Советник президента 2 - Владимир Алексеевич Колганов Страница 2

— Я Джон Хинкли, работаю в библиотеке Конгресса США. Прослышал о вашем интересе к событиям накануне Октябрьского переворота и готов помочь.

— Каким образом?

— У нас есть закрытые фонды, к которым имеют доступ только конгрессмены, но можно сделать исключение для гостя, с которым рука об руку воевали с Гитлером.

— Так вы тоже были там?

— Да, я участвовал в высадке в Нормандии, дошёл до Эльбы. Кстати, мы могли там встретиться.

Это вряд ли, потому что я всего полгода воевал, после тяжёлого ранения был демобилизован. Тем не менее, мы с Джоном почти однополчане, то есть он вполне заслуживает моего доверия, поэтому я согласился на помощь — дело того стоило. На всякий случай никому из моих спутников не сообщил о своей удаче — так оно надёжнее. Ну и началось моё знакомство с подлинной историей начала века.

И вот наступило прозрение, я понял, что октябрьский переворот — это ни что иное, как контрреволюция, положившая начало созданию уголовно-террористического государства. Теперь всё для меня стало предельно ясно — большевизм лицемерен, двуличен и лжив, советская власть была тотально коррумпирована с самого начала своего возникновения, а марксизм-ленинизм — это не наука, поскольку в основе его лежат принципы, свойственные людоедам. Многим жителям России не хватило и жизни, чтобы это понять, а я, едва перевалив порог тридцатилетия, разобрался в сути того, что произошло в моей стране.

Но что же делать? Как жить дальше, если по своим убеждениям я стал антикоммунистом, но партбилет по-прежнему лежал в кармане пиджака? Все последующие месяцы пытался разобраться в самом себе, в своих метаниях, но самолично поставить крест на карьере, положив на стол свой партбилет, я не мог — в те времена это равносильно было бы самоубийству. К сожалению, и тогда, и позже приходилось выполнять работу, которая не прибавляла уважения к самому себе. В сентябре 1965 года были арестованы писатели Синявский и Даниэль, вина которых заключалась в том, что они, подобно Пастернаку, опубликовали свои произведения на Западе. В то время я был первым заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК, поэтому пришлось подписать рутинную в подобных случаях сопроводиловку к записке КГБ, касающейся деятельности двух писателей. Ну мог ли я не поставить свою подпись тем более, что это вовсе не указания ЦК? Речь в записке шла о порядке освещения судебного процесса в печати, а вовсе не о том, какие именно обвинения следует предъявить, как их обосновать, как формулировать решение суда. Однако надо понимать, что публикация за рубежом клеветнических, антисоветских произведений — это сильнейший удар по идеологии. Поэтому вполне логично, что дело взял под свой контроль идеологический отдел ЦК КПСС, где я тогда работал.

Всё шло совсем неплохо, но затем произошёл какой-то сбой — одно время я исполнял обязанности главы отдела агитации и пропаганды, но в должности меня не утвердили, назначили другого. Ну и как я должен реагировать на такое отношение к собственной персоне? Это же крах всей моей карьеры, крушение жизненных планов! Другой бы запил, а то и руки на себя наложил, но я стерпел, работал, как работал. И тут меня вызывает сам Дронов, член Политбюро, председатель КГБ, и с ходу заявляет:

— Тебе надо написать статью, скажем, в «Литературную газету». В ней ты должен заклеймить русских почвенников, причём не как националистов-шовинистов, а как пособников идеологии разрядки и мирного сосуществования. Эта статья станет криком протеста ортодоксально-революционного коммунизма против консервативного разворота советского интеллектуального класса.

Я ничего не понимаю — где я и где эти ортодоксы? Поэтому и спрашиваю:

— Юрий Владимирович! Но зачем вам это?

— У меня большие виды на тебя. Придёт время, и мы поставим всю страну с ног на голову, но прежде нужно создать тебе репутацию скрытого оппозиционера, для этого и нужна статья. После этого ты попадёшь в немилость, тебя снимут с должности и переведут на дипломатическую работу. Я позабочусь о том, чтобы отправили послом в Канаду, там ты наведёшь мосты с влиятельными людьми, представителями Запада. Прежде всего надо подружиться с Пьером Трюдо, главой правительства Канады, завоевать его доверие. Ну а затем, когда разберёшься в преимущества тамошней демократии, при поддержке западных политиков мы займёмся модернизацией политического режима и осуществим давно назревшую либерализацию экономики.

Я без раздумий согласился. Только уже потом задумался — а не провоцирует ли он меня с целью окончательно утопить? Да нет, Дронову достаточно шевельнуть пальцем, чтобы человек попал в тюрьму или в психушку. Видимо, он давно ко мне присматривался, и вот теперь настал мой звёздный час… Впрочем, нет, этот час был впереди, а пока я лишь увидел свет в конце тоннеля.

Не могу сказать, что, потеряв работу в аппарате ЦК, я оказался в положении отверженного. Когда приезжал в Москву, регулярно беседовали с министром иностранных дел, бывал и у Дронова. Я ведь по должности курировал нашу канадскую резидентуру, а заодно отчитывался перед ним о проделанной работе по согласованному плану — эта тема была настолько засекречена, что нельзя было даже использовать спецсвязь.

После того, как Дронов стал генсеком, меня отозвали в Москву, назначили на новую должность. Но в полной мере я развернулся уже при Долгачёве, который тоже был протеже Дронова. Помню, как вскоре после избрания Долгачёва на пост генсека пытался ему доказать, что он категорически не прав:

— Михал Сергеич! Нельзя использовать только те наработки, которые оставил нам Дронов. Нужно формулировать новые задачи, нужны новые лозунги.

— А чем плохо «ускорение»?

— Вот если бы мы были на подъёме, тогда этот лозунг был бы в самый раз. Но ведь экономика даже не топчется на месте, а скатывается вниз. В такой ситуации нас могут неправильно понять. Будто мы ускоренно движемся к пропасти.

— Ну ты и скажешь! Другого бы обвинил в провокации… Нет, Александр Николаич, не всё так плохо, мы ещё покажем себя!

— Я всё же считаю, что без коренных изменений во внутренней политике нам не обойтись.

— Подождём. Пока и «ускорения» достаточно.

Только через два года до него дошло, что я был прав, тогда и наступил мой звёздный час! Началось возрождение частного предпринимательства, а там и до многопартийности недалеко…

Дальше рукопись можно не читать — сплошное