родственным ему по духу кучам, но произошло непредвиденное. На невзрачного офицера по необъяснимому стечению обстоятельств положила глаз некая деваха, не менее деспотичная, чем покойная мама. Деваха намеревалась делать карьеру посредством мужа, и для этого ей требовался послушный, исполнительный и глуповатый материал. Не прошло и месяца, как бедный Ицхак был повязан и окручен. Жены своей он боялся до безумия. Про уход из армии пришлось забыть. Иногда, взяв служебный джип, Ицхак уезжал к своим единственным друзьям, пасущимся на лугах изреельской долины, и со слезами на глазах жаловался: «Вы себе не представляете… она даже страшнее войны…» Буренки сочувственно кивали, пережевывая жвачку, и в знак солидарности, дружно задрав хвосты, вываливали под ноги невезучему приятелю свежие груды отборнейшего навоза.

Теперь, направляемый уверенной жениной рукой, Ицхак быстро продвигался по службе. Но, увы, страх перед военными действиями продолжал преследовать его даже в кондиционированном офисе Генерального Штаба. Бедняга начал пить. Чтобы справиться с этой неприятной проблемой, жена наняла специального психолога. Психолог подумал и сказал, что для того, чтобы решить вопрос в корне, необходимо вернуть Ицхака в навозную кучу, но, поскольку это, видимо, неприемлемо, то можно исправить ситуацию лишь внешне, а это чревато опасным раздвоением личности и потому угрожает душевному здоровью уважаемого пациента.

«Внешне будет вполне достаточно, — решительно заверила жена. — А насчет душевного здоровья нам беспокоиться нечего.»

Отныне Ицхак ежедневно по часу вырабатывал перед зеркалом особое, презрительное выражение лица. Согласно рекомендациям психолога, чем больший страх он испытывал, тем презрительнее должна была быть гримаса. Впрочем, иногда и это не помогало, и тогда неудавшийся асенизатор просто бухался в обморок, который выдавался смущенными сослуживцами за особый вид сна, являющийся непроизвольной реакцией организма на запредельную усталость.

Вот и теперь, глядя на приближающееся к берегу судно, генерал-поручик Ицхак Ржевский чувствовал себя на грани обморока. Вспомнив совет специалиста, он еще презрительнее наморщил нос и еще ниже опустил уголки подрагивающих губ. Нет, все впустую… страх нарастал, превращаясь в неконтролируемый ужас, противно подвывая в низу живота. Ицхак судорожно выхватил из револьверной кобуры плоскую фляжку и сделал большой глоток. Виски весело хлынул внутрь, задорно пощипывая переборки дрожащего организма. Ржевский перевел дух. Может быть, уже можно открыть огонь? Нет, рановато… чересчур далеко. Какого, спрашивается, черта, не разбомбили эту посудину еще в море? Но приказ есть приказ; надо выполнять, а не задавать вопросы. А то ведь накажет. Наказаний от армейского начальства генерал-поручик нисколько не боялся… а вот жена… жена… Он снова полез в кобуру.