По ту сторону нуля - Хаим Калин Страница 42

Между тем подполье было не готово выпустить Куршина на вольные хлеба, находя его одним из лучших экспертов движения, хоть и весьма узкой специализации – «Базовые мотивации при принятии решений». При этом неизбежный отъезд Степанова – на фоне общей (на грани хаоса) неопределенности – делал содержание лежки на одного нерентабельным, даже с учетом долгоиграющих интересов.

Решение ВВП любой ценой оставаться на президентском плаву девальвировало значимость Куршина в качестве свидетеля монарших прегрешений. Более того, Кремль, скорее всего, эту угрозу и не рассматривал. Ибо, замыслив обнуление, ВВП сжег последний корабль самоуважения. После чего рашизм, чьим духовным поводырем ВВП был, сподобился в генератор перверсий, грозивших торпедировать цивилизацию как таковую. Что и предопределило «справку об освобождении» для Алекса.

После плотных консультаций-притирок обозначился консенсус: подполье организует переезд Степанова в Швецию, включая первоначальный цикл обустройства, шведский ID (рабочий, но поддельный), но прежде – нелегальное пересечение украинской, польской и шведской границ через проводников-контрабандистов; по исполнении задачи, Степанов какие-либо претензии к заговору снимет. Понятное дело, декларативные, но стоившие немало, как любая репутация.

Спрашивается, почему Швеция, страна добротная, но с налетом провинциализма и главное – практически выкорчевавшая отмывку капиталов? Будто гарантированная для Степанова ловушка?

Под диктатом форс-мажора обстоятельств эта проблема даже упоминания не нашла. В известной степени потому, что на конец марта Швеция оставалась единственным островом здравомыслия в море прогрессирующего безумия; ее правительство придерживалось имиджа волевого и мудрого прародителя, воздерживаясь от истеричного локдауна экономики и гражданских свобод. Но куда важнее – противостояло глобальной зацикленности загнать в ангары воздушный флот, приводной ремень современной цивилизации, что сохраняло свободу перемещения.

Алекс без колебаний вступил в секту «Друзей Швеции», прознав, что страна его подданства Израиль первой в мире перекрыла небо, в мгновение ока заделавшись геополитической автаркией. Так что вернуться домой он мог только, присоединившись к тому или иному листу ожидания. Поскольку подполье находило нужным сотрудничество с ним продолжить, сохраняя при выполнении ряда условий прежнюю заработную плату (одно из них – запрет на возвращение в Израиль), то общая неопределенность подталкивала к Алекса к скандинавской опции. Доберется ли домой вообще? Тогда за какие шиши существовать будет? К тому же без паспорта… Кредитки на Большой Ордынке, там и паспорт.

Но упомянутое не более чем сопутствующие плюсы нелегкого решения. В его основе – отрицательный прогноз на свое возвращение в конвенциальную систему координат, случись он «вынырнет». Причем неважно где – в Израиле, Европе, где-либо. Ведь он обречен попасть в шаловливые руки шпионского интернационала, чешущиеся запустить его в сепарационный оборот с момента его исчезновения в Москве.

Предъяви-ка, что на кухне! За ее ширмой тоже… Какой – объяснять не надо.

Так оформился тандем – малоизвестного сочинителя, пленника чужой войны, и ославившегося на весь мир мошенника-мультимиллионера, против себя войну сотворившего.

С немалыми ухищрениями и затратами Центра Степанов с Алексом пересекли украинскую, а затем польскую границу. Не самостоятельно – с помощью проводника «людского ресурса» из Ивано-Франковска, доставившего тандем в Гдыню. Там их дожидался Збышек, еще один контрабандист, сорокалетний мужчина с бегающими глазками и приторными манерами, нанятый Центром для морского перехода в Мальмё.

Необычные беженцы, следовавшие в Скандинавию вдвоем, а не как большинство – табором, Збышека не смутили. Зато Алекса нервировали арабские словечки – отрыжка исхода десятых, которые Збышек непроизвольно вворачивал в свою речь. Пресытившись щербатым говором, Алекс Збышеку бросил:

– На сирийцах миллион хоть заработал?

– Доставлю вас в целости и сохранности! – без запинки ответствовал он, но с тех пор слова-паразиты как промокнуло.

Засыпая, Алекс озадачился: «Интересно, со шведскими копами он тоже сорит арабским?» После чего провалился в ночь, расцвечиваемую прерывистым дождем и какофонией прибоя.

Алекса разбудил бодрящий аромат капучино и приглушенные голоса – мужской и женский. Лязг ключей, скрип отворяемой в камере двери. Ключница в униформе пограничника с электрошокером на ремне и посыльный с картонкой, излучающей помимо кофе, запахи горчицы и сосисок. В левой руке мотоциклетная каска.

К моменту распаковки кейтеринга не только Алекс, но и лежебока Степанов из положения лежа переместился на пятую точку. Глуповатая гримаса у задержанных; оттенки разные, но посыл тот же: не ждали, но приятно.

Надсмотрщица подписала доставщику какой-то талон, должно быть, накладную. Тот, не мешкая, заторопился на выход, прежде попрощавшись. Вскоре она затараторила на неизвестном Алексу, но явно не шведском языке. При этом корень речи будто славянский, но с элементами слащавой тарабарщины, славянским языкам не свойственной.

Алекс свел брови, будто недоумевая, после чего, подавшись вперед, прищурился. Прочитав на жетоне надсмотрщицы «Н. Желчич», изобразил мину удовлетворения: понял, мол. Обменялся со Степановым взглядами в смысловом диапазоне «что стряслось? – все в ажуре». Предложил надсмотрщице перейти на английский. Та поджала губы, передавая разочарование: мол, лоханулась я. Но сразу перешла, принявшись разъяснять, что приняла их за боснийцев. Сообщила: у задержанных есть право на два звонка – семье и адвокату. Аппарат, причем в двух экземплярах, на выдвижной подставке за решеткой. Протяни лишь руку. Но звонить только в ее присутствии, после звонков аппараты она уберет.

У Алекса завис лик мучительных раздумий, получивший развитие в виде разведенных рук: спасибо, не надо. Тем временем Степанов откровенно страдал, не зная, не разыгрывают ли его, безъязыкого, в виде ставки на жертвоприношение. Алекс даже ему украдкой просигнализировал: не дергайся, на мази всё. Но от слова «телефон», как и самого аппарата, при заселении им не замеченного, а ныне – в поле зрения, Степанов возбудился. При этом каменное лицо Алекса почти сразу его осадило. Вскоре Степанов, выпускник курсов молодого сидельца, допетрил: звонок их стокгольмскому связнику, координатору интеграции, смерти подобен, ибо будет мгновенно взят силовиками в разработку. Причем, кто этот контакт такой, за исключением его имени Свен, они не знали. Впрочем, не совсем. Фальшивые удостоверения личности для «гостей», входившие в «зону его ответственности», как минимум, мостик к содружеству организованного криминала.

Натурализованная боснийка пожелала «Приятного аппетита!» и нехотя ретировалась, словно силясь нечто вспомнить, а может, не желая расставаться с «жильцами», ее заинтриговавшими. Между тем о завтраке, столь нестандартно материализовавшемся, они минут пять не вспоминали, пережевывая впечатления от недавнего визита – первой подвижки их дела, будто пока не безнадежного. Иногда переглядывались, казалось, норовя обнаружить в лике визави подтверждение своим мыслям. И, складывалось впечатление, в общем и целом, понимали друг друга без слов.

Придвинувшись к столу, они распаковали завтрак. Чокнулись пластиковыми стаканами с капучино, прежде сбросив крышки. Пережевывая булки с запеченными баварскими сосисками, казалось, продолжали примериваться к тем или иным сценариям, с