Игорь Гергенрёдер - Тень и источник Страница 24

Писатель проговорил, сменив слог:

– Трогали его гибкую гладкую выю: почему тебе не склонить её? Он склонил и взял на выю три ночи братских крестов.

Слотов, слушая, не шелохнулся, мысленно ощупывал в кармане плоскую коробочку.

Девятого августа, сказал Тик, сделали премьером, а девятого сентября произошло на улице Гурьянова, тринадцатого – на Каширском шоссе, а шестнадцатого рвануло в Волгодонске. Позже по случайности не удался взрыв в Рязани... Семейству хватило необходимого: доказательств, кто организатор трёх актов, на ком прямая ответственность. Под этот заклад и передали ему пост. Крещённому кровью клятвы не нарушить. Первым применением власти стал указ о неприкосновенности ушедшего главы. Прошли годы, преемник сидит крепко – но не было попытки указ подкорректировать, подзабыть. Предшественник и все члены семьи неприкосновенны. Заклад!

Слотову думалось о проведённой Тиком черте: взрывы – указ. Её не перечеркнуть. Можно твердить: наследник оказался верен слову и сохранил верность (освоившись с огромной властью...) Скрепя сердце, зажмурившись – допустим. Но допустить, что заранее, не позаботясь о закладе, верности доверились и кто? Смех!

Я написал, говорил коллега, о социальной знаковости взрывов. В самом выборе жертв выражена сущность новоэлитарного государства. Дома выбраны что ни на есть обыкновенные, с простым людом. Учтено: при подозрении, что сама власть и взрывает, люди небедные отметят – кого обрекли пострадать. Бедноту! То есть имущим интимно дали понять: власть эта их и при ней они в безопасности. «В яблочко!» – подумал Слотов и успокоил себя: пиши он о взрывах, высветил бы то же самое не хуже.

Главное о рукописи, по-видимому, было рассказано, и Вячеслав Никитич спросил: «Кому предложишь?» В ответ прозвучало название самого популярного в Зарубежье литературного журнала. Слотов, как и коллега, знал его главного редактора. «Ты уже говорил с ним?» – «Передал суть», – скупо ответил Вольфганг. «Но острого много! Напечатает?» – «Другие – нет, а он напечатает», – произнёс Тик уверенно. «Когда это будет?» – «Я пока не поставил точку». Вячеслав Никитич промолвил, добродушно шутя:

– Имя Пигмалиона... источник подводит?

– Молчит что-то, – вырвалось у приятеля.

Каковы, спросил Слотов, отзывы на рукопись? «Ты что же, думаешь – я её рассылал?» – Тик полон недоумения. «Мне казалось, – виновато начал коллега, – ты общаешься с кем-то, кто на тех же позициях...» Он хотел бы, объяснил Вольфганг, чтобы те, кто не на них, оказывались на этих позициях – прочитав опубликованную вещь. А совать рукопись – ради советов, похвал? Хм. «Я читал бы без отрыва!» – заверил Вячеслав Никитич. «Ну, теперь ты уже всё знаешь», – сказал приятель так, будто развёл руками. Слотов задал ему естественные для писателя вопросы и услышал: вещь будет предложена германскому издательству, как только выйдет в журнале. О пьесе. Когда публика её увидит, ответить непросто: обстоятельства...

Вячеслав Никитич изобразил колебания, после чего доверился другу: я сам пьеску кропаю... но с театральной кухней, к стыду своему, мало знаком.

Откровения, на какие расщедрился Тик, порождали инерцию, и он добросердечно пообещал:

– Режиссёру будет любопытно ещё с одним русским поговорить о герое... Я тебя представлю. Это Детлеф Хютер.

– Так он из геев, я слышал! – встрепенулся Слотов, подумав: уж не ему ли пришёлся по вкусу снимок пухлогубого школьника?

Вольфганг, казалось, выражал улыбкой, несколько таинственной: не будем забегать вперёд... Выпили по последней рюмке, Вячеслав Никитич проводил приятеля до метро. Сам он жил в двадцати минутах ходьбы.

Днём отдав Бортникову прибор, он вновь получил его накануне собрания литераторов. К украшенному лепкой дому на Шёнхаузер Аллее подходил неспокойным. Вдруг, вопреки предпринятым усилиям, Ульяну обидят? Несколько членов ассоциации, придя раньше него, беседовали в зале. Слотов особенно дружески поприветствовал Фуршета, человека тучного, но подвижного, – надо похвалить его недавно напечатанный в газете юмористический рассказ... Фуршет рад потрепаться о своём творчестве. Терпение. Любезно здороваемся с проходящей мимо Майей Стрепетовой: седеющая подтянутая дама ответила – и вновь губы плотно сжаты. Народу прибавляется. Можно присесть, держа в поле зрения вход.

Ульяна! И не одна. С нею статная брюнетка: худое лицо, высокие скулы, задумчивые, без искорки любопытства, глаза. Ей лет двадцать пять. Одета в красно-зелёный блузон с ажурными вставками, с оборками, с защипами на рукавах; светлая узкая юбка, сбоку разрез до середины бедра. «Сразит!» – догадка слилась с отчаянным голосом чувств, в то время как Вячеслав Никитич устремился к дамам. Ульяна уведомила: её спутнице Виолетте интересно побыть на обсуждении новеллы... Вошёл Тик и, обменявшись приветствием с Ульяной, посмотрел на незнакомку. Та, словно изучая его лицо, представилась чуть запоздало. Автор новеллы обратилась к нему:

– Прототип моей героини...

– Ах, вот как! – и Вольфганг, будто теперь призванный это сделать, окинул Виолетту тёплым взглядом.

Слотов, поскольку он вводил Ульяну в круг собравшихся, пригласил её расположиться за столом и остался подле. Она успела шепнуть Тику: можно её спутнице сесть рядом с ним? «Будем надеяться!» – с ироничной важностью произнёс Вольфганг. Он и Виолетта заняли места в первом ряду.

– Я впервые читаю публично что-то своё... – начала Ульяна и запнулась, разыграв, не очень натурально, взволнованность.

После расхожей просьбы не быть строгими приступила к чтению, а у Слотова мелькнуло соображение, не раз уже его посещавшее. Вполне вероятно, новелла не написана его партнёршей, а была кому-то заказана шефами. В таком случае, нападки не должны бы уколоть самолюбие Ульяны, но, при всём том, ей нужно, чтобы литераторы признали её своей.

Первой высказалась Майя Стрепетова:

– Героиня буквально одержима памятью об отечестве, будто туда съездить немыслимо, не буду говорить о возвращении... И второе. Она всей душой то у озера Селигер, то в часовне – а нищих на каждом углу не помнит? порядки в отечестве её не беспокоят?

Слотову, сидевшему за столом около Ульяны, не удавалось перехватить взгляд выступающей, в груди билось: «Как я просил тебя – отнесись помягче!..» Едва она смолкла, он воззвал: не видеть в упор состояние героини?! она в конфликте с мужем-немцем, и этим оправдано, что окружающее кажется ей чуждым. Зато прежнее, родные места предстают в понятном ореоле, память отбирает лишь задушевное, преобразует... в такой ситуации – и помыслы о политике?!

Ульяна, поблагодарив кивком, обратилась к залу:

– Я написала о личных отношениях. Героиня искала счастья женщины, она любит родину, любила мужа. Счастье не состоялось, и в постигшем её разочаровании будет она думать о том, о чём тут сказали?.. Это было бы притянуто за уши.

Стрепетова собиралась вновь атаковать, но её опередил Максим Надеин – по обыкновению, торжественный и скорбный, будто сейчас сообщит людям о понесённой ими утрате. Он попросил не обижаться на замечание.

– Мне очень жаль, но немец – ходячая картинка. Приелся.

– Кочующий немец! – с ёрнической миной вставил Фуршет. – Но что делать, если они такие? – он обласкал улыбкой Ульяну. – Нарисован острым пером, с подколкой.

– Так уж и с подколкой? – зацепила Майя, и завязался обмен репликами, в каком принял живое участие и Вячеслав Никитич.

Вольфганг Тик, пройдя к столу, взял слово.

– Мы обсуждаем произведение дебютанта, – произнёс словно в удивлении, что забыто о том, о чём ему приходится сказать. – Недостатками грешат и большие мастера, а тут – первая вещь... Хорош портрет героини, – он глянул на Виолетту, чей взгляд впивался в него, – этот образ делает вещь литературой! Видна интересная эмоциональная натура, созданная для исканий, для развития... – Тик поворачивается к Ульяне, после чего высказывает собранию: – У автора несомненный талант!

Тишина. Один, второй голос: я того же мнения. Затем выступает Вячеслав Никитич. В кармане включённое устройство – речь останется в анналах засекреченной истории. Пусть кто-нибудь поучится подавать кукурузную кашу как тонкое блюдо – и с какой подливкой! Взгляд на Ульяну. Удовлетворена! Воображается – неподвластно-прихотливо! – то, что мы заслужили...

Другой автор читает своё творение, вы с Ульяной теперь сидите рядом с Тиком и Виолеттой. Тебе шепнули «пасиб, Славочка» – и ты заходишься воодушевлением... Чувствуешь, Ульяне хочется приподняться со стула и усесться к тебе на колени (ну разве ж оно не так?..), снова и снова пусть проделает это... Автор за столом отбивается от нападок. Конечно, ему досталось от Стрепетовой. А от Фуршета – так даже больше.

Кажется, завершилось. Теперь, по традиции, выпивончик. Из ресторана доставили заказанную по телефону пиццу, а питьём литераторы запаслись и сами. В смежной с залом комнате быстренько накрыли столы. Четверо расположились вместе, и Ульяна проливает свет на историю Виолетты: с год назад переехала в Берлин из Хайдельберга. В Москве у нас оказались общие знакомые, попросили меня: можно, в случае чего, она к тебе обратится? Встретились, и она мне о себе рассказала... Я спросила потом: ничего, если я попробую новеллу написать?..