Николай Богачёв - Крах операции «Тени Ямато» Страница 22

Дольше обычного фон Браун задержался у самого большого полотна, где был изображен римский император Нерон, который из открытого окна своего помпезного дворца наблюдал за бушующим в Риме пожаром. Поразительна была злорадная усмешка императора и его совершенно не свойственное нормальному в психическом отношении человеку моральное удовлетворение. Неожиданно для себя самого фон Браун почему-то подумал о Гитлере. Мысль эта испугала его до такой степени, что он даже огляделся по сторонам, чтобы убедиться, не смотрит ли кто-нибудь на него в данный момент.

Наконец явились, почти одновременно, и остальные приглашенные. Геринг тут же пригласил всех за стол, сервированный лучшими официантами, приглашенными из самого респектабельного столичного ресторана.

Уже после первых ритуальных тостов: сначала за фюрера, потом за успех в происходящей военной кампании, физиономии ужинающих заметно порозовели, а у Риббентропа, успевшего еще накануне хватить стопку, на щеках и шее появились ярко-красные пятна. Сначала, с соблюдением строжайшей субординации, велись «светские» разговоры…

В связи с происходящим сейчас в доме Геринга следует упомянуть и еще об одном доме, находящемся рядом с ним, увенчанном, как и рейхстаг, куполом, — помпезном здании «Народного трибунала». В нем, имевшем на всей территории рейха 577 филиалов, за одно только невпопад оброненное слово или показавшийся подозрительным взгляд могли мгновенно приговорить к смертной казни, в лучшем случае упрятать в концлагерь.

Основной юридический принцип, господствовавший в этом ведомстве, с предельной четкостью и ясностью сформулировал главный мракобес рейха, председатель «Народного трибунала», Роланд Фрейслер, выносивший приговоры, исходя из верноподданничества. «Мой фюрер, — сказал он однажды Гитлеру, — мы будем судить твоих врагов так, как если бы ты судил их сам». На практике это означало, что все, кто стоял хотя бы в чем-либо выше главарей рейха, заведомо подлежали уничтожению.

…И вот когда выпито и съедено было вдоволь, хозяин дома тут же, не выходя из-за стола, начал разговор о том, ради чего, собственно, они сюда пришли.

— Господа! — сказал Геринг. — Я позвал вас сегодня к себе на этот скромный ужин, чтобы иметь удовольствие сделать вам приятнейшее сообщение. Свершилось историческое событие, изобретено новое, сверхмощное оружие рейха. И если ФАУ-1, над которым работы продолжались в течение вот уже нескольких лет, мы с вами именовали «оружием возмездия», то новое, только что изобретенное, по праву должно быть названо «оружием победы». Присутствующий здесь доктор Вернер фон Браун сейчас сообщит нам исчерпывающие характеристики этого грозного оружия.

Рейхсмаршал, взглянув на Брауна, тем самым дал ему понять, что, дескать, пора начинать. Браун, поднявшись из кресла и немного выйдя из-за стола, в напряженной, мгновенно наступившей тишине, очень коротко, в течение пятнадцати минут, рассказал все основное об изобретенной под его руководством ракете. Понимая, что в специальных тонкостях дела слушающие его политики вряд ли способны разобраться, он тем не менее порывался пойти на некоторые разъяснения, но пришедшие в неистовый восторг слушатели все в один голос принялись его поздравлять. Все жали ему руку, хлопали по плечу, обнимали. Браун едва успевал отвечать на поздравления и без конца разъяснял одно и то же.

Наконец общество несколько угомонилось, и хозяин пригласил всех в другой зал. В нем уже другой, но не менее лощеный официант на изысканном, с вензелями, серебряном подносе, конечно же в свое время реквизированном у отправленного в мир иной богатого европейского владельца, разносил между гостями коньяк, гаванские сигары и кофе.

— Экселенц! — обратился фон Браун к рейхсмаршалу. — У меня с самого утра болит голова… Не откажите в любезности, отпустите меня восвояси.

В ответ с несвойственной ему фамильярностью Геринг приобнял Брауна за плечи и важно, продолжая говорить ему лестные слова, проводил его к выходу. На прощанье он сказал ему еще один комплимент: он, Браун, хоть и не политик, но, оказывается, с завидным искусством владеет собой, умеет брать себя в руки, мгновенно перестраиваться. От неумеренных восторгов, чистейшей воды эмоций, изливавшихся от него в телефонном разговоре, он в присутствии высочайших особ сумел в стиле строжайшей научности и академичности сделать свой блестящий доклад.

И уже в момент прощания Геринг пообещал лично, в ближайшие же часы, доложить обо всем фюреру, который, конечно, по достоинству оценит великий подвиг своего гениального ученого и изобретателя.

Проводя Брауна, Геринг обратился к своим гостям с новым предложением.

— Господа! — многозначительно и важно заговорил он. — Теперь, когда мы остались одни, давайте поговорим о политическом аспекте нашего технического достижения. Давайте хорошенько подумаем, что именно, в максимуме, мы можем извлечь полезного из нашей ракеты для нашего рейха… Доктор Геббельс! Если, конечно, вы не возражаете, начнем обсуждение с вас.

— Мы тут с доктором Фриче успели уже обменяться мнениями, и я вот что хочу предложить, — заговорил Геббельс. — Давайте-ка мы немного припугнем Черчилля и Эйзенхауэра. Чтобы попридержать их операцию «Оверлорд», нам надо запустить в международный эфир громадную «утку». Пусть она день и ночь твердит о нашем сверхмощном оружии, о том, что наш Атлантический вал — неприступен!

— Пожалуй, это дело! — вставил свою реплику Шпеер.

— Да! В некоторой степени это охладит пыл наступающих и даст нам так необходимую сейчас передышку, — с явным удовольствием подтвердил рейхсмаршал. — У меня, господа, возникла одна мысль… А не одурачить ли нам, как это хочет сделать доктор Геббельс, своих союзничков — японцев. Передадим им устаревшую модель, выдав сие за величайшее для них благо, и пусть они по своему азиатскому способу человека-торпеды постреливают в янки и англичан на море, а у нас это пойдет в обратном порядке и будет использовано в воздухе. Наша наиглавнейшая задача состоит теперь в том, чтобы, затеянная операция стоила свеч. Каким-то образом нам нужно ухитриться подать им эту нашу мысль, но сделать это надо так, чтобы комар носа не подточил. Я уверяю вас, что все дальнейшее пойдет как по маслу. И пусть они сколько угодно заправляют своими камикадзе самолеты-снаряды и бьют ими по кораблям и бомбардировщикам. Мы же, господа, подстрелим сразу двух зайцев: во-первых, японцы оттянут энное количество авиационных сил от Европы, и таким образом потери англо-американцев резко возрастут. Во-вторых, хотя шансы наши тут мизерны, попробуем все-таки выторговать у них обратно наш кровный Циндао — эту китайскую жемчужину, так бездарно потерянную нами в прошлом!..

Последняя мысль — о «китайской жемчужине» — до такой степени понравилась вконец уже захмелевшей компании, что, не дожидаясь окончания речи, все вскочили с мест и Шпеер предложил тост. Выпив, все, кроме Риббентропа, дружно зааплодировали. Риббентроп на этот раз попросту не успел, поскольку на минуту задремал. Но, разбуженный овациями, он тоже, когда все замолкли, принялся аплодировать. Это вызвало комический эффект, которым не преминул воспользоваться на правах штатного интеллектуала Шелленберг. Неловкость Риббентропа он превратил в шутку, напомнив известное латинское изречение «о первом среди равных».

Несмотря на создавшуюся неделовую обстановку среди гостей, разделившихся в беседах на свои компании, Геринг все же решил поговорить конфиденциально — с Риббентропом, Гиммлером и Шелленбергом.

— Генрих, — сказал он особо доверительным тоном, обращаясь к Гиммлеру. — Будет очень хорошо, если ты через службу Шелленберга сумеешь как-то подкинуть мысль нашему азиатскому другу генералу Доихаре о том, что мы безмерно скорбим по поводу потерь, понесенных ими в Токио, от американских бомбежек. Надо внушить им, что мы всегда готовы помочь им и даже поделиться кое-какими секретами рейха. При известной просьбе японского правительства мы, дескать, готовы передать чертежи ФАУ-1. Уверен, что эта мысль через Доихару обязательно дойдет до премьера Тодзё, и таким образом мавр сделает свое дело. Я думаю, ты со мною согласен, Генрих…

На мгновение задумавшись, Гиммлер искоса глянул на Шелленберга, и тот, зная порядок, что рейхсфюрер молчит, если не возражает, взял продолжение разговора на себя.

— Экселенц, — сказал он Герингу. — По своим каналам я смогу повернуть дело так, чтобы вызвать к нему неподдельный интерес японцев. Мои люди всячески подогревают интерес к этой идее, и все, я в этом уверен, тут же сдвинется с мертвой точки.

— Благодарю вас, господин бригаденфюрер! Это то, что я ожидал услышать от вас. Детали обговорите с моим другом Генрихом.

Тот молча кивнул.

— Рейхсмаршал, — вмешался в разговор Риббентроп. — Я-то каким образом затесался в эту компанию? Мое дело — дипломатия.