Эдуард Тополь - Лобное место. Роман с будущим Страница 4

Где-то вдали, за деревьями и мосфильмовским забором мягко шуршал поток машин по улице Косыгина. Акимов дожевал яблоко, взял пустую бутылку армянского и отжал из нее в свой стакан последние капли. Выпил, отер губы.

— Ладно, — сказал он. — Забожись, что никому!

Я приставил к верхним зубам ноготь большого пальца и резко отдернул в сторону:

— Гад буду!

Акимов усмехнулся:

— Нет. Тремя лысыми.

Клясться тремя лысыми — старинная вгиковская традиция, уходящая корнями в доисторическую эпоху Михаила Ромма, Сергея Герасимова и Льва Кулешова.

— Клянусь Говорухиным, Миндадзе и Мессерером, — сказал я.

Акимов удовлетворенно хмыкнул, потом глубоко вздохнул.

— Ладно, тебе скажу, но ты все равно не поверишь.

— Ну?

— Это Горбаневская.

— Кто-кто? — переспросил я.

— Наталья Горбаневская. Знаешь такую?

Я скорчил пренебрежительную гримасу. Наталья Горбаневская, известная антисоветчица и диссидентка семидесятых годов, еще в прошлом году умерла в Париже, и я хорошо помнил, как наша либеральная пресса писала, что на ее похоронах были послы Польши и Чехии, а от России не было никого. Чтобы спустя год после смерти она слонялась по мосфильмовским павильонам с солдатским одеялом на плечах? Конечно, Акимову давно пора бросать пить, иначе…

— Я же сказал: ты не поверишь, — перебил мои мысли Сергей. — Может, еще сбегаешь в «Софит»? Я отдам из получки.

— Если ты допился до Горбаневской, то бежать уже нужно в другое место.

— Ага… — Сергей пожевал губами и внимательно посмотрел на бетонную Царевну-лягушку. — Но там я уже был.

— Где ты был?

— У «Ганнушкина». Мы же там психушку снимали, ну — палату Бездомного. Забыл?

Я помнил, конечно. Но «палату Бездомного» с видом на Яузу и Оленьи пруды в психбольнице имени П. Ганнушкина мы снимали месяц назад, при чем тут вчерашнее появление призрака на «Мосфильме»?

Акимов упредил мой вопрос. Забросив обе руки за голову, он сцепил там пальцы и всей мощной фигурой откинулся назад, лег спиной в траву. А потом, глядя в небо, сообщил:

— Слушай и не перебивай. Вчера, когда я увидел ее в кадре, я сам испугался. Решил, что упился до чертиков, и сразу после съемки поехал к Свиридову. Помнишь Свиридова?

— Еще бы…

Когда Аскольду Свиридову, академику и звезде нашей психиатрии, позвонили с «Мосфильма» насчет съемок в его психбольнице, он не только тут же согласился, но даже предложил свой кабинет, а всё потому, что, как оказалось, он чуть ли не наизусть знает великий роман Булгакова. Больше того — этого Свиридова мы, вообще, едва не сняли в роли доктора, который принимает Ивана Бездомного и лечит Мастера, так он похож на врача-психиатра, описанного Булгаковым. Но от актерской карьеры Свиридов отказался, сославшись на то, что «коллеги не поймут», зато втихую отвел меня в архив своей психбольницы и показал стенограммы бесед врачей с Чикатило и другими знаменитыми психами. То есть во время съемок у нас с этим Свиридовым установились почти приятельские отношения. Но чтобы алкаш Акимов сам, по своему почину отправился к нему за психиатрической помощью — это он должен был очень сильно испугаться.

— И что тебе поставил Свиридов? Какой диагноз? — как бы в шутку спросил я у Сергея.

Поскольку Ивану Бездомному, гонявшемуся по Москве за призраком «консультанта» Воланда и привезенному в психушку из ресторана «Дома Грибоедова», булгаковский врач присвоил шизофрению и галлюцинации на почве алкоголизма, я не сомневался в аналогичном диагнозе у Сереги.

— Какой, какой! — передразнил меня Акимов. — Если Свиридов меня отпустил, значит, я не псих. Да, пить нельзя, это и ежу ясно. Но все тесты я прошел, руки не дрожат, в глазах не рябит, и речь, как ты видишь, связная. А самое главное, после Свиридова я поехал к Ярвашу в театр, и сразу после его спектакля мы с ним так надрались, что ночью завалились к Безлукову. И что ты думаешь? Ваня показал нам ее в Интернете!

— Кого он вам показал?

Но Акимов как будто не слышал моего вопроса.

— Может, ты все-таки сбегаешь еще за бутылкой? Я отдам…

— Кого вам показал Безлуков? — жестко перебил я.

Акимов снова вздохнул глубоко и разочарованно.

— Понимаешь, — проговорил он, глядя в раскаленное небо, — когда мы к нему приехали, он сидел в Интернете и смотрел «Диссиденты» и «Они выбрали свободу». Ты видел эти фильмы?

Честно говоря, снятые двадцать лет назад, еще в горячке лихих девяностых, документальные фильмы об академике Сахарове, Буковском, Марченко и других диссидентах, я, конечно, видел, но — как бы это сказать? — вовсе не хранил в памяти. И кем среди них была эта Наталья Горбаневская, помнил крайне смутно.

Но Акимов и тут опередил меня:

— Ладно, не парься, мозги сломаешь. Двадцать пятого августа шестьдесят восьмого года Горбаневская и еще семь человек вышли на Красную площадь с плакатами против ввода советских танков в Чехословакию. Конечно, их тут же арестовали, избили и посадили. А Горбаневскую, поскольку она пришла на площадь с грудным ребенком, бросили в психушку. В семьдесят пятом, когда ее выпустили, она уехала в Париж, писала антисоветские книги и статьи и умерла в прошлом году, похоронена на Пер-Лашез. То есть надо быть полным психом, чтобы говорить, что она ожила и ходит по «Мосфильму». Но ее видел не только я…

Я ошарашенно смотрел на Акимова. Дело было не в том, что он говорил, а в том, что он ГОВОРИЛ! Я поздно, в двадцать четыре, поступил во ВГИК, но ни во ВГИКе, ни за двадцать лет моей работы в кино я никогда не видел говорящих кинооператоров. По-моему, это самая молчаливая профессия в мире, они даже со своими ассистентами и осветителями разговаривают только междометиями или в крайнем случае односложными репликами типа: «Левый софит прибавь!», «Правый выключи!» и «Зажми диафрагму». Всё. По моим сценариям три фильма и три телесериала сняты лучшими операторами страны, но я ни разу не слышал от них ни одного сложносочиненного и тем паче сложноподчиненного предложения. Если бы, почти по Маяковскому, «выставить в музее говорящего оператора, весь день бы в музее торчали ротозеи…». И вдруг Серега Акимов, тот самый Акимов, который даже с бабами обходится двумя-тремя междометиями и старой вгиковской хохмой «Мадам, прилягемте у койку!» — этот самый Акимов говорит не на бытовые темы, а произносит целый политический монолог! Я не верил ни своим глазам, ни ушам, а он вдруг поднялся, сел в траве и посмотрел на меня в упор:

— Понимаешь, с ней говорили Стас Ярваш и Ваня Безлуков! Ты же сам видел, как они с ней разговаривали, когда она забрала бич.

— Я видел, как они разговаривали, но с кем — этого не видел никто.

— То есть, по-твоему, у нас троих коллективная шизофрения, так? Мы говорили с пустотой?

— Я этого не сказал…

— Но Безлуков, ваще, не пьет! — вдруг яростно, словно в отчаянии, крикнул Акимов. — Да, мы с Ярвашом алкаши, я согласен! Но Безлуков святой! Понимаешь? Святой!

— Хорошо. Успокойся. Ваня святой, он увидел кого-то, похожую на Горбаневскую, и, приехав домой, полез в Интернет, стал смотреть фильмы про диссидентов. Ну и что? Ты-то зачем засветил пленку, на которой ее снял? Где логика?

— Блин, как мне надо выпить! — сокрушенно сказал Сергей и даже оглянулся вокруг, ища, нет ли в саду кого-нибудь с выпивкой.

Но по счастью, никого не было ни с выпивкой, ни без нее. Только вдали, в тени студийного Музея сидел гранитный памятник босого Василия Шукшина. Акимов посмотрел на него и стал расшнуровывать свои кроссовки сорок четвертого размера.

— Да, засветил! — сказал он мне с вызовом. — Потому что она попросила.

— Кто «она»? Горбаневская?

— Ну… — подтвердил он, стряхнул с ног свои модные «Адидасы» с косыми рубчатыми шипами на подошвах и, остужая свой пыл, по-шукшински уперся в землю босыми ногами.

— Серега, кочумай! — по-вгиковски укорил я его. — Это слишком! Горбаневская попросила тебя засветить кассету! Когда это было? У Свиридова в больнице? Ну? Что ты молчишь?

— А мне не хрен с тобой говорить! — вдруг остервенело, словно хмель снова ударил ему голову, озлобился Акимов. — Ты выпил мой коньяк и за мой же коньяк делаешь из меня психа! Вали отсюда!

— Хорошо, я куплю тебе коньяк. Но только после того, как ты скажешь, почему засветил ту кассету.

— Правда купишь? — тут же недоверчиво смягчился Сергей.

— Клянусь тремя лысыми.

Сергей стал тут же надевать кроссовки, говоря быстро и четко:

— Значит так. Разговор был во время съемки, но никто его не слышал, все слышали только Ярваша и Безлукова. Потому что Горбаневская вслух ничего мне не сказала, она говорила глазами… — Натянув кроссовки, Акимов стал завязывать шнурки, и было ясно, что он намерен тут же идти со мной за коньяком. — Да-да, когда я трансфокатором наехал на ее крупный план, она почувствовала камеру, повернулась ко мне и глазами сказала «нет, не надо». Всё, ты понял? — и Сергей встал. — А теперь пошли в «Софит».