Фредерик Форсайт - Досье «ОДЕССА» Страница 2

Однако нацисты не сдались. Они создали организацию под названием «ОДЕССА». Когда ближайшая задача – подготовить бегство убийц в более гостеприимные страны – была выполнена, в эсэсовцах заговорило тщеславие. Многие вообще не покидали Германию, предпочитая на время правления союзников оставаться под прикрытием фальшивых документов, другие вернулись в ФРГ, тоже обзаведясь новыми именами. Несколько самых высокопоставленных эсэсовцев остались за границей, чтобы руководить «ОДЕССОЙ», ведя обеспеченную и безопасную жизнь в эмиграции.

Целей у «ОДЕССЫ» было и остается пять: реабилитировать бывших эсэсовцев; устраивать их на работу в новой Федеративной республике, созданной союзниками в 1949 году; проникать хотя бы в низшие круги политических партий; нанимать лучших адвокатов для попавших под суд эсэсовских убийц и по возможности затруднять судебное разбирательство, если оно направлено против бывшего «камрада»; помогать бывшим эсэсовцам закрепляться в торговле или промышленности, чтобы пожинать плоды экономического чуда, возродившего Германию после войны, и, наконец, склонить германский народ к мысли, что члены СС были такими же патриотами, как и все немцы, выполняли приказы отечества и ни в коей мере не заслуживают нападок, которые на них обрушивают правосудие и общественное мнение.

Всех этих целей «ОДЕССА», обладающая крупными средствами, более или менее достигла. Кроме того, она сумела превратить в фарс судебные процессы над нацистскими преступниками в Западной Германии.

Несколько раз сменив свое название, «ОДЕССА» всегда отрицала собственное существование. Это убедило многих немцев в том, что «ОДЕССЫ» вообще нет. Однако уверяю вас: она существует, и «камрады» с черепом на фуражке все еще связаны с ней.

Несмотря на успехи, «ОДЕССУ» иногда постигают и неудачи. Самый сильный удар нанесли ей весной 1964 года, когда министерство юстиции в Бонне получило анонимный пакет с документами. Немногим чиновникам, видевшим список имен в присланных бумагах, этот пакет стал известен как «Досье „ОДЕССА“».

Глава 1

Над Тель-Авивом уже занималась заря – небо на востоке побледнело, по цвету стало напоминать яйцо малиновки, – когда сотрудник разведслужбы закончил печатать донесение. Он потянулся, размял затекшие мышцы плеч, закурил очередную сигарету «Тайм» с фильтром и перечитал заключительные абзацы.

Человек, со слов которого было составлено донесение, находился в тот час в восьмидесяти километрах к востоку от Тель-Авива, в местечке под названием Иад-Вашем, но службист об этом не знал. Не знал он точно, и как добывались сведения, сколько людей полегло, пока они дошли до Израиля. Его это не интересовало. Ему важно было другое: чтобы факты оказались достоверными, а сделанный по ним прогноз – разумным и логичным.

«Недавно поступившие сведения подтверждают заявление упомянутого выше агента относительно местонахождения завода. И можно с уверенностью утверждать, что после принятия соответствующих мер западногерманские власти займутся его демонтажом.

В связи с этим рекомендуется передать в руки данных властей подробный отчет о происходящем. По мнению нашей службы, это наилучший способ повлиять на правящие круги Бонна с тем, чтобы обеспечить доведение уолдорфской сделки до конца.

Таким образом, уже сейчас можно заверить глубокоуважаемых членов комитета, что проект, известный под названием „Вулкан“, находится в стадии демонтажа. А раз так, можно сделать вывод: если (когда) начнется война с Египтом, она будет вестись обычными видами оружия, а значит, победит в ней государство Израиль».

Службист расписался в конце и поставил число: 23 февраля 1964 года. Потом нажал кнопку вызова курьера, который доставит донесение в канцелярию премьер-министра.

Казалось, каждому отчетливо запомнилось, что он делал двадцать второго ноября 1963 года, в тот самый час, когда услышал об убийстве Джона Кеннеди. В президента США стреляли в 12 часов 22 минуты дня по далласскому времени, а сообщение о смерти появилось в половине второго. В Нью-Йорке тогда было 2.30 дня, в Лондоне – 7.30, а в Гамбурге – 8 часов 30 минут холодного слякотного вечера.

Петер Миллер возвращался в центр из Осдорфа, пригорода Гамбурга, от матери. Он навещал ее по пятницам, отчасти чтобы посмотреть, все ли у нее заготовлено к выходным, отчасти потому, что понимал: надо бывать у нее хотя бы раз в неделю. Будь у матери телефон, он бы звонил, но его не было, приходилось ездить. Поэтому она и не хотела ставить у себя телефон.

Приемник, как обычно, был включен, Петер слушал музыкальную передачу северо-западного немецкого радио. В половине девятого, на Осдорф-Вей, в десяти минутах езды от квартиры матери, музыку прервал напряженный голос диктора:

– Ахтунг, ахтунг. Передаем важное сообщение. Убит президент Кеннеди. Повторяю, убит президент Кеннеди.

Миллер оторвал взгляд от дороги, уставился на тускло освещенную шкалу радиоприемника, словно глаза могли опровергнуть только что услышанное собственными ушами, уверить, что он настроился на какую-то неверную станцию, ту, что передает ерунду.

«Боже», – тихонько выдохнул он, притормозил и свернул к обочине. Потом посмотрел вперед. По всей широкой, прямой автостраде из Альтоны в центр Гамбурга останавливались машины, будто ехать и одновременно слушать радио стало невозможно – так оно, видимо, и было.

Перед Миллером вспыхивали красные огоньки тормозов – водители впереди сворачивали к обочине и слушали по радио новые сообщения. Слева свет едущих из города автомобилей вдруг уходил в сторону – они тоже приставали. Две машины обогнали Миллера. Водитель первой сердито посигналил, а второй – Петер заметил в зеркале – постучал пальцем по лбу. Этот жест означает «ты чокнулся», всякий немец-водитель показывает его тому, кто его раздосадовал.

«Ничего, скоро он все поймет», – подумал Миллер.

Легкую музыку по радио сменил похоронный марш: ничего другого у ведущего под рукой, наверное, не оказалось. Поступавшие в студию сведения диктор читал прямо с телетайпной ленты.

Передали кое-какие подробности: поездка в открытом автомобиле по Далласу, человек с ружьем в окне склада учебников. Об аресте убийцы не сообщали.

Водитель автомобиля, что стоял впереди, покинул его и направился к Миллеру. Он подошел к левому окну, увидел, что руль почему-то справа, и обогнул машину.

– Вы слышали? – спросил он, нагнувшись к окну.

– Ага, – ответил Миллер.

– Прямо как в сказке, – продолжал мужчина.

По всему Гамбургу, по всей Европе незнакомцы заговаривали друг с другом, обсуждали происшедшее.

– Как вы считаете, убийца – коммунист?

– Не знаю.

– Так и до войны недалеко, скажу я вам, если это дело рук коммунистов.

– Может быть, – откликнулся Миллер.

Ему хотелось, чтобы человек поскорее ушел. Как репортер, Миллер представлял, какая неразбериха воцарилась в редакциях газет страны: всех служащих вызвали верстать специальные выпуски, что выйдут завтра утром. Нужно подготовить некролог, откорректировать и набрать сотни откликов на смерть… а телефоны звонят, не замолкая, и люди кричат, требуют новых сведений, и все лишь потому, что в техасском морге лежит человек с простреленным горлом.

Петеру почему-то вдруг захотелось вернуться работать в газету, но он был свободным журналистом, писал в основном о событиях внутри страны, связанных чаще всего с преступностью, полицией и подпольным миром. Мать его работу ненавидела, обвиняла сына в связях с «гадкими людьми», и даже то, что он стал одним из самых известных в ФРГ сыщиков-журналистов, не могло убедить ее, что профессия репортера достойна ее единственного сына.

Когда сообщение об убийстве Кеннеди прорвалось в эфир, Миллер стал лихорадочно соображать, какую такую нить к этому событию можно протянуть из ФРГ, как показать его под новым углом зрения. О реакции правительства напишут боннские корреспонденты, они же вспомнят и о визите Кеннеди в Западный Берлин в июле прошлого года. Вряд ли удастся выискать и какие-нибудь хорошие фотографии, которые заинтересовали бы один из десятков иллюстрированных журналов ФРГ – именно там охотнее всего печатали статьи Миллера.

Прильнувший к окну человек сообразил, что собеседник не обращает на него внимания, и предположил, что тот скорбит об убитом. Он быстро оставил разговоры о мировой войне и тоже принял серьезный вид.

– Да, да, да, – пробормотал он, словно все это было ему не в диковинку. – Дикари они, эти американцы. Так и тянет их к злодейству. Нам этого не понять.

– Точно, – поддакнул Миллер, размышляя совершенно о другом.

– Ну, мне пора, – сказал он и выпрямился, сообразив-таки, что с ним просто не хотят разговаривать. – Боже мой! – Он двинулся обратно к машине.