Томас Росс - Детектив США. Книга 5 Страница 3

— Его убил ты?

— Разумеется, нет! — Джонни глотнул виски. — Я отменил нашу вечернюю встречу, потому что один мой приятель захотел повидаться со мной. Этот приятель тоже знал человека, застреленного в Чикаго.

— То есть ты встретился с ним.

— Я с ним не встретился! — воскликнул Сэндз. — Я ждал его в отеле после концерта. Он не пришел.

— Передумал?

— Нет. Он не передумал. Ему помешали прийти. Примерно в четыре часа утра его сбила машина всего в квартале от моего отеля. Он умер на месте.

— Двое в одну ночь.

— Да.

— Ну, едва ли кто сможет связать тебя еще и с этой смертью, не так ли?

— Держу пари, смогут.

— Как?

— Не знаю. Но если б они не рассчитывали на это, то не убили бы его.

— Они? Что за «они», Джонни?

— Если б я знал! — вздохнул Сэндз.

Квист стряхнул пепел. На его губах заиграла легкая улыбка.

— Не хочешь ли ты прилечь на кушетку? Чувство вины за два убийства, которых ты не совершал, требует вмешательства психоаналитика. Излей свою душу доктору Квисту.

— Прекрати, — огрызнулся Сэндз.

— Если ты будешь молчать, Джонни, я лучше пойду спать.

Сэндз подскочил к бару. Наполнил бокал. Зажег очередную сигарету.

— Это началось пять лет назад. Девушка покончила с собой.

— Каким образом?

— Таблетки. Спиртное. И сделала она это в моем доме в Беверли-Хиллз, — щека Джонни дернулась. Он отвернулся от Квиста.

— Обычно все, что с тобой происходит, становится достоянием прессы. Почему я ничего об этом не слышал?

— В этом-то все и дело, — Джонни подошел к дверям, ведущим на балкон. — Ее звали Беверли Трент. Во всяком случае, такой она выбрала себе псевдоним. Какие формы! Чудо, а не женщина.

— Обитательница твоего гарема?

— Ну, можно сказать, да.

— Можно сказать или так оно и было?

— Было, было! Я-то ее не любил. А Беверли хотела, чтобы я остался с ней навсегда. Она мне быстро надоела. Я велел ей убираться и больше не приходить. Она закатывала истерики, звонила среди ночи, проникала в студии, где я работал, в рестораны, где я ел. Устраивала жуткие сцены. Наконец, она оказалась на вечеринке, на которую ее никто не приглашал, и покончила с собой в моей постели.

— Без твоей помощи?

— Сукин ты сын, — процедил Джонни.

— Называй меня, как хочешь, если это поможет тебе выговориться, — сигарета Квиста потухла. Нахмурившись, он положил ее в пепельницу.

— Я устроил вечеринку, — продолжал Джонни. — Экспромтом. Кто-то сказал, что шампанское нельзя считать алкогольным напитком, это, мол, просто шипучая вода, и его можно пить, сколько влезет. Я предложил выяснить, кто сможет выпить больше всех, и назначил приз тому, кто дольше других продержится на ногах: тысячу долларов, чтобы сыграть в рулетку в Лас-Вегасе. Примерно двадцать мужчин и женщин вызвались участвовать в этом конкурсе. Шампанское ставил я. Действовало лишь одно правило: каждый выпивал свой бокал, прежде чем все наполняли их вновь. Некоторые очень быстро выбыли из игры, — Джонни хихикнул, вспомнив что-то забавное. — Все шло нормально, но тут появилась Беверли. Она где-то накурилась марихуаны и сразу стала вопить, негодуя, что ее не пригласили. Выставить ее мне не удалось. Чтобы побыстрее от нее отделаться, я добавил в шампанское добрую порцию бренди. После двух бокалов она, пошатываясь, вышла из комнаты. Я подумал, что ее потянуло в туалет, но она не вернулась, и я облегченно вздохнул. Пьянка затянулась далеко за полночь. Наконец на ногах осталась лишь одна девчушка, игравшая в каком-то телесериале. Я дал ей новенькую хрустящую ассигнацию в тысячу долларов, посадил в такси и отправил домой. Устал ужасно. Поднявшись в спальню, я увидел, что Беверли, совершенно голая, лежит на моей кровати и решил, что она отключилась. Ее одежда валялась на стульях и на полу. На ночном столике стоял пустой флакончик из-под снотворного. Подойдя к кровати, я обнаружил под головой Беверли записку: «Для меня это единственный способ навсегда остаться в твоей жизни». Тут я испугался. Попытался прощупать пульс. Безрезультатно. Она умерла. Во флакончике было пятьдесят таблеток. Одному богу известно, сколько она приняла. Судебный эксперт сказал потом, что этой дозы хватило бы, чтобы убить лошадь.

— Судебный эксперт? Ты обратился в полицию? — спросил Квист.

— О боже, дружище, если бы все было так просто. Я как раз закончил картину. Помнишь, «Тропою славы»? Сыграл в ней католического священника. В тот фильм я вложил миллион долларов. На пороге старости мне хотелось создать себе новый образ доброго, приветливого Джонни Сэндза. Я представил себе газетные заголовки: «Оргия в доме Джонни Сэндза», «Женщина-самоубийца», «Бывшая подруга…» и так далее. Отличная реклама для католического священника, для моего нового образа. Крошка Беверли действительно могла войти в мою жизнь и остаться в ней навсегда.

Поэтому я принял меры, чтобы обезопасить себя. У меня были друзья, которым я мог доверять (их благосостояние в немалой степени зависело от меня): Луи Сэйбол, мой голливудский агент, получавший комиссионные с каждой моей картины, и Макс Либман, адвокат, ведущий мои дела вне шоу-бизнеса. Они приехали, и мы попытались найти выход из создавшегося положения. Мы кое-как одели Беверли и выволокли ее к машине. Со стороны могло показаться, что кавалеры помогают идти пьяной женщине. Мы отвезли покойницу в Лос-Анджелес, в ее квартиру. Время было раннее, пять утра, никто не встретился нам на пути. Дверь мы открыли ключом Беверли, уложили тело на кровать и оставили на столике пустой флакон из-под снотворного.

Ее нашли через день или два. Полиция объявила, что Беверли Трент покончила жизнь самоубийством. Да так оно, собственно, и было. Никто не заявил, что видел, как мы перевозили Беверли из моего дома в ее квартиру, да если бы кто-то и видел это, мы бы выкрутились: перепила, мол, на вечеринке. Ко мне приходил полицейский. Кто-то все-таки вспомнил, что она была у меня в гостях. Я сказал ему, что до прихода ко мне Беверли накурилась марихуаны, а потом куда-то исчезла. Полицейский прекрасно понял, какой вред нанесет мне причастность к этому делу, тем более, что никакого преступления я не совершал.

— Ты заплатил ему? — поинтересовался Квист.

— Я ему кое в чем помог, — без тени смущения ответил Джонни.

— И что дальше?

— Прошел год. А потом мне позвонил незнакомый мужчина. Он знал все — от А до Я. Даже о записке, которую видели только я, Луи, Макс и умершая Беверли. Но, как оказалось, о ней знал еще и этот мужчина.

— Шантаж?

— Совершенно верно. По сто тысяч долларов ежегодно. Я платил в течение двух лет.

— Однако!

Джонни печально покачал головой.

— Именно так, дружище. И тогда я встал перед выбором.

— То ли послать этого шутника к черту и пойти на публичный скандал, то ли до конца жизни изображать из себя дойную корову. Вот почему я ушел со сцены.

— Ты отказался платить?

— Наотрез.

— Но скандала не было?

— Пока нет, — Джонни помрачнел.

— И ты так и не знаешь, кто он такой?

— Нет.

— Как ты ему платил?

— Наличными. Поверишь ли, но я оставлял деньги в верхнем ящике стола в собственном доме. Он забирал их, когда там никого не было. Я пытался выследить его, но ничего не получилось. Деньги лежали неделями, потом я сдавался, и он преспокойно забирал их. Вот так я покинул сцену.

Дрожащей рукой Джонни вдавил окурок в пепельницу и вновь закурил.

— А потом меня попросили выступить на благотворительном вечере фонда борьбы с респираторными заболеваниями, — усталые глаза Джонни заблестели. — Ты можешь представить, Джулиан, что значит для меня отказ от дела всей жизни. О боже, как я люблю петь! И я еще пою, отлично пою. Это не похвальба. Я знаю, что говорю. Я начал мечтать о «Мэдисон Сквер Гарден», как о празднике! Я снова почувствовал себя молодым, бросил пить и курить, регулярно занимался в спортивном зале.

— А потом позвонил шантажист.

Джонни кивнул.

— Он потребовал, чтобы я отказался от участия в благотворительном вечере. Я послал его куда подальше. Ведь я собирался петь бесплатно, хотел помочь больным людям. Даже если бы он устроил скандал, это не отпугнуло бы зрителей. «Ты еще пожалеешь», — предупредил он, но я решил стоять на своем. Я ждал, что он обратится в какую-нибудь газету, но пресса молчала. Затем, когда в самолете объявили, что на борту бомба, я чуть не умер от страха, Джулиан. Я знал, что она подложена для меня.