Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных] Страница 28

И наконец-то у него отлегло от сердца. Шпионские страсти — отставить! Продолжается все та же вакханалия абсурда, а это дело привычное и уже давно совсем не страшное. Подступала приятная расслабуха, даже чуть-чуть закружилась голова, подумалось, что за обедом непременно следует выпить пива.

Вера Афанасьевна проговорила теперь уже громко:

— Ну и слава тебе, Господи!

Молодые обиженно заныли. Потом Верунчик предположил:

— А что, если это черновики очень известного писателя и их можно продать на аукционе Сотби?

— Попробуйте, — вяло откликнулась Маринка.

Теперь она мрачнела на глазах. Так уж получалось, когда Тимофей переставал реагировать на новые всплески вселенского идиотизма, Маринка воспринимала их особенно болезненно — и наоборот.

— Не к добру это, Тимка! Слышишь? Откуда такая хрень в нашем доме? Откуда?

— Нет, ну, мам, — Верунчик долдонил свое, — ну, правда, может, эта рукопись сто лет тут пролежала. Давай её в литературный музей отнесем. Нам там денег дадут.

— Верка, отстань, сил нет с тобою спорить!

И тогда Верунчик произнес свою любимую фразу, вложив в неё максимум искреннего восторга, на какой способна только полнейшая дурочка:

— А мне кажется, что это по правде.

На самом деле Верунчик был зверьком смышленым и только очень любил косить под глупенькую.

— Все, — не выдержал Тимофей, — я это забираю на изучение.

— Постой, — встрял Никита, — тут где-то фамилия автора была.

— Да вот же, — показал Редькин и прочел вслух: — Михаил Разгонов.

— Точно! — обрадовался Никита. — Я читал такого. Он ещё эту написал, как её, «Подземную империю». Классный роман! Крутая современная фантастика.

— Наверно, это какой-нибудь другой Разгонов, — предположил Редькин. Этот, видишь, стихи пишет.

— Ну, не знаю, — Никита пожал плечами и тут же вместе с Верунчиком полностью утратил интерес к проблеме.

Вера Афанасьевна ещё раньше ушла на кухню готовить обед.

Тимофей снова остался один на один с абсурдом. Зажег настольную лампу — день был пасмурный — и сел изучать рукопись возле выключенного компьютера в их с Маринкой рабочем кабинете. Он так увлекся, что и не заметил, как жена подошла сзади и тоже стала читать, заглядывая тихонько ему через плечо.

— А тебе это надо? — спросила она, наконец.

Тимофей даже вздрогнул от неожиданности.

— Пока не понимаю, зачем, но я хочу прочесть это все. Мне интересно, — каким-то извиняющимся голосом пояснил он.

— Интересно ему! — обозлилась Маринка. — А ты хоть помнишь, как покупал эту квартиру?

Вопрос был риторический. Редькин не мог этого не помнить, он просто очень не любил извлекать из памяти ту давнюю историю. Благо все обошлось. И когда разбили машину, они оба, инстинктивно прячась от самых страшных подозрений, не говорили ничего о покупке квартиры. Они подсознательно отталкивали от себя эту совсем лишнюю, неконструктивную гипотезу. Не проговаривали её ни между собой, ни с Вербицким. Наверно, это была очень глупая страусиная политика, и теперь жизнь наказывала их за такую почти детскую наивность. Обнаруженные в тайнике рукописи — да нет, уже сам по себе тайник! — заставлял вспомнить о людях, живших в квартире до них. А это как раз и была закрытая тема.

— Ты так и не узнал у Полозова, кто был здесь предыдущим жильцом?

Редькин тяжко вздохнул.

— Но я же объяснял тогда: Константин нам по-доброму посоветовал, что лучше этого не знать вовсе.

— Брешешь ты мне все, — опять начала злиться Маринка. — Тебе он наверняка сказал, просто не велел мне нервы трепать. Что я, Константина не знаю? А тем более, собственного муженька. Ты бы от него не отлип, пока правды не вытянул.

— А откуда ты знаешь, что он сказал мне правду?

— Ага! Вот и проговорился! — по-детски смешно обрадовалась Маринка. — Быстро давай рассказывай все как есть!

— А ты своей матушке растреплешь, и с ней кондратий случится. Так?

— Ни за что! Обещаю.

И Редькин зашептал еле слышно:

— Константин действительно мог наврать мне. Но он сказал тогда, что здесь было много разных жильцов. Их и жильцами-то в полном смысле не назовешь…

Глаза у Маринки округлились. Губы мелко задрожали.

— Здесь жили призраки? Зомби? Вампиры? Кто здесь жил?!

Самое ужасное было то, что Маринка спрашивала всерьез.

— Остынь! — Тимофей взял её за руку. — Здесь просто была конспиративная квартира сверхсекретного управления КГБ. А если учесть, какие теплые чувства питает к этой конторе твоя матушка…

Он не договорил, жена уже не слушала его. Она вошла в ступор и глядела сквозь Тимофея невидящими глазами. Что-то явно доходило до неё потихоньку. Но самое главное пробивалось к свету понимания медленно и трудно. Наконец, дар речи вернулся к Маринке.

— Значит, в декабре девяносто пятого, ты чудом выходишь на свободу из Лефортова, мы даже продаем машину, чтоб замести последние следы и больше никогда не путаться с Лубянкой, а уже в марте девяносто шестого ты же преспокойненько покупаешь гэбэшную квартиру. Да ты урод! Ты псих ненормальный!

— Но я не знал тогда! — отчаянно оправдывался Редькин.

— Опять врешь! — наседала Маринка.

И он таки действительно врал. Полозов сразу сообщил ему по секрету, что у любого риэлтора, помимо стандартных каталожных вариантов есть ещё отдельный список так называемых нехороших или дурных квартир, о котором рассказывают только самым-самым надежным людям. Редькин мгновенно воспылал страстью именно к этому списку. Ведь дурные квартиры продавались вполовину, а иногда и втрое дешевле. Случаи бывали очень разные. Кроме «явок» в уцененный список попадали бывшие притоны, и многократно обворованные квартиры, а также те, в которых грохнули не один десяток человек. Были ещё особые места, якобы хронически подверженные стихийным бедствиям, как то: пожарам, затоплениям, обрушиванию потолков, взрывам газа. Попадалась и совсем экзотика — всевозможная порча, наведенная колдунами и ведьмами, мрачные прогнозы экстрасенсов и телепатов. Роскошная хата в Лушином переулке оказалась как раз комплексным вариантом: она и за КГБ числилась и дурную славу имела в кругах магов, ясновидцев и медиумов. Вот почему сочетание цены и качества было здесь абсолютно уникальным. Редькин, закаленный длительным общением с шизами, над мистикой привык похохатывать, а пропустить халяву в размере десятков тысяч долларов — это было натурально выше его сил!

Вот и вся, собственно, история. Полтора года прошло — и все тихо. Была охота расспрашивать Константина о подробностях! Меньше знаешь, крепче спишь — воистину так!

Но теперь из тайника выпала загадочная тетрадка, и необходимость в вопросах к Полозову возникла вновь. Это уже было ясно как день. И безумно угнетало сознание другой необходимости — объяснять всю эту жуть Вербицкому, выслушивать его умничанья по поводу экстрасенсов и колдунов.

А Маринка словно мысли читала:

— Тима, давай Майклу ничего говорить не будем. А то у него окончательно крыша съедет, и это проклятое расследование вообще никогда не закончится.

— Да, Маришка, ты у меня молодец. Я думал в точности о том же. Вот про это, — он постучал костяшками пальцев по рукописи, — Майклу совершенно незачем знать. Пусть лучше деньги побыстрее вынимает.

Дело-то было не в деньгах. Тимофей пока ещё даже Маринке не готов был объяснить, в чем именно тут дело. А, начав читать рукопись и почувствовав удивительную духовную близость с её автором, он уже не мог распоряжаться этим кладом, следуя обыкновенной логике. Включилась некая высшая сила, которая и диктовала теперь Тимофею единственно правильный путь. Вербицкого можно было рассматривать, как психотерапевта, как семейного врача, которому в принципе стоило рассказывать любые, самые интимные подробности. И Редькин уже готов был поведать ему о сексуальных фантазиях, об эротических снах, об онанизме… Но рукопись, лежавшая перед ним, была в чем-то ещё интимнее. Что может быть интимнее любви, секса и собственных болячек? Только вера в Бога. Редькин никогда в Бога не верил, но те отношения, в которые он сейчас вступил с рукописью, были именно глубоко религиозны.

За обедом он не пил пива (за руль же садиться, да и на врача дышать нехорошо), и вообще ел без аппетита. Какой уж там аппетит?! В голове царил такой сумбур, по сравнению с которым все предыдущее казалось простым и понятным, как детский комикс. А Вера Афанасьевна ещё возьми да скажи — так, между прочим:

— Я очень боялась, что это окажутся Петины документы.

— Чьи?! — Тимофей даже вилку уронил от изумления.

— Ну, Петины, то есть документы, которые прятал Петр Васильевич, — пояснила теща, решившая, что Тимофей действительно не понял, о ком речь.

— Да при чем здесь ваш муж?! Что за вывихнутая логика?! — чуть не орал Редькин. — Деньги были его, а квартира-то совершенно левая. Он здесь не жил никогда, Вера Афанасьевна, опомнитесь!