Игорь Прелин - Год рождения Страница 24

По этому факту, похожему на диверсию, было возбуждено уголовное дело, которое вел Осипов. Одновременно проводились различные оперативные мероприятия, и вскоре было установлено, что этот пыж засадил в трубопровод один из контролеров военной приемки, которому, вопреки его надеждам, не дали квартиру в строящемся доме и который в связи с этим обозлился на своего непосредственного начальника и заодно на весь белый свет.

Вот так, желая отомстить одному, он угробил другого и осиротил Юру и его годовалую сестренку.

Два года Юрина мама бедовала с двумя детьми на мужнину пенсию, не имея возможности работать, потому что надо было присматривать за детьми и ухаживать за свекровью, которая слегла после гибели сына, пока наконец не встретила этого самого «лысого», которого так невзлюбил Юра.

Честно говоря, мне он тоже не очень-то нравился, но жить с ним собиралась Юрина мать, и ей было виднее, с кем связывать свою жизнь и жизнь своих детей.

— Ах, вот в чем дело? Зря ты так, Юра! — укоризненно сказал я и привел единственный имевшийся в моем распоряжении довод в пользу «лысого». — У него вся грудь в орденах!

— Ну и пусть! — упрямо стоял на своем Юра. — Все равно он мне не нужен!

Я прекрасно понимал его настроение.

Я сам вырос без отца и испытал на себе все прелести безотцовщины, страшно завидуя тем своим, прямо скажем, немногим товарищам, у кого отцы были. Я ужасно хотел, чтобы у меня был отец, но чтобы это был именно мой родной отец, а не какой-то чужой дядя.

После гибели отца всю свою оставшуюся жизнь мать хранила ему верность и потому растила меня одна, хотя, конечно, не раз могла бы выйти замуж.

Году в сорок девятом за ней очень настойчиво ухаживал капитан Нечаев, бывший фронтовой разведчик, вся семья которого погибла на оккупированной территории от рук полицаев. Он был в нашем управлении начальником розыскного отделения и мог не спать неделями, идя по следу какого-нибудь фашистского пособника. Это был во всех отношениях просто замечательный человек, и я очень хорошо к нему относился.

Но однажды мама пришла с работы и за ужином, погладив меня по голове, сказала:

— Поздравь меня с капитаном!

Я подумал, что она решила выйти замуж за капитана Нечаева, и пришел в ужас. Нам было так хорошо вдвоем, что в своем детском эгоизме я и представить себе не мог, что в нашу маленькую, но дружную семью придет кто-то третий.

Но мои страхи тогда оказались напрасными: маме просто присвоили очередное воинское звание!

Вспомнив сейчас этот эпизод, я посмотрел на Юру и сказал:

— А ты, оказывается, эгоист! О маме ты, значит, не думаешь? А Лариску ты спросил? Она-то к нему как относится?

Юра передернул плечами и, снова отвернувшись к стене, ответил:

— Лижется с ним, дура!

— Вот видишь! — обрадовался я тому, что у меня есть такой союзник. — Она хоть и младше, а лучше тебя понимает, как маме трудно с вами одной. Да и вам не сладко, по себе знаю.

Юра порывисто повернулся ко мне и возбужденно проговорил:

— Да был бы он летчиком, как мой папа, или хотя бы шофером! А то!.. — И Юра безнадежно махнул рукой.

— Знаешь, что я тебе скажу… — прижал я его к себе, не представляя пока, как доказать ему, что профессия строителя, а «лысый» был именно строителем, ничуть не хуже профессии летчика или шофера.

И все же мне удалось, как мне кажется, найти кое-какие аргументы и успокоить Юру.

Мы просидели с ним на батарее минут пятнадцать, пока я сумел уговорить Юру вернуться домой, пообещав ему в один из ближайших дней показать свой пистолет.

— А вы мне его точно покажете, дядя Миша? — не веря своему счастью, переспросил Юра, когда мы поднимались с ним по лестнице.

— Покажу, покажу, — успокоил я его, но ему этого показалось мало, и он потребовал с меня честное слово.

— Честное слово, — сказал я и подтолкнул к двери его квартиры.

Пока он звонил, я успел взбежать на следующий этаж и услышал, как внизу открылась дверь и взволнованный женский голос произнес:

— Юра, ну где ты ходишь?! Мы с Петром Даниловичем уже собирались тебя искать!

Пока я решал с Юрой его проблемы, мать готовила ужин и слушала радио.

Передавали отчет о последнем дне работы съезда партии.

Она что-то помешивала в сковороде, когда голос диктора привлек ее внимание. Она отошла от плиты и повернула ручку регулятора громкости.

Голос диктора стал отчетливее:

— …Затем Двадцать второй съезд КПСС принял постановление «О Мавзолее Владимира Ильича Ленина»…

Услышав, как я открываю дверь, мать крикнула мне из кухни:

— Миша, иди сюда!

— Мама, как насчет поужинать? — снимая пальто, спросил я. — Я голоден, как…

— Быстрее! — поторопила меня мать. — Передают важное сообщение!

Я прошел на кухню и встал в дверях, пытаясь уловить смысл того, что говорил диктор московского радио:

— …именовать впредь Мавзолеем Владимира Ильича Ленина. Второе — признать нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом Иосифа Виссарионовича Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее Владимира Ильича Ленина…

Закончив чтение постановления съезда, диктор умолк.

После непродолжительной паузы в динамике раздался женский голос:

— А теперь послушайте концерт из произведений Сергея Рахманинова…

Некоторое время мы с матерью молча вслушивались в фортепьянные аккорды. Каждый из нас думал о своем.

Я вспомнил разговор с Осиповым и его надежду на то, что съезд примет какие-то важные решения по преодолению последствий культа личности Сталина.

На плите что-то зашипело, и, видимо, это вывело мать из состояния глубокой задумчивости. Она сняла с плиты сковороду, выключила газ и, словно продолжая неначатый еще разговор, сказала:

— Сегодня он умер во второй раз!

Я даже не сразу понял, кого она имеет в виду, а когда наконец сообразил, мать добавила:

— Кто бы мог подумать, что его ждет такой бесславный конец?

— Зато теперь все будет по справедливости. Без тайн, без мистики, без обожествления! — ответил я.

— По справедливости?! — возмутилась мать. — Сначала положить в Мавзолей, а потом вынести его оттуда — разве это справедливо?!

— Может быть, не следовало помещать его гроб в Мавзолей? — После всего, что я узнал за один этот год, нахождение тела Сталина в Мавзолее казалось мне ужасным кощунством.

— Не следовало?! — воскликнула мать и нервно заходила по кухне. — А ты помнишь, что творилось, когда он умер?

— Еще бы! — Я отлично помнил эти бессонные ночи накануне похорон Сталина.

Я учился тогда в девятом классе, и все эти дни наша школа походила на караульное помещение, потому что уроки были отменены, а все старшеклассники круглые сутки, поочередно сменяясь, стояли с учебными винтовками в руках в почетном карауле у большого портрета Сталина на лестничной площадке между вторым и третьим этажами.

Наши классные руководители тоже находились вместе с нами и выполняли роль разводящих, выводя через каждые тридцать минут очередную смену для несения караула.

— А его похороны? — продолжала мать. — Ты помнишь, как плакали люди?

И это я тоже хорошо помнил.

В день похорон нас вывели на центральную площадь города к памятнику Сталину, где состоялся траурный митинг.

По репродукторам шла трансляция с Красной площади, все вокруг слушали траурную музыку и речи ораторов, прощавшихся с «вождем всех народов» и плакали.

— Это было такое горе! — словно комментируя мои воспоминания, говорила мать. — Всенародное! Нам всем было страшно, мы не знали, как будем жить без него, что будет с нами!

И это тоже было верно. Я, правда, не помню, чтобы в тот момент я не представлял себе, как буду жить дальше, но помню, что, поддавшись всеобщему настроению, страшно переживал за стоявших рядом плачущих людей, на лицах которых действительно было неподдельное горе.

— Представляешь, — спросила мать, — если бы в этот момент кто-то сказал, что Сталину не место в Мавзолее?! Да его бы растерзали на месте!

И сейчас мать была абсолютно права, потому что фанатичная вера большинства людей в гений Сталина была столь велика и безгранична, а убеждение, что он является единственным и верным продолжателем дела Ленина, столь прочно укоренилось в их сознании, что иного места для его тела и быть не могло!

— И вот теперь те же люди, — мать горько усмехнулась, — которые бились в истерике на его похоронах, проголосовали за это постановление!

Вот здесь я никак не мог с ней согласиться, потому что по разным причинам люди бились в истерике и голосовали сначала за одно решение, потом за другое.