Лев Гурский - Опасность Страница 32

Я еще немного выждал, чтобы покинуть вагон не сразу вслед за художником, а несколько позже. Если он и вправду прибыл на выставку «Творчество душевнобольных», то его могут встречать санитары, а заодно заграбастать и меня, до кучи. В тот момент, как творец-дальтоник вышел из вагона, раздались громкие крики. Я решил было, что санитары уже вяжут живописца, а он вырывается, бьет их этюдником, кричит и явно намеревается отхватить кому-нибудь ухо.

Но я ошибался самым фатальным образом. Это были приветственные крики. Когда я, опасливо оглядываясь, ступил с вагонной лестнички на саратовскую землю, живописца уже обступила возбужденная толпа. Не слишком большая, человек примерно из пяти. Свою малочисленность толпа, однако, искупала радостными воплями. Особенно надрывался некто, заросший бородой по самые уши.

— Мы счастливы, — самозабвенно орал он, — что из далекого Раненбурга наш город посетил знаменитый… — Фамилия знаменитости потонула в новых криках. Мне, правда, послышалось что-то вроде «Левитана», но я предпочел счесть это обычной слуховой галлюцинацией. Надо было побыстрее уносить отсюда ноги. Граждане, встречающие приезжего психа, также, видимо, были психами. Вот-вот могла подъехать карета с красными крестами для погрузки раненбургского гостя, местных его почитателей, а заодно и картины. Большая такая карета, размером с автобус. В маленькую все не войдут…

Я шмыгнул в здание вокзала, спустился куда-то по лестнице и неожиданно оказался перед огромным прилавком. На одном конце прилавка продавали коньяк и туалетную бумагу. На другом — сигареты и презервативы. Посередине располагался книжный развал.

Саратов — город контрастов, подумал я. Как и Москва. Как и Россия. Мы живем в самое интересное время, потомки еще будут нам завидовать. Если, конечно, у нас хватит сил и желания оставить после себя какое-нибудь потомство. Я вздохнул и вспомнил свою Ленку, к которой так и не успел заехать ни позавчера, ни вчера. Лично у меня все-таки было желание оставить потомство и силы еще были, но вот у нее — не уверен. По крайней мере, когда я сообщил ей по телефону о срочной командировке в город N, она восприняла эту новость с обидным равнодушием. «Надолго?» — только и спросила она. «По обстоятельствам», — туманно ответил я, поскольку сам не знал. «Счастливо съездить», — с этими словами она повесила трубку, оставив меня гадать: то ли ей действительно безразлично, в Москве я или в Тьмутаракани, то ли она досадует, что я сваливаю неведомо куда от нее, Ленки. Если досадует — значит, любит. Не купить ли ей какой-нибудь гостинец?

Машинально я окинул взглядом прилавок. Сигареты были индийские, презервативы — польские, коньяк — греческий и очень дорогой. Местного производства была, кажется, только туалетная бумага. Для подарка все это точно не годится. Я перелистал выставленные книжки. Если спрос и впрямь определяет предложение, то саратовцы обязаны были обожать только двух авторов — неких Стивена Макдональда (кажется, американца) и Георгия Черника (определенно соотечественника). Американца я даже листать не стал, только поглядел на обложку: выпученный глаз и пистолетное дуло. Этого добра у нас и в жизни хватает. В случае с Черником я продвинулся немного дальше — рассмотрел название. Книга называлась «Кремлины», и я тут же вспомнил, что слышал про эту книгу не далее как вчера от напарничка Юлия. Это дало мне основания немедленно вернуть том на исходную позицию. То, что могло понравиться Юлию, — не могло бы понравиться нормальному человеку. Полным-полно психов, что в Саратове, что в Москве. К черту!

Воспоминания о моем напарничке вынудили меня поскорее покинуть здание вокзала и направиться к троллейбусной остановке. Надо было спешить: Юлий мог прилететь всего через каких-то несколько часов, и мне за это время обязательно надо было найти эту Селиверстову — первую военную любовь беглого Лебедева. А там, чем черт не шутит, отыщется и он сам.

По дороге от вокзала к троллейбусу произошла еще одна волнующая встреча. Тип, стоящий спиной к вокзалу на гранитном (или базальтовом?) постаменте, показался мне необычайно знакомым. Это меня заинтриговало, поскольку никаких саратовских деятелей я не знал. Для удовлетворения своего профессионального любопытства я нарочно избрал самый кружной путь к остановке — специально чтобы взглянуть на памятник анфас.

Фигура оказалась и вправду знакомой.

«Здравствуйте, Феликс Эдмундович, — мысленно поздоровался я. — Какими судьбами?»

Здешний Дзержинский промолчал. По сравнению с нашим Феликсом, который вот уже почти два года не маячил перед окнами нашей конторы на Лубянке, саратовский был хлипковат. И одет он был не в шинель, а во френчик и галифе. И руку держал как-то на излете — не устрашающе, но приглашающе. Должно быть, приглашал он саратовцев воспользоваться услугами железнодорожного транспорта.

Чугунный Феликс был единственным чекистом, который счел нужным меня встретить. Другие местные чекисты не были в курсе моей поездки сюда. Обычно мы предупреждаем территориальные управления в случае подобных визитов, но в этот раз мне хотелось сохранить инкогнито. К тому же в провинции на человека из Москвы всегда смотрят, как на немного ревизора. Ну и не надо: тихо найду всех, кого мне нужно. Тихо уеду, никого не потревожив. Паситесь, мирные народы. Макса Лаптева не интересует ваша финансовая отчетность и данные по расходу патронов и магнитофонной ленты.

Подошел троллейбус под номером 1, я еще раз сверился с картой и потом залез в салон. Все шесть остановок я разглядывал из окна Саратов и пришел к выводу: городок ничего себе, хотя и грязноват. Впрочем, весной, особенно в апреле, любой нормальный город выглядит запущенным. Промежуток между поздней зимой и ранним летом всегда создает ощущение какой-то временности, неопределенности. Всем хочется просто переждать этот период, всем до зарезу не хочется ничего делать. И дворникам в том числе. Авитаминоз. Рукоятки метел еще не зазеленели, но почки уже набухли везде, где можно. Благодать, одно слово.

Из троллейбуса я не вышел, а вывалился, изрядно помятый. Но, по крайней мере, на своей остановке. Та-ак, вот и киоск горсправки, описанный Евгением. Из-за окошечка киоска, крепко запертого, выглядывала записка: «Через полчаса буду». Предположим худшее, подумал я, глядя на часы. Предположим, что хозяйка горсправки отлучилась за секунду до того, как я подошел. Следовательно, у меня есть полчаса. Самое время осмотреть достопримечательности города, а начать осмотр — с близлежащей Театральной площади. Бывшей Революции. Итак, где здесь театр?..

Театр обнаружился в полном соответствии с картой — на окраине одноименной площади. Серая бетонная коробка с колоннами напоминала о Большом: как если бы мальчик-олигофрен взялся лепить из серого пластилина здание ГАБТа. С натуры и довел бы дело до победного конца, но тут его позвали обедать, и он закончил дело кое-как. Вместо квадриги конек крыши украшали чьи-то балетные ноги. Возможно, это были ноги музы — снизу видно было довольно плохо. Репертуар на афишах был соответствующий: «Лебединое озеро», «Аида», что-то современное. В скором времени афиши обещали «Тоску». Вот уж действительно, кисло подумал я и вышел на площадь. До возможного открытия справочного киоска оставалось еще минут двадцать. Мой чемоданчик-«дипломат» начинал понемногу оттягивать мне руку. Проще было, конечно, доехать до «Братиславы», получить там номер, бросить вещички и дальше продолжать свои поиски налегке. Проще, но не лучше. Перспектива скорой встречи с Юлием вынуждала меня оставить гостиницу на потом. Чемоданчик мой, в конце концов, не тяжелее портфеля. С ним неудобно только бегать и отстреливаться, а просто ходить по улицам можно запросто.

На площади обнаружилось немало достопримечательностей. Наискосок от театра, например, располагался очередной книжный лоток. Правда, без сопутствующих коньяка и туалетной бумаги, но зато с непременными Макдональдом и Черником. Покупатели, по-моему, сегодня не очень-то давились за своими любимыми книгами. По крайней мере, у лотка я заметил всего одного типа, этакого сутулого близорукого интеллигента в коричневой курточке и с черным «дипломатом», раздутым до неприличия. Хлипкие замки еле-еле удерживали этого монстра, больного водянкой, в закрытом состоянии, причем один из замков пребывал уже в полуоткрытой стадии.

— Осторожнее, откроется, — предупредил я близорукого интеллигента.

— Да-да, — благодарно откликнулся интеллигент, одной рукой кое-как закрывая свой «дипломатный» замочек, а другой продолжая перелистывать опус Черника.

— Интересно? — спросил я.

— Ужасное барахло, — печально отозвался владелец разбухшего портфеля. — Сразу видно, что человек пишет для денег.

— А для чего, по-вашему, следует писать? — поинтересовался я. — Для человечества?