Яблоко транзита - Хаим Калин Страница 36

– Спрашивала тогда зачем? – полушепотом спросил прижимаемый (вопрос за вопросом) к стенке полезных ответов Алекс.

– Это донесение, а не видеозапись – как не проверить? – пожурила агента-любителя дока сыска, впрочем, как каждая женщина… И «ласковыми пальчиками» потащила ниточку измены: – Не понимаю, зачем русские запаниковали, Газа – не их проблема…

– Как зачем? Оккупация Газы Израилем русским не улыбалась. Столько стоило трудов достичь невозможного… – Алекс замер, обрубив концовку «мимо Израиля завезти в Газу новейшие виды вооружения». Помотал головой, казалось, себя отчитывая. После чего пальцами изобразил «один ноль». Но в чью пользу, было неясно…

– Продолжай, ты хоть и неисправимый бабник, зато рассказчик – любо-дорого, – пропустила мимо бесстрастных очей послания Алекса дознаватель.

– Михаль, позволь мне возразить. К чему мягко подводишь меня, понимаешь? Виртуозное иглоукалывание моих центров, управляющих вниманием, зачем? Отвечу за тебя: готовишь мне судьбу Литвиненко, Гебрева, Навального, иных жертв Кремля, чья насильственная смерть пока не доказана. При этом каких-либо иллюзий, что «Моссад» моим признанием, да хоть завтра, не торганет у меня нет. Более того, либо вы, либо ЦРУ два года назад какой-то частью моего досье с русскими поделились, иначе в узкий круг консультантов президента России я допущен не был, как бы Владимир к моей персоне не прикипел… – доверительно делился своими ближними и дальними перспективами штатный заложник закулисы, непрерывно размножающейся…

– Алекс, ты, правда, считаешь, что для Владимира, человека-памятника, нечто большее, чем тренера по пинг-понгу значишь, какие бы чаяния Лэнгли в песчаный замок твоей идеи достоинством в один цент, стоимость писчебумажного листа, не вкладывало. Идеалисты из лаборатории проектирования воздушных шариков – вот вы кто! – приперла-таки к стенке прожектера политических и амурных притязаний Михаль, вкрапив в тираду визгливую нотку.

– Здесь ты права на все сто… – пробубнил Алекс, казалось, самоустраняясь, выпиливая себя из эпизода. В той же манере – заторможенных мыслей и слов – озвучил: – Ну что, по домам? Спасибо за камеру ВИП с отдельным двориком, как у Ольмерта (премьер-министр Израиля, осужденный за коррупцию). Надеюсь, не отберете… Жми на тревожную кнопку, Михаль… – и резко встал, надо понимать, сделав противный целям допроса выбор.

– А ну-ка садись, – невозмутимо скомандовала Михаль, поправляя прическу. Алекс нехотя подчинился, покрутил кисти в наручниках, потупился. Тут заработала шарманка угроз и морковок дознания: – Завтра после обеда тебе предъявят обвинения в той же редакции, что и на первом допросе, но уже официально. Так что отыграть назад время еще есть… Пойдешь на сотрудничество, обвинения снимут или сведут к минимуму – условному наказанию; лезть напролом в Газу, к нашему заклятому врагу, в чужих, далеких от национальных интересах – целый веер статей, соскочи ты даже с обвинение в измене; твои налоговые фокусы – цветочки по сравнению с тем, что тебе сейчас грозит; адвокаты разденут под ноль… При этом учти: что бы ты ни рассказал, мы это знаем. Наш интерес – нюансы, в той ли иной мере дополняющие картину, причем, далеко не всегда, потому предлагаем немногим. Тебе только потому, что полагаемся на острый непредвзятый взгляд опытного аналитика. Ну и, наверное, с учетом непростой ситуации, в которой – видно из дела – ты без злого умысла оказался…

Алекс скривился, после чего почесал наручниками подбородок. Придирчиво осмотрев ногти, с едва сдерживаемым сарказмом заговорил:

– «Моссад» и гуманизм – интересно, любопытная комбинация… Но почему бы и нет? Коль так, то в приоритете не Алекс Куршин, который как-нибудь о себе позаботится, а логистические страсти-мордасти вокруг него. Так вот, послушай: не спрячете подснежников из Сдерота, бородавку русской разведки, через неделю-другую их русские пустят на фарш. Не столько за измену, сколько за то, что по тупости, отшибающей арифметику мозга, влезли в ярус, где места для свидетелей-двурушников быть не могло… Как-никак те парни израильтяне, пусть запутавшиеся в трех соснах выбора родителей… К тому же небесполезные – настоящие, крепко знающие свое дело рейнджеры, надо понимать, отслужившие в нашей армии, стало быть, отдавшие долг, – Алекс запнулся, увидев, что Михаль демонстративно смотрит в окно, ему показалось, отторгая его пассаж как несовместимую с темой блажь.

– Алекс, проснись! Что с тобой!? – внезапно обернувшись, обрушилась Михаль. – Тебе светит от пятнадцати до двадцати – отнюдь не месяцев, как прежде, а долгих, среди конченых дебилов, лет!

– Есть такая русская поговорка: цыплят по осени считают – чуть подумав, ответствовал Алекс. – Но почему-то кажется, что выйду я куда раньше сентября… Хотя бы потому, что траектория большой политики, меня как мелкий, но, оказалось, полезный сор всосавшей, задается не в этом кабинете и даже не в нашей стране. И не думаю, что скрыть от Лэнгли мое чудодейственное воскрешение в стране моего гражданства – после двух сальто-мортале моей миротворческой мисси – это хорошая идея, как, впрочем, и от Москвы…

Мейтав Розен (рабочий псевдоним Михаль), ведущий психолог «Моссада», передав Алекса конвою, с надсадой разбирала допрос, своим итогом цели не достигший. Она, логик и хирург снов подсознания, свои поражения не принимала, бесясь от любой своей оплошности. Фатальный промах: сеанс дознания свернут необоснованно; пусть «пациента» сковывала предопределенность выбора, без паузы релаксации можно было обойтись, наоборот, следовало изматывать объект до упора.

Слуховое воспроизводство допроса отсвечивало: тактика упрямого наращивания давления, скорее всего, сработала бы, не остановись она на полпути. Объект-то экстраверт с очень подвижной психикой, следовательно, рано или поздно сломался бы. Она же смалодушничала, непростительно психанув из-за непривычного для ее уха донкихотства, которым, ей ныне казалось, Алекс умышленно ей в пику щеголял. И держи она избранный профиль – следователя-прорицателя, работающего на опережение и сводящего на нет контратаки, честолюбивый Куршин – в запале переговорить оппонента – выболтал бы куда больше, чем сказал.

В довершение ко всему, ошибкой было воздержаться от осенившей ее в ходе дознания мысли – размазать Куршина по настилу его якобы умственного и прочего превосходства. Его сальный намек в неформальной атмосфере встретиться предполагал оплеуху – и не физическую в виде наручников, а ментальную, так, чтобы икал от беспомощности. Такой пощечиной могла стать ссылка на малоизвестный вне российского правового дискурса прецедент, когда матерый рецидивист соблазнил следователя-дурнушку до немыслимого для юриста перерождения – организация побега подследственного. Но она, Михаль, не решилась, посчитав, что будет истолкована превратно как выданный аванс – не только на свидание, но и, бери выше, сотрудничество с русскими, которые стоят у Алекса, агента-многостаночника, за спиной. Или, как минимум, поставить на место этого напыщенного, упивающегося своей импозантностью индюка, втемяшив в его погружающуюся в склероз башку, что он застрял на условностях прошлого века, коль даме из