Лев Гурский - Опасность Страница 4

Дело Сияющего Лабриолы было куда более серьезным, чем безбородкинские водные процедуры, еще более скандальным и совершенно бесперспективным в смысле отыскания злополучных концов. Примерно до августа 1992 года Сын Солнца и Луны, Сияющий и Несравненный пророк Юсеф Лабриола звался Евгением Васильевичем Клюевым и работал официантом в «Национале». В октябре того же года на улицах Москвы впервые появились длинноволосые юноши и девушки в ярко-оранжевых хламидах, издали похожих на комбинезоны дорожных ремонтников. Оранжевые длинноволосики заунывно распевали какую-то чушь и раздавали всем встречным-поперечным глянцевые цветные портретики самого Евгения Васильевича, голова которого была украшена чем-то вроде папской тиары. На обороте Сияющий и Несравненный пророк Клюев предупреждал граждан о предстоящем и скором Конце света, обещая спасение лишь тем, кто оперативно покается в своих грехах и вступит в оранжевое братство Юсефа Лабриолы. Почему экс-официант из «Националя» назвался именем всеми забытого итальянского марксиста Антонио Лабриолы, я понятия не имел. Да и вообще: до февраля нынешнего года хипповатые последователи пророка Клюева были любопытны только журналистам, но никак не нашему ведомству. К тому времени свобода сходить с ума каждому и по-своему Комитетом абсолютно не ограничивалась. Хочешь называть себя пророком, живым Богом или внучатым племянником Девы Марии – пожалуйста. За сход лавин и съезд крыш Лубянка ответственности не несет.

Тревогу забили только тогда, когда обезумевшие от горя родители оранжевых хипарей стали обивать пороги соответствующих служб со слезными просьбами вернуть их мальчиков (девочек), попавших в сияющие лапы Клюева-Лабриолы. Первоначально криминал в действиях бывшего официанта отыскать было довольно трудно: паства приходила к пророку сама, насильно не удерживалась и добровольно оставалась при Лабриоле, проводя досуг за пением, странными молитвами и раздачей портретиков-листовочек. Первые подозрения возникли, когда несколько оранжевых мальчишек были похищены отчаявшимися родителями прямо с мест дислокации секты и доставлены в Кащенко. Эксперты обследовали пареньков с помощью тестов и высказали предположение, что религиозный транс может быть искусственного происхождения, поскольку такого рода гипноблокаду удерживают только сильные нейролептики. Тем временем оранжевые предприняли в Москве несколько громких акций, самыми заметными из которых были попытки сорвать службу в Елоховском соборе и вступить в прилюдную перебранку со священнослужителями. В Богоявленской церкви паства Клюева-Лабриолы попыталась осквернить алтарь, и дважды оранжевые выдвигали заслоны из собственных тел на пути крестного хода. А еще были прискорбные инциденты в Мытищах, в Сергиевом Посаде, в Волоколамске и в Клину…

Когда генерал Голубев с мрачной гримасой вручил мне тощенькую папку с надписью «Лабриола», внутри палки бултыхалось только с десяток родительских жалоб-криков, несколько милицейских протоколов и то самое заключение экспертизы насчет применения нейролептиков, которое, впрочем, было предположительным. Сережа Некрасов, к которому я неофициально обратился за содействием, виновато признал, что значительная часть больших транквилизаторов обладает целым рядом до конца не изученных побочных действий, причем в девяноста процентах из ста факты нерегулярного использования гражданами нейролептиков на лабораторном уровне зафиксировать под протокол нельзя. Результаты будут всегда спорными, то есть недостаточными для предъявления обвинений. «Очень мило, – сказал тогда я Некрасову. – Чего же стоит вся ваша хваленая наука?» На что Сережа, помню, без колебаний ответил: «Наука, Макс, умеет много гитик».

Но много не означает все… Поняв, что медицина бессильна, я попытался зайти с другой стороны. Две проблемы заинтересовали меня: финансовые возможности Лабриолова братства и несколько любопытных совпадений, которые могли быть случайными. Или не случайными. Я достоверно выяснил, что никто из будущих оранжевых, поступая к Пророку, не делал никаких пожертвований в фонд братства, и было совершенно необъяснимо, откуда же брались огромные средства на содержание многотысячной паствы (кормил-поил оранжевых Лабриола на свои, что неизбежно влетало в копеечку даже при том, что кушанья были явно не из «Националя»). Кроме того, производство листовок, рекламирующих Конец света и самого Сияющего Клюева, требовало еще больших затрат – и тоже абсолютно было неясно, откуда Лабриола брал деньги. Не откладывал же он, в конце концов, в кубышку все чаевые, полученные им за десять лет беспорочной службы в ресторане?

Среди совпадений самым интересным оказалось то, что наибольшую активность секта Лабриолы стала проявлять в пору, когда в Верховном Совете вылупился странный законопроект, касающийся ограничения прав представителей нетрадиционных религиозных учений. Законопроект, первоначально не имевший шансов собрать необходимое число голосов, после инцидентов в Елоховском и особенно в Сергиевом Посаде стал приобретать в парламенте все больше сторонников, озабоченных – как писала пресса – засильем мистицизма, сатанизма, экуменических ересей и привозного из-за океана протестантизма. Мой единственный и не очень надежный контакт в Службе внутренней безопасности Московской патриархии, белобрысый и флегматичный отец Константин по моей просьбе попробовал что-то выяснить по своим каналам. Но кроме слуха о том, что елоховский настоятель был заранее предупрежден о вторжении оранжевых, ничего раздобыть ему не удалось. Слух же, как известно, к делу не подошьешь. А ко времени заключительных дебатов в Верховном Совете по злополучному законопроекту и сам отец Константин неожиданно получил новое назначение и отправился защищать дипломатические интересы Патриархии то ли в Грецию, то ли в Черногорию. Закон таки был принят парламентом подавляющим большинством голосов – как раз накануне запланированных гастролей в России американской телезвезды пастора Генри Абрахамса, которые, разумеется, теперь состояться не могли. «Можно закрывать дело?» – осведомился я, придя к генералу Голубеву с порядком распухшей папкой в руке. «Ну отчего же? – вяло возразил мне Голубев, рассеянно пролистывая досье. – Кое-что ты откопал… Насчет денег любопытно, и про транквилизаторы… СВБ Патриархии тут, конечно же, ни при чем, но… В общем, имеет смысл, наверное, брать этого Клюева…» Пока я выбивал прокурорскую санкцию, Сияющий Пророк Лабриола элегантно ушел из-под юрисдикции Минбеза, откочевав вместе со своими оранжевыми хламидами на Западную Украину. У тамошних властей как раз тогда начинались проблемы с униатами, и я не сомневался, что украинская гастроль Клюева в финансовом отношении пройдет удачно. Дело же так и осталось незакрытым; я его из принципа не закрывал, держал под рукой как напоминание о собственной бездарности.

Что же касается дела «Мертвой головы», то совесть моя была тут чиста. Как только стало ясно, что фермерское хозяйство под невинным названием Цветочное (50 км от окружной) используется столичными наци как перевалочный пункт и тренировочный лагерь, я, что называется, продавил срочный выезд на место спецгруппы и получил вагон неоспоримых улик и для 64-й, и для 74-й статей. Факты были столь очевидными, что я не отложил папки с «Мертвой головой» на архивные полки – сразу после ареста всех шести молодчиков – лишь из любви к порядку. Но что-то стало стопориться у моих дорогих коллег, куда-то стали рассасываться – как опухоли после сеанса патентованного телемага – неоспоримые улики, а сами молодчики, взятые с поличным на полигоне, за разметкой грудных мишеней, имея на плечах черную эсэсовскую униформу и в руках полтысячи мелкокалиберных патронов к самодельным шмайссерам, из фашиствующих подонков стали превращаться в заблудших овечек. Которые, оказывается, не тренировались, а играли. И не списки они составляли, кого из политиков им раньше шлепнуть, и не маршруты движения правительственных кортежей они изучали, а так, баловались казаками-разбойниками. В конце концов, только один из всей шестерки получил ерундовый год общего режима, а остальных, подержав, выпустили обратно в их Цветочное. Взяв с них, с бедняжек, правда, штраф в размере трех минимальных окладов и погрозив укоризненно пальцем. И скажите еще спасибо, что шмайссеры им не вернули с извинениями… Мог ли я при таком раскладе считать это дело закрытым? Нет – и поэтому две папки с надписью «Мертвая голова» тоже покамест избежали архивного забвения.

Однако безнадежнейшим из всех безнадежных стало для меня дело Партизана, над которым я трудился с января и которое не стало причиной моего увольнения с позором из органов лишь оттого, что в нашем отделе вообще сомневались в существовании Партизана. Насколько я знаю, некрасовские сослуживцы с Петровки, например, были твердо уверены, что в природе есть не одно, постоянно разбухающее взрывное дело, а несколько десятков самостоятельных происшествий, каждое из которых следует рассматривать отдельно. МУР-овцы, по-моему, доблестно разыскали и упекли нескольких предполагаемых виновников, которые, вероятно, были плохими людьми и, скорее всего, были и впрямь виновны – но только не в том, за что им намотали срок.