Вольфганг Шрайер - Неоконченный сценарий (журнальный вариант) Страница 22

Размышляя обо всем этом, Роблес уже выехал на центральную магистраль. Действительно, ему оставался один выход: несмотря на риск, предупредить министра — и ни в коем случае не по телефону! Сейчас дело не в фильме, каким бы ценным он ни был! Гораздо важнее судьба Толедо. Необходимо помочь провести на выборах его кандидатуру, это меньшее из зол. Толедо обязан его выслушать! Только министр вправе без лишних объяснений вышестоящим инстанциям отказаться от съемок в своей резиденции или отложить их.

Улица, где находилась вилла министра, была тихой, хорошо освещенной. По обеим сторонам ее стояли лимузины; вполне возможно, что один из них принадлежит полиции. Роблес остановил машину перед высокой металлической решеткой, позвонил и по переговорному устройству сообщил охраннику, что он из киногруппы.

— Вы же меня знаете, — объяснил он, когда тот, пропустив в холл, ощупывал его — нет ли оружия. — Ведь вы — Пепе и завтра будете нам помогать, не правда ли? По поручению режиссера я прошу короткой аудиенции у господина министра.

— Его превосходительство не принимает, — ответил Пепе, огромного роста раскормленный верзила, который в своей широкой рубашке навыпуск напоминал чемпиона по дзюдо. — О вас не доложено.

— Так доложите, пожалуйста, — сказал Роблес столь решительно, что Пепе, оставив его в вестибюле под присмотром другого охранника, поднялся наверх по помпезной мраморной лестнице.

«И все-таки зачем ты пришел сюда, Роблес, коммунист и подпольщик? спрашивал он себя. — Хочешь, чтобы опять закрутилась старая карусель, теперь по приказу Толедо? Снова танцевать под музыку ПР? И все-таки кто угодно, только не Матарассо!»

Прошлой осенью Матарассо арестовал шесть руководящих партийных работников, не предъявив никаких обвинений. И они пропали без вести, потом их арест даже стали отрицать. Боевой группе Центрального комитета пришлось похитить и допросить офицера полиции, чтобы узнать: всех этих товарищей со связанными руками и завязанными глазами выбросили из самолета ВВС прямо над Гондурасским заливом. Погибали старые боевые друзья, партия истекала кровью… Толедо способен положить конец неслыханным репрессиям и полному беззаконию. В его собственных интересах лишить силы безопасности самовольно ими присвоенного статуса прокуроров, судей и палачей в одном лице; причем других кандидатур, кроме Толедо, способных противоборствовать Матарассо, нет и пока не видно.

Но вот наконец его приглашают подняться наверх. Мягко ступая по бирюзового цвета ковровой дорожке, Роблес приблизился к Толедо.

— Ваше превосходительство, — обратился он к министру, — полиция внедрила в киногруппу своих людей. Пока что я обнаружил одного подозрительного человека, боюсь, полиция задумала арестовать его завтра в вашем саду. Перед телекамерами, господин министр, чтобы вечером показать по телевидению.

Толедо, принявший Роблеса в шелковом халате, предложил сесть, попросил рассказать подробности, выслушал молча. Внешне он никакого удивления не выказал.

— Я что-то подобное себе представлял, доктор, — ответил он, хотя Роблес о своем ученом звании не упоминал. — На Понсе это похоже… Хочет стать полковником, только и всего.

— Ваше превосходительство, вы должны отказаться от съемок, пока мы не сможем поручиться за каждого исполнителя.

Губы Толедо вытянулись. Не в его правилах было уступать полиции.

— Нет, все пройдет по намеченному плану. А когда Понсе явится, я просто-напросто не допущу его в сад.

— Не откроете полиции, ваше превосходительство?

— Вот именно. Сад окружен высокими стенами, охрану я усилю. Пусть только попробует ворваться силой! Это лишит его шефа последних шансов.

— Вас обвинят в укрывательстве подрывных элементов.

— Укрывательство, оказание содействия, помощь при попытке к бегству, министр с улыбкой перечислял состав преступления. — Но мыльный пузырь лопнет, если никакого «подрывного лица» здесь не окажется. Я выпущу киногруппу через калитку в сад моего соседа, а ваше «подрывное лицо» уедет на машине военной миссии. Задержать ее Понсе не осмелится ни при каких условиях. А у меня его встретят телевизионщики, которые и заснимут на пленку, как он врывается в мой сад. Его воинственность будет выглядеть донельзя смехотворной.

— Идея удачна. Если она осуществима…

— У меня все будет в порядке. А вот как насчет вас? Например, как вы объясните визит ко мне? Где вы поставили машину?

— Прямо перед домом, чтобы Понсе не подумал, будто я нанес вам тайный визит. Я мог приехать, например, предупредить, что съемка начинается завтра раньше.

— Такое объяснение. Понсе вряд ли удовлетворит. Но, допустим, вы прибыли ко мне, чтобы ходатайствовать о восстановлении на государственной службе. Тогда будет понятно — и правдоподобно! — почему вы задержались у меня.

— Вы меня знаете, ваше превосходительство?

— У меня не столько людей, как у Понсе, но кое-какие сведения до меня тоже доходят. Итак, ваши обстоятельства мне известны. Моя партия перед вами в долгу, доктор Роблес. К сожалению, сейчас, посреди учебного года, я не могу предложить вам преподавательской ставки; но будьте уверены, с июля вы снова станете доцентом.

Невероятно! Толедо уже обещает посты в случае своей победы на выборах — с наигранной любезностью диктатора, покупающего союзников, предлагая им теплые местечки! Догадывается ли он, какие жертвы принесены другими, чего стоило ему, Роблесу, в течение долгих лет не думать о любимом деле, а крутить баранку?

— Что бы такое подыскать для вас на первое время? — продолжал министр, листая какие-то бумаги, очевидно, штатное расписание своего министерства. Директорат по профессиональному образованию, школьной статистике и регистратуре, — бормотал он. — Сельские школы… Нет, ни одной свободной вакансии… Зато вот! Генеральная дирекция по делам изящных искусств, кино и культуры…

— Ваше превосходительство, я — экономист.

— И что же? Сидеть на совещаниях или на просмотрах заграничных фильмов, написать свое мнение и отнести бумажку из своего кабинета в другой… Если вы способны водить такси, вы к. это сумеете. — Толедо поднялся, довольный собой. — Смелее, друг мой! Мои предшественники обошлись с вами несправедливо, но вы сегодня оказали мне важную услугу. Я никогда об этом не забуду.

Бернсдорф подошел к дому, в котором жила Лусия Крус. Узкий подъезд, крутая лестница. Лицо открывшей дверь Лусии выразило недоумение. В будничной обстановке, когда она не подкрашена и не так аккуратно причесана, как в отеле, особенно заметно, что она постарела.

— Вы к Беатрис? Зачем она вам?

— Нам нужно обсудить с ней одну сцену. Завтра времени не будет, а я даже не знаю, умеет ли Беатрис правильно держать револьвер. Когда она обычно возвращается?

— Ей давно пора быть дома.

— Беатрис занимается стенографией и по воскресеньям?

— Не на курсах: ей подруга помогает.

Бернсдорф скрестил руки на груди. Когда он впервые ощутил какое-то недоверие к словам Лусии? Мысленно «прошелся» по их встречам у справочного киоска в отеле, у Зонтгеймера, когда она явно его избегала. И, наконец, приход Лусии к нему в номер в пятницу днем. Ее неожиданная просьба, вызвавшая в нем первые смутные сомнения. А потом она сказала: «Хасинта, моя старшая, ее арестовали…» Да, тогда его будто током ударило: «Осторожно!», однако он постарался прогнать свои подозрения.

— Есть у вас сведения о Хасинте?

Лусия покачала головой, и Бернсдорфу подумалось, что она, наверное, и сейчас солгала.

— Зачем вы ищете Кампано? — спросила Лусия после паузы. — Что он мог бы сказать вам, даже будь он жив? И вообще, разве вам нравится делать фильм о грязи и крови?

Бернсдорф не среагировал на ее упрек.

— Я бы стал с ним спорить, как когда-то с вами в Гаване…

— Зачем? Тем более вы с ним однажды уже встречались.

— Когда это?

— В начале 1961 года, в горах Эскамбрая.

— Я… я встречался с Кампано?

— Неужели вы забыли? По дороге из Тринидада в Мотагуа, в горной гостинице. Там были организованы курсы для юношей и девушек.

— И, вы говорите, он был там? Лусия подошла к стенному шкафу, принялась что-то искать. Бернсдорфу смутно вспомнилось строение, похожее на крепостное, с видом на Карибское море. И оживленно щебечущие девушки в милицейской форме, белые, негритянки и метиски, туго затянутые в ремни портупей… Конечно, как это часто с ним бывало, прежде всего на память пришли картины, вызвавшие острое любопытство.

Лусия положила перед ним фотоальбом.

— Вот он, — она указала на худощавого долговязого парня лет двадцати, примерно на голову выше Бернсдорфа. — Вы долго с ним говорили.

— Почему именно с ним?

— Когда вы узнали, что здесь молодежь из всей Латинской Америки, то попросили узнать, нет ли кого из Гватемалы. Вы рассказывали, что хотите передать нашему свергнутому президенту какую-то книгу.