Томас Гиффорд - Сокровища Рейха Страница 44

Канат натянулся. «Лир», катер футов тридцати пяти длиной, с просторной каютой, весь дрожал. Питерсон поднялся следом за мной, и, пока Даусон отдавал швартовы, мы спустились по лесенке в каюту.

Войдя в теплое помещение, Даусон сбросил дождевик, снял шляпу и повесил их на крючок. Каюта блистала чистотой, надраенной медью и лакированным деревом, хотя катер был далеко не новый. Иллюминаторы были покрыты мелкими, как бисер, дождевыми каплями.

– Скверная ночь, – заметил Питерсон.

– Ничего, мы привыкли, – отозвался Даусон. Рот у него был перекошен, нос приплюснут, лохматые брови спутаны, лицо покрыто темным загаром. – Ну-ка глотните коньячку, это пойдет вам на пользу. – Он плеснул из фляги в кофейные кружки, потом передвинул рычаг, и двигатель зарокотал, застучал где-то под нами.

– И все равно, я считаю, паршивая ночь, – пробурчал Питерсон.

– Что верно, то верно, мотает здорово, но для «Лира» все нипочем, пройдет как нож по маслу. Теперь держитесь. Выходим в море…

Волны обрушивались на катер со всех сторон, пенились на стекле рубки, точно змеи, свивались в клубок и сползали обратно в море. Питерсон как куль плюхнулся на скамейку, сжимая в руках кружку с коньяком. Его лицо быстро бледнело.

– Сколько нам плыть до острова?

– Около часа. Чуть больше, чуть меньше, – ответил Даусон, неотрывно глядя вперед. – Это недалеко, но идти придется медленно, все время против волны.

Я сделал глоток коньяку:

– Вы давно служите у сэра Айвора?

– Давайте посчитаем. Я встретился с полковником в сорок втором. Он тогда вернулся из Африки, работал в контрразведке генштаба, и меня временно откомандировали к нему для спецзаданий. – Он глянул в мою сторону, осушил свою кружку. – С тех пор я при нем, так уж вышло. – Спустя некоторое время он добавил: – Вы не беспокойтесь, «Лир» – катер что надо. Вроде старого пирата. В прошлом на этом побережье укрывалось столько пиратов, сколько ни в одном другом месте мира.

– А вы, случайно, не пират? – спросил Питерсон.

– Нет, не пират.

– Слава Иисусу, – пробормотал Питерсон, – хвала тебе, Господи, за мелкие радости.

– Однако в былые времена мы выходили на «Лире» для охоты за подлодками. Оснастили его и рыскали по Ла-Маншу в погоне за этими сволочами. Отличное было развлечение.

– Нашли хоть одну?

– А как же, целых две! Обе были повреждены и потому не могли погрузиться. Мы наткнулись на них в тумане.

– Что же вы сделали? – заинтересованно спросил Питерсон.

– Что сделали?.. У полковника, естественно, кровь взыграла. – Даусон налил еще коньяка. – Мы навели пушку и открыли огонь, не предупредительный, черта с два, и раздолбали их. Обе пошли на дно, вот так-то.

– С ума сойти, – пробормотал Питерсон.

– В воде немцев плавало – тьма, вопили, махали руками… То еще было зрелище…

– Много, значит, взяли пленных?

– Пленных? – Даусон улыбнулся, по-волчьи оскалив зубы, потом сжал их так, что на скулах заиграли желваки. – Нет.

– Что же вы с ними сделали? Не могли же вы оставить их тонуть.

– Ну нет, утонуть мы им не дали. Полковник приказал мне проутюжить их катером, а сам встал к пулемету. – Он снова устремил взгляд вперед, в туман. – Нет, ни один не утонул, за это я ручаюсь, сэр.

Измотанные качкой, ощущая слабость в коленях, уставшие до предела, мы наконец почувствовали глухой удар борта о пирс – дряхлое сооружение, сколоченное из бревен, теперь разбитых и пропитанных водой. Даусон закрепил катер под укрытием, и мы последовали за ним по усыпанному мелкой галькой берегу, продрались сквозь кустарник и заросли папоротника и, тяжело дыша, вышли на Бич-роуд. Прямо поперек дороги, на самой ее середине, стоял длинный, сверкающий, забрызганный дождем «роллс-ройс» довоенной модели. Стуча зубами от холода, мы забрались на заднее сиденье.

– На острове всего две машины, – пояснил Даусон, неторопливо садясь за руль. – А водитель один – я. Поэтому могу оставлять машину где угодно. – Он включил двигатель, и мы потихоньку двинулись вперед. Острые, как пальцы, лучи фар прощупывали путь сквозь изморось и туман. – Эту дорогу построили в тысяча семьсот шестидесятом году, если верить историческим данным. Полковник, когда ушел в отставку, приказал сменить, покрытие. – Даусон кивнул в темноту, на едва проступавшие очертания построек. – Там бывший каретный сарай, конюшни, теннисные корты, а вокруг них сетки… правда, теперь они заросли диким виноградом. Никто ничем этим не пользуется с той поры, когда Стейнзы приезжали на остров всей семьей, часто приезжали. Много времени прошло с тех пор. Меня тогда еще и на свете не было. А от их семьи остался один полковник.

Питерсон ругнулся вполголоса, всматриваясь в темноту, и воскликнул:

– Мать родная! А это еще что такое?

Вырванный из темноты параллельными лучами фар, возник угловатый скелетообразный остов, торчавший у обочины, воткнутый в землю как гигантский кинжал. Даусон остановил машину. Дождевые струи каскадом падали вниз в свете карманного фонаря, который он направил на эту фигуру.

– Немецкий бомбардировщик. Кувырнулся здесь во время бомбежки, изрешеченный, в огне. Никто не уцелел, кстати говоря. Полковнику он нравится, говорит, его можно считать произведением парковой скульптуры. Потому так здесь и торчит. – Даусон выключил фонарь. – Полковник радуется, глядя на него. Любит все, что напоминает ему о войне. – «Роллс-ройс» снова медленно тронулся. – Он оставил и обломки собственного «харрикейна» на противоположной стороне острова, возле самых скал. Та еще история! Его самолет превратили в решето над проливом, и он едва дотянул до острова. Еще футов десять пониже – и разбился бы о скалы. Но ему удалось проскочить над самой вершиной, сесть на брюхо, и только тогда он потерял сознание. «Мессер», который гнался за ним, взял чуть ниже, летчик в тумане не разглядел скал и врезался прямо в гранит. – Он тихо хохотнул, и я с трудом расслышал последние слова. – Этот тоже тут. Вбит в наш остров, как большой ржавый гвоздь в каменную стену. Да тут вокруг много сбитых самолетов. Три из них на островке в милю длиной и триста ярдов шириной. Однако, если на то пошло, наш остров вообще не чета другим во многих отношениях.

– Похоже, полковник довольно странный человек, – заметил я.

– С причудами, это точно. Так ведь англичане все такие, кого ни возьми. Вы, янки, всегда посмеиваетесь над эксцентричностью англичан, – рассмеялся он. – Ладно, полковник – эксцентрик, пускай. Но, я бы сказал, это придает ему больше сил.

Из тумана вынырнула массивная каменная стена.

– Это внешняя сторона замка. – Даусон вышел из машины, пригнулся от ветра.

– Купер, Купер, – прорычал Питерсон, – скажите на милость, во что теперь вы втянули нас? Это же чистое безумие.

– Пока всего-навсего просто гнусная погода.

– При чем тут погода, черт возьми?! Ваш проклятый полковник совершенно ненормальный, это абсолютно ясно. По всей его детской площадке понатыканы разбитые самолеты. Этот Даусон – его нянька. Вы заметили нотки снисходительности в его голосе, когда он говорит? Такое бывает, когда долго ухаживаешь за сумасшедшими.

Даусон вернулся и осторожно провел машину через ворота в стене полутораметровой толщины.

– Сам дом – на холме высотой ярдов двести. Памятник старины, охраняется государством, а все равно разрушается. От многих построек, каким лет по тысяче, остались одни руины. – Даусону явно нравилась роль гида. – У нас тут есть хижина еще каменного века, вообразите себе, и кладбище времен Римской империи.

Он затормозил «роллс-ройс» перед большим трехъярусным квадратным зданием. Оно было абсолютно симметричным: окно в окно, колонна в колонну. Тусклые желтые огни светились в глубине дома. Интересно, что делали римские легионеры вот в такую же безбожно лютую ночь? Грелись у костров?

Даусон взял наши чемоданы и поставил в каморке привратника рядом с вестибюлем. Украшенные резьбой настенные канделябры, в свое время переделанные в электрические светильники, горели неярким желтым светом. Вестибюль вел в сумеречные глубины, куда уходили, исчезая в темноте, обшитые панелями стены. Пол был каменный и холодный. Даусон провел нас в библиотеку в задней части первого этажа. Стены были невиданной толщины; книжные полки, как грани пирамиды, устремлялись вверх, в полумрак. Питерсон поспешил к камину, в котором жадные языки пламени поднимались над огромными обугленными поленьями. Снаружи по плато, свирепо завывая, гулял атлантический ветер. Дождь молотил по окнам.

– Пойду доложу полковнику, – сказал Даусон, – а вы пока располагайтесь поудобней. Коньяк, виски, содовая…

Питерсон налил себе коньяк в непомерной величины фужер с выгравированным фамильным гербом и снова поскорее вернулся к огню.