Йосеф Шагал - Ностальгия по чужбине. Книга первая Страница 34

Я поставила перед собой вырезанную из «Ньюсуика» черно-белую фотографию Роми Шнайдер — самой великой и наиболее трагической, на мой взгляд, актрисы XX века и сделала то, чего никогда раньше не делала: перекрасив волосы в черный цвет, забрала их максимально назад, стянув на затылке в пучок, и открыла лоб. Есть такие косметические ухищрения, с помощью которых гладкий лоб можно прочертить неглубокой морщиной (хотя обычно с их помощью достигают прямо противоположного эффекта). Контактные линзы преобразили светло-голубые глаза в темно-карие. Очки с тонированными стеклами я оставила пылиться на полке с гримом только по той причине, что к ним, как к своеобразной шапке-невидимке нашего времени, прибегают все, кто по какой-то причине хочет изменить внешность: что-то, возможно, они и скрывают, но, безусловно, ПРИКОВЫВАЮТ к себе внимание. С помощью черного карандаша и туши я как следует поработала над разрезом глаз — еще одна характерная деталь любой женщины. То есть, из продолговатых, я сделала их чуть округлыми. Еще немного синей туши мне понадобилось для ОБОЗНАЧЕНИЯ едва заметных мешков под глазами — ровно настолько, чтобы состарить себя на пяток лет и приблизить свое лицо к печальному и немного озадаченному облику сорокалетней Роми Шнайдер…

Поскольку эту работу я проделывала уже во второй раз (генеральная репетиция была проведена накануне для фотографии на паспорт, которую я сама же и сделала с помощью «Полароида» Юджина-младшего), то заняла она примерно на час меньше. Фотографию своего прообраза я бережно вложила в пластиковую папку вместе с документами, чековыми книжками и авиабилетом на рейс Лос-Анджелес — Балтимор — Лондон — Цюрих. Вместительный черный саквояж с золотыми замками из добротной лайки, которые мы с Юджином купили очень давно, еще во время нашего свадебного путешествия в Акапулько, был заполнен вещами только наполовину — я побросала их автоматически, поскольку даже представить не могла, что именно может понадобиться в ближайшее время. И понадобится ли вообще…

Присев по так и не искоренившейся советской привычке перед дорогой, я окинула взглядом свою спальню. Без детей, которых утром увезла к себе Элизабет, дом казался тихим и необитаемым, как склеп темной ночью. Юджин по-прежнему находился без сознания, однако утром доктор Уэйн впервые сказал мне, что его жизнь вне опасности. При этом, как и все врачи, он говорил о времени, о необходимости не форсировать события, о том, что процесс восстановления, возможно, будет очень долгим… Но все это уже не имело никакого значения. С моей души свалился первый камень — не самый тяжелый (естественно, после того, как я узнала, что самое страшное уже позади), но не дававший мне свободно дышать ни секунды. Юджин заплатил свою цену за нашу жизнь, приняв вместо меня три пули. Теперь наступала моя очередь. В этом ужасно признаваться даже самой себе, но я была по-своему рада, что мой несчастный муж все еще был без сознания. Это избавляло от необходимости что-то объяснять, уговаривать, доказывать… Мудрая Элизабет, в отличие от своего сына, поняла все без слов и сразу.

Теперь, когда мои дети и муж находились в безопасности, я имела полное право вспомнить время, когда все зависело только от меня. И больше ни от кого на свете…

— Доктор Уэйн, я хотела кое о чем попросить вас…

Шестидесятилетний хирург в очках и с наголо обритой головой, которая отражала свечение люминесцентных ламп наподобие театрального прожектора, молча кивнул.

— К моему мужу никого не пускают, ведь так?

— Да, миссис Спарк.

— На меня, как на жену, также распространяется это правило?

— В особо тяжелых случаях мы делаем для жен исключение.

— Данный случай подходит?

— Думаю, вполне…

По выражению его гладко выбритого лица с двумя глубокими вертикальными морщинами, было видно, что он не совсем понимает, куда я клоню.

— Я была бы вам очень благодарна, доктор Уэйн, если посторонним, которые попросят меня к телефону или изъявят желание передать мне что-то очень важное, сказали, что я неотлучно нахожусь у постели мужа и ни с кем не желаю разговаривать…

— Так вы остаетесь в реанимации?

— Я улетаю сегодня днем. Так надо, док…

— А если это будет полиция? — спросил хирург и посмотрел на меня так, словно впервые увидел. — Тем более, что вчера они уже наведывались…

— Полиция здесь больше не появится, — улыбнулась я. — Во всяком случае, в ближайшее время…

— Ну что ж, миссис Спарк, вам виднее.

— Спасибо, док! — Я сжала его тонкие пальцы. — Буду звонить вам так часто, как смогу. Я очень люблю вашего пациента. Передайте ему это, как только он придет в сознание.

— Обязательно передам…

В аэропорт я приехала на такси за тридцать минут до начала регистрации. Поплутав по огромному залу для вылетающих, я отыскала обособленно стоявший таксофон и, опустив сумку к ногам, набрала только один номер. Откликнулся тот же женский голос. Эта дамочка с островным английским, видимо, работала без выходных. Или их там было несколько с абсолютно одинаковыми тембрами голосов. Услышав от меня условную фразу, дамочка даже не стала утруждать себя ответом на пароль, и тут же спросила:

— С вами все в порядке?

— Уже да.

— Где вы находитесь?

— В аэропорту. Улетаю.

— Куда?

— В Европу.

— Это даже лучше… — Голос на секунду замолк, словно что-то прикидывая. — Что у вас на послезавтра?

— Говорите.

— Вы же любите родину Вольтера?

Я запнулась.

— Алло? Я вас не слышу! Вы исчезаете!..

— Когда-то любила… В другой жизни.

— Послепослезавтра. В шесть вечера по местному времени. На ступеньках к Сакре-Кер. Найдете?

— Постараюсь найти.

— Просто прогуливайтесь. К вам подойдут и спросят, как поживает Тим.

«Они тебя вычисляют», — вдруг всплыла в памяти фраза Юджина.

— А если меня не узнают?

— A-а, так… — Женщина с островным английским соображала молниеносно. — Вам ведь нравится журнал «Вог», верно?

— Да. А отк…

— Так пусть он будет с вами.

— Хорошо.

— Но только так, чтобы его было видно.

— Я поняла вас.

— Тогда до встречи…

…Двадцать минут спустя запаркованный на гигантском, занимающем несколько гектаров бесценной калифорнийской земли паркинге лос-анджелесского аэропорта крытый «ниссан-фургон» с рекламой пива «Будвайзер» по синим бокам, взвыл двигателем и очень медленно, чтобы не задеть ненароком плотно стоящие автомобили, вырулил на выход. Если бы бодрый старичок в бейсбольной кепке, компостером пробивший водителю в комбинезоне отрывной талон и получивший от него пять долларов, мог случайно взглянуть вовнутрь фургона, то был бы наверняка удивлен, не увидев там ящиков с любимой маркой пива. Одна из боковых стен фургона была плотно заставлена студийными магнитофонами, цветными мониторами и другими атрибутами передвижной телевизионной станции. У пульта сидело трое мужчин. Один из них, с непомерно длинным носом, держал у уха телефонную трубку, дымя тонкой черной сигарой и не обращая внимание, как столбики пепла то и дело падают на его брюки.

— Да сэр… Да, все записали… Хорошо, сэр, до завтра…

8

Рим. Посольство СССР в Италии.

Январь 1986 года

Поскольку телеграмма из Центра адресовалась лично ему, что автоматически обозначало степень ее важности, он раскодировал ее своим шифром:

«Сов. секретно.

Рим. Лично Владимиру.

Вам надлежит встретиться с Сергеем 14 января в 13.15 по местному времени у входа в церковь Сант'Исидоро на улице Венетто. Вы должны держать в руке журнал „Тайм“. Сергей подойдет к вам первым. Пароль на английском — „Как мне добраться до Палаццо делла Консульта?“. Отзыв: „Вряд ли я смогу вам объяснить. Воспользуйтесь лучше такси. Это недорого“.

Вы должны неукоснительно выполнить указания Сергея, направленного Центром для координации и контроля за выполнением важной операции.

Информацию о содержании встречи в Центр передавать не надо.

Леонид.

12 января 1986 года»

«Владимиром» был резидент КГБ в Италии и Ватикане полковник Анатолий Скуратов, «Леонидом» — начальник Первого главного управления КГБ СССР генерал-полковник Юлий Воронцов. А тот факт, что на встречу надлежало явиться именно резиденту, а не его заместителю или кому-то из почти двадцати оперативных сотрудников резидентуры, означало две вероятности: либо речь действительно шла о важной операции, требовавшей сохранить в полном секрете этот визит, либо Центр по каким-то своим соображениям направлял в Италию РЕВИЗОРА. Хуже последнего мог быть лишь срочный отзыв на родину.

По заведенному распорядку, Скуратов не должен был знать, кого именно он встретит. Под именем «Сергей» на встречу к церкви Сант'Исидоро мог прийти кто угодно. То была давняя и ни разу не нарушавшаяся чекистская традиция: проверяющий и проверяемый не должны были знать друг друга.