Сэм Борн - Избранный (в сокращении) Страница 4

— Дорогие американцы, — заговорил президент, — сегодня мы собрались, чтобы подписать новый Акт о насилии против женщин. Я подписываю его с гордостью. Я горжусь тем, что я здесь вместе с мужчинами и женщинами, которые за него голосовали. А больше всего я горд, что выступаю на стороне тех женщин, которые нашли в себе мужество рассказать о случившемся с ними, что и сделало возможным работу над этим законом.

Снова раздались аплодисменты. Мэгги посмотрела на людей, выстроившихся у ближайшей двери, — традиционно это место полагалось занимать помощникам президента. Пресс-секретарь Дуг Санчес, молодой и красивый, стоял опустив голову и почти не слушал, просматривая сообщения на своем «айфоне». Почувствовав, что за ним наблюдают, он поднял глаза и улыбнулся Мэгги.

Президент Стивен Бейкер взял со стола ручку и поставил свою подпись.

— Готово, — сказал он.

Гости вновь пришли в движение, защелкали фотокамеры. Президент обошел стол, чтобы пожать руку тем, кто пришел засвидетельствовать этот момент.

Помощники стали подталкивать его к кафедре, где он должен был ответить на вопросы журналистов. Эту инновацию ввел сам Бейкер. Раньше президенты подпускали к себе прессу лишь изредка, теперь же любое появление на публике заканчивалось несколькими минутами вопросов. Вашингтонские мудрецы утверждали, что этот новый прогрессивный подход продержится не больше двух недель.

— Терри, что у вас?

— Господин президент, кое-кто говорит, что это первое и последнее законодательное достижение правления Бейкера. Это единственный вопрос, по которому вы и конгресс смогли достигнуть согласия. Не будет ли после этого все стопориться?

Бейкер включил свою фирменную ослепительную улыбку.

— Нет, Терри, и я объясню почему. — И завел знакомую песню о том, что, хотя он получил большинство в парламенте с очень небольшим перевесом, существует множество людей доброй воли, которые хотят двигаться вперед на благо американского народа.

Он ответил еще на один вопрос, о дипломатических усилиях на Ближнем Востоке. Потом Санчес подался к нему и сказал:

— Это будет последний.

Бейкер сделал знак корреспонденту телекомпании Эм-эс-эн-би-си.

— Господин президент, не является ли обманом народа Америки тот факт, что во время предвыборной кампании вы скрыли ключевой эпизод вашей медицинской истории — лечение от психического расстройства?

Последовало секунды две оцепенелого молчания. Все, кто был в зале, уставились на Стивена Бейкера. Он не изменил позы, только, как заметила Мэгги, вцепился в край кафедры так крепко, что костяшки пальцев побелели. Так же, как и лицо, от которого, казалось, отхлынула вся кровь.

— Как каждый кандидат на этот пост, — заговорил он, — во время предвыборной кампании я обнародовал медицинское заключение со всеми подробностями, которые мой врач… — Бейкер сделал паузу, взглянул на кафедру, где обычно лежит текст, но сейчас его не было, и он снова поднял глаза на аудиторию: — Со всеми подробностями, которые мой врач счел заслуживающими внимания. А теперь, мне кажется, пора обратиться к работе на благо народа Америки. — И с этими словами он направился к дверям, за ним длинный хвост помощников, а следом хор журналистов, громко взывавших: «Господин президент!»

Сотрудники стали расходиться. По пути к своему кабинету, который был рядом с кабинетом пресс-секретаря, Мэгги помедлила, глядя на коллег, отвечавших за работу с прессой. Помещение было переполнено, каждый сидел на телефоне, одновременно стуча по клавишам компьютера. Тара Макдональд, директор по связям со СМИ, и Санчес оживленно разговаривали. Уходя, она бросила взгляд на экран телевизора. Внизу экрана бегущая строка: «Согласно источникам Эм-эс-эн-би-си, президент Бейкер лечился у психиатра от депрессии».

Слово «психиатр» попахивало политической смертью. Американцы терпимо относятся к слабостям друг друга — но не президента. Президент должен быть сильнее, чем они.

Стивена Бейкера стали возводить на пьедестал, как только в глубинах Айовы началась его предвыборная кампания. Пошла молва, что появился политик нового типа — политик, который говорит правду. Клипы в «Ютьюбе», где он говорил публике вещи, которые она не желала слушать, оказались лидерами просмотра. Вскоре пресса стала писать о Бейкере как о борце за правду, которому суждено вывести народ Америки из темного периода его истории. И вот теперь его обвиняют в том, что он скатился до уровня этого самого народа. А он, вместо того чтобы опровергнуть обвинения, только бледнеет.

Уже входя в свой кабинет, Мэгги увидела, что к залу прессы направляется Гольдштейн. Не важно, что в вашингтонской пищевой цепи он стоял гораздо выше, чем она, — Стью для нее здесь был одним из немногих безоговорочно дружеских лиц. Во время предвыборной кампании они скоротали вместе не один час в бесконечных перелетах, в самолетах, аэропортах. Она подумала, что если кто и знает правду насчет истории Эм-эс-эн-би-си, так это Гольдштейн, человек, который был с Бейкером с самого начала.

Она вернулась, чтобы перехватить его на полпути. А потом сразу перешла к делу:

— Мы в сортире, да?

— Да. Миновали сифон и уже по пути в канализацию. — Он продолжал идти, причем, учитывая его комплекцию, с хорошей скоростью.

— Насколько это будет плохо?

— Ну, как говаривали в прошлом, когда Дик Никсон на этом самом месте пустил конституцию на конфетти, «это не преступление, а просто утаивание». Людям не важно, даже если их президент полный псих, главное — они должны знать об этом до того, как проголосуют.

— И теперь обидятся, потому что он не признался во время избирательной кампании.

— Вот именно.

Она не могла понять, раздражает ли Гольдштейна утечка известной ему информации или он разочарован в президенте, который скрыл от него этот факт.

Потом ей вспомнился эпизод с медицинскими картами. В ходе кампании Марк Честер, гораздо более пожилой противник Бейкера, отказался обнародовать свою, представив вместо этого краткое «врачебное заключение». От Бейкера ожидали, что он воспользуется моментом и, предъявив полную медицинскую карту, утрет тем самым Честеру нос. Но он этого не сделал, предпочтя такое же заключение врача. И все его зауважали: проявил сочувствие к пожилому человеку.

Мэгги и в голову не пришло, что он использовал эту возможность, дабы избежать огласки собственных затруднений. Но сейчас все именно так и подумали. Или телеканал нагло лжет, или Стивену Бейкеру придется объяснить народу, почему он не открыл всю правду.

Она вернулась в свой кабинет и села за компьютер. Блоги были захвачены горячей новостью. Она открыла страницу Эндрю Салливана.

Это определяющий момент для республики. Душевная болезнь — одно из последних великих табу, хотя ей подвержен каждый третий американец. Стивен Бейкер должен был набраться храбрости, сказать правду и положить конец этому предрассудку.

Потом решила почитать правых, открыла «Корнер».

Обычно политику-демократу нужно как минимум несколько лет, чтобы начать рассыпаться. Отдадим должное Бейкеру: он ускорил процесс.

Мэгги откинулась в офисном кресле. Она понимала, что для кандидата в президенты в разгар предвыборной кампании вопить о том, как он лежал на кушетке психоаналитика, рискованно, почти самоубийственно. Она понимала, почему он не поделился этим с избирателями. Но с ней-то он должен был поделиться. Она стала работать на него полтора года назад, в те дни, когда его штаб мог уместиться в мини-вэне. Они налетали вместе десятки тысяч авиамиль. Она ела в его доме, играла с его детьми, болтала с его женой. Она верила в него. И вся страна тоже.

Она подняла глаза на экран телевизора. Вспыхнула заставка «Срочные новости». Мэгги включила звук. «На Си-эн-эн только что пришло сообщение, что президент намерен выступить с заявлением».

По приглашению Санчеса она пришла смотреть сообщение в пресс-центр.

«Соотечественники! Американцы! — начал президент. Его голос звучал твердо, лицо было спокойным и деловитым. — Я не собираюсь отрицать то, что вы сегодня услышали. Я хочу рассказать, как все было на самом деле. Очень давно, когда мне было двадцать с небольшим, у меня в жизни был трудный период. Раньше я не рассказывал об этом, потому что причины моего горя затрагивали другого человека. Как вы знаете, моя мать скончалась несколько месяцев назад, на последней неделе предвыборной кампании, и потому теперь я могу рассказать все.

Подростком я подозревал, что моя мать алкоголичка. А когда учился в колледже, увы, я уже знал это точно. И это знание пожирало меня изнутри. Не пойду ли я по ее стопам? Не стану ли я тоже алкогольно зависимым? Эта мысль отравляла мне жизнь. И тогда я прибег к помощи психиатра.

В итоге я выбрался из пучины уныния. Но не врачи вытащили меня из тьмы. Мать, услышав, что я обратился к врачу, преодолела свой недуг. Она вступила в ряды анонимных алкоголиков и бросила пить. Последние двадцать четыре года своей жизни она была трезвенницей. Это огромное достижение. Я горжусь ею не меньше, чем она гордилась мною, когда я стал баллотироваться в президенты. Но это уже личное. И я решил из уважения к ней не вспоминать об этом.