Вольфганг Шрайер - Неоконченный сценарий (журнальный вариант) Страница 26

— У меня все в порядке, майор! И до окончания съемок никто отсюда не выйдет и никто не войдет.

— Знаю! Но если этот или эти злоумышленники уже на вашем участке, что тогда?

Толедо беззвучно рассмеялся. «Знаю!» Это у Понсе вырвалось невольно. Он даже врать как следует не научился! Полицейских всегда подмывает похвастаться своими сведениями… Причина звонка теперь ясна. Понсе сообразил, что к нему можно пробиться только силой, и хочет теперь получить разрешение пройти со своими людьми к вилле, чтобы задуманный спектакль все же состоялся.

— Если для подобных опасений есть основания, отчего вы звоните с таким опозданием?

— Это абсолютно свежий след! — воскликнул Понсе резким, едва ли не истеричным голосом. — Я настоятельно советую вам, ваше превосходительство, не выходите из дома, ни в коем случае не появляйтесь в саду — закройтесь в вашей комнате, пока мы не явимся и не проверим всех и вся!

— А помолиться? Помолиться вы мне не советуете?

— Видит бог, мне не до шуток!

— Верю вам, милейший. Ваше запоздалое предупреждение дополнило картину. Вы внедрили в киносъемочную группу ваших людей. Причем настолько грубо, что даже я, не имея никакого представления о подобных трюках, кое-что заподозрил. А теперь вы хотите этих людей арестовать, чтобы тем самым выставить меня в невыгодном свете. И тут вам доложили, что проникнуть ко мне будет трудно…

— Я решительно протестую против ваших неосновательных подозрений!

— А-а, не трудитесь. Мой дом с десяти утра в вашем распоряжении — если у вас будет подписанный прокурором ордер на обыск! В противном случае вы покушаетесь на неприкосновенность жилища и нанесение материального ущерба, в этом вы себе отчет отдаете? И вот еще что: не подчищайте магнитофонной записи. Я свои разговоры тоже записываю и хочу избавить вас от неприятностей, связанных с возможным сравнением. Позже, перед судом. Вы меня поняли?

— Господин министр, вы преуменьшаете опасность… — глухо проговорил Понсе. — Я сделал все возможное… Господь да сохранит вас!

Хассо фон Кремп сделал важное открытие. Когда он взял из рук Беатрис Крус револьвер, чтобы показать, как она, войдя в сад, пойдет прямо на камеру, то обнаружил в оружии боевые патроны. Кремпа насторожило, что Беатрис долго колебалась, прежде чем отдать револьвер. В барабане оказалось восемь пуль со спиленным — кустарно, грубо — острием. В первый момент он подумал, что ошибся «реквизитор» — Пепе. Потом поймал на себе взгляд девушки, молившей вернуть оружие, и негромко, чтобы не привлекать внимания остальных, велел ей обо всем рассказать. Не то…

— Мне нужно скрыться, — выдавила она из себя. — Иначе меня снова арестуют, сеньор… Это мой последний шанс!

Кремп посмотрел на Торреса, который стоял у калитки рядом с Бернсдорфом, — прямо как на том фальшивом снимке из альбома.

— Это ваш напарник, Беатрис?

— Марселино? Да. У него так же плохи дела, как и у меня.

— Хотите скрыться? Но как? Здесь все заперто.

— Не все! Открыты задние ворота гаража!.. С оружием мы пробьемся.

Как быть? Кремп задумался. Но о чем тут думать? Ради фильма, ради нелепой сцены задержать двух преследуемых полицией? Он вернул револьвер Беатрис.

— Давайте бегите! — шепнул он девушке. — И не ждите окончания съемок! При следующей пробежке перед камерой станьте последними, задержитесь за стеной и…

Беатрис кивнула и побежала к калитке.

— Последняя репетиция! — хлопнул в ладони Бернсдорф.

Исполнители исчезли за стеной, отделявшей сад Толедо от участка Ридмюллера. В девятый или десятый раз. Вот распахнулась калитка, и первым, пригнувшись, с «закопченным» — для маскировки — лицом в сад Толедо ворвался Роблес. Шесть лет назад герильерос пользовались чулочными масками. Но сейчас на европейском экране люди в таких масках воспринимались исключительно как гангстеры. За ним последовала Виола Санчес, не такая перепачканная, чтобы не пострадала ее фотогеничная внешность, и Габриэль Паис, почти без грима; индейца режиссер считал и без того «темным» и малозапоминающимся по своей природе. А у эвкалипта стоял Пепе, до прихода Толедо изображавший своего хозяина. После Паиса не появился никто. «Удалось, — подумал Кремп. — Скрылись! Теперь им только бы выбраться из города!»

— Куда запропастились номера четыре и пять? — спросил Фишер. Проверь, Ундина, что там стряслось.

Ундина зашагала к калитке.

— Никакой дисциплины! — негодовал Фишер. — Недоставало еще, чтобы из-за них пропала такая сцена. Где они?

— Наверное, это люди Понсе, — сказал Кремп. — И решили унести ноги подобру-поздорову, чтобы Толедо их не разоблачил.

— Задержать! Не отпускать, пока всего не снимем! Только эти двое и держат револьверы в руках как полагается… Господин Бернсдорф, что происходит? Боже мой, а вот и министр!

Теперь и Бернсдорф исчез за стеной, а в саду началась суета. Появление Толедо подстегнуло телевизионщиков, прежде лениво наблюдавших за репетицией.

Фишер колебался: то ли обратиться сначала к его превосходительству, покровителю киногруппы, то ли самому убедиться, что случилось с двумя «артистами». Он велел Кремпу поприветствовать министра от имени группы, а сам заковылял к калитке. Все это напомнило Кремпу одну сказку, в которой персонажи исчезают со сцены один за другим — каждый пускается на поиски предыдущего, но никто не возвращается. Теперь его очередь.

Но когда Кремп приблизился к калитке, за стеной раздался выстрел. Двое телохранителей бросились туда. В три прыжка Кремп настиг их, но его остановили, не пустили дальше. Еще один выстрел! «Все в порядке, — подумал он почему-то… — Пробились!» Вырвавшись из цепких объятий телохранителя, он оглянулся. Пепе словно сквозь землю провалился, у эвкалипта стоял Толедо — сильный, красивый, с видом победителя, ни дать ни взять реклама «бескорыстного друга народа». Он стоял в подобающей, героической позе, но главный эффект пропал безвозвратно: что толку казаться смелым, когда тебе лично ничто не угрожает!

Когда телохранители Толедо на секунду потеряли бдительность, не зная, перекрывать ли выход или защищать министра от возможного покушения, Кремпу удалось прошмыгнуть в соседний сад.

— Сейчас мы сможем бежать, — сказала Беатрис Крус за стеной Марселино Торресу.

И действительно, такая возможность была: вот уже примерно час как в квартале от дома Ридмюллера их ждала машина для бегства — зеленый «Крайслер-69», который ей вчера описали во время встречи в павильоне Минервы… Она чувствовала, что ждать больше не в состоянии, вот-вот потеряет контроль над собой. А ведь цель так близка!

— Не забудь, что сначала… — выдавил из себя Торрес.

Беатрис судорожно кивнула. Она ни в грош не ставила Торреса, а теперь связана с ним не на жизнь, а на смерть. С момента ареста ей постоянно приходилось сталкиваться с подлецами и негодяями или прожженными лжецами вроде Понсе. Она взяла деньги, но ни на секунду ему не поверила; даже Торрес на удочку майора не попался. Убить министра, а потом бежать в машине, которая наверняка будет под прицелом пулеметов? Нет, оставался один-единственный выход. Беатрис его указали товарищи одной из ее подруг по тюремной камере. И даже мать признала, что ничего другого не остается.

Она устало прислонилась к стене, держа в руках оружие. Ждать сигнала режиссера! Предельная возбужденность сменилась ледяным безразличием, чувством опустошенности, знакомым по бессонным ночам в подполье. О-о, раньше Беатрис и представления не имела о подобных муках. Когда летом после разгрома коммунистической группы учащихся ей пришлось уйти в подполье, она убеждала себя, что обязательно отыщется возможность встретиться с Лусией хотя бы перед отелем. Тогда она и вообразить не могла жизнь без матери, без ее обедов, друзей, субботних вылазок за город…

Заблуждение! Уйти в подполье — значит порвать с привычной жизнью, ждать того часа, когда потребуется твоя активность. Подполье — это тоска ожидания, поддельные документы, парики и темные очки; чаще всего приходится жить в подвалах или в маленьких, без окон, комнатушках.

Старшие товарищи и мать часто повторяли: «В подполье уходят не для, того, чтобы спасать свою жизнь, а для того, чтобы спасать жизни других, бороться с жестоким врагом. И не бояться его в самый страшный час, выдержать все до конца!» И товарищи, и Лусия знали, что далеко не все способны выдержать изощреннейшие пытки в полиции. Но разве скажешь, кто выдержит до конца, а кто нет? Этого никто о себе заранее не знает…

Беатрис не выдержала.

Последствия ареста оказались для нее трагическими. Ей удалось продержаться всего один день. И хотя она часто повторяла себе впоследствии, что мало кто устоял бы под пытками, обрушившимися на нее, Беатрис постоянно терзало и угнетало чувство стыда: она позорно предала друзей, которые навсегда вычеркнут ее из своего круга!