Андрей Пржездомский - За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году Страница 44

Сказав шоферу, чтобы он возвращался на Дзержинку, Орлов влился в один из людских потоков, направлявшихся со стороны Калининского проспекта к зданию Верховного Совета.

Повсюду встречалось очень много молодых парней и девушек, наверное студентов, которые возбужденно что-то выкрикивали и размахивали руками. По всему было видно, что им нравится эта начинающаяся вселенская буза, когда вдруг можно кричать во все горло и не бояться, что тебя кто-то остановит или призовет к порядку. Когда можно безнаказанно намалевать краской из баллончика надписи на свежевыкрашенной стене дома или большой стеклянной витрине: «Борис, ты прав!» или «Долой хунту!».

Рядом с Андреем в сторону Дома Советов шла немолодая супружеская пара. Высокий седой мужчина, поддерживая жену под руку, громко говорил ей, слегка картавя:

— Вот сволочи, коммуняки проклятые! Хотят нас всех снова в стойло! Но мы… — Он сжал кулаки и даже на время перестал поддерживать жену. Лицо его исказила такая злоба, что Андрей невольно поёжился, вспомнив, что сам он тоже, вроде, «коммун яка». Ведь партийный билет, как некоторые в Российском комитете, он не бросил и даже не писал заявления о выходе из КПСС.

Вообще Орлов очень болезненно переживал все, что происходило с партией. Вступив кандидатом в КПСС еще во время срочной службы в армии, он никогда не связывал с этим какого-либо стремления продвинуться по службе или добиться преимуществ перед другими. Для него членство в партии было проявлением активности человека, отсутствия у него безразличия к происходящему, готовности взять на себя ответственность, как бы это громко ни звучало. Конечно же, он видел, сколько проходимцев и бездельников прикрывались партийным билетом, сколько лицемерия и даже подлости рядилось в партийные одежды. Но ему казалось, что это неизбежность. Ведь и в жизни добро как-то уживается со злом, смелость — с трусостью, а трудолюбие — с ленью.

С того самого дня, как он стал членом партии, Андрею казалось, что он незримыми нитями связан с миллионами его предшественников, погибших в Великой Отечественной, перемолотых жерновами сталинских лагерей или просто честно тянувших свою трудовую лямку. Понятие «коммунист» для Орлова было больше, чем «член партии». От него веяло романтикой Гражданской войны, героикой ожесточенных боев с фашистами, самоотверженностью разведчиков. Поэтому слово «коммуняки» резало ему слух, вызывало у него резкое неприятие. Ему казалось, что говорить так мог только тот, кто ненавидит саму страну, а не конкретный социальный строй или какую-то идеологию. Так мог говорить белогвардейский офицер, расстреливавший пленных красноармейцев или предатель-власовец, вербующий наших солдат, потерявших всякую надежду выжить в лагерях военнопленных.

ИНФОРМАЦИЯ: «Меня смущало вдруг неожиданно появившееся моментальное неприятие некоторых привычных для нас вещей: коммунистов кто-то стал называть «коммуняками», кто-то стал призывать «снять погоны» со всех сотрудников органов госбезопасности… Это меня настораживало, хотя я понимал, если человек выполняет обязанности на уровне руководителя службы, это — некий политический вектор… А учитывая настроения в обществе, почему бы и нет?»

ИНФОРМАЦИЯ:«…Люди не приемлют прежний строй, и язвы этого строя в большинстве случаев связывают с деятельностью КПСС. Не хочу углубляться в анализ причин и следствий этих настроений. Но убежден — надо уметь проигрывать! Я сам коммунист и не тороплюсь с переходом на иные платформы. Считаю, что изначальная социалистическая, коммунистическая идея содержит немало позитивного, что обогатило мировую историю и политическую культуру. Проблема в извращениях идеи, в отклонении от нее. Рано или поздно общество вернется к этим изначальным идеям…»

Обогнув здание СЭВ, Орлов поспешил к двадцатому подъезду, так как Иваненко дал команду охране пропускать сотрудников КГБ РСФСР именно через эту проходную. Здесь, в непосредственной близости от Белого дома, уже было целое столпотворение: кучки людей, оживленно обсуждающих происходящее, поющая под гитары молодежь, снующие между ними казаки, похожие на ряженых из деревни, бомжистого типа мужики с котомками в руках или за спиной, бородачи в джинсовых куртках, постоянно жующие жевательную резинку мордастые парни с нагловато-агрессивным выражением лица.

Какой-то человек постоянно выкрикивал в мегафон:[76] «Ель-цин! Ель-цин!», «Ро-сси-я!», «До-лой хун-ту!», а толпа, окружавшая его, скандируя, повторяла за ним эти слова, как заклинание. При этом кто-то размахивал руками, кто-то тряс над головой двумя растопыренными пальцами, демонстрируя, видимо, таким образом грядущую победу, кто-то, сжав кулаки, потрясал ими, словно хотел смертельно напугать своих врагов. Все это походило на стихийное сборище каких-то сектантов и очень напоминало участившиеся в Москве собрания кришнаитов,[77] в лексиконе которых, казалось, не было никаких других слов, кроме «Харе Кришна, Харе Рама!». Правда, в отличие от людей рядом с Белым домом кришнаиты были всегда какими-то умиротворенно-дружелюбными, среди них никогда не было заметно и тени агрессии.

Вместе с толпой Орлов очень скоро оказался на газоне рядом с Горбатым мостом и только тут заметил появившуюся, видимо, совсем недавно баррикаду. Собственно говоря, это была даже не баррикада, а куча строительного мусора, нагромождение металлической арматуры, каких-то труб, ящиков, досок, листов фанеры, уличных лавочек с тяжелыми чугунными боковинами и всякой разной всячины, которая всегда валяется за заборами, у магазинов и, конечно же, на хоздворах предприятий и стройплощадках. Андрей увидел, как группа парней, надрываясь от тяжести, тащила к баррикаде большое дерево с зеленой кроной и ветвистыми корнями, на которых висели комья земли, а какая-то немолодая женщина в синей облезлой кофте несла под мышкой доску с орнаментом, нарисованным на ней яркой масляной краской, похоже с детской площадки. Студенты, громко хохоча, бросали в кучу неизвестно откуда взявшиеся булыжники. Один из них, высоко подняв над головой большой округлый камень, закричал истошным голосом:

— Булыжник — оружие пролетариата![78]

Толпа вокруг одобрительно загудела. «Действительно, — подумал Орлов. — Все выглядит как пародия на революцию тысяча девятьсот пятого года!»

СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «Я в тот день был в Шадринске… Повсюду митинги. Но самое главное — во главе появились… горлопаны, которые возбужденно кричали: «Бей коммунистов!», «Бей чекистов!». То есть бей всех подряд! А Когда их спрашивали, что дальше делать, они отвечали: «А ничего! У нас Ельцин есть!» Вот опа — психология толпы!»

Непосредственно у подъезда сновали корреспонденты с кофрами и штативами, видимо пытаясь проникнуть в здание. Какие-то люди, перебивая друг друга, упрашивали милиционеров пропустить их внутрь.

— Ребята, нам надо туда. Пропустите! Мы — афганцы. Надо организовывать оборону, а то скоро поздно будет! Войска же идут! По Кутузовскому. Сейчас будут здесь!

Но милиционеры были непреклонны. Они и так уже намучились, отбиваясь от постоянно прибывающей «подмоги», и пытались не допустить в Белый дом толпу, наседающих на них журналистов, всякого рода подвыпивших субъектов и истерических дамочек. У них было четкое указание от генерал-полковника Кобеца,[79] начальника штаба обороны здания Верховного Совета, пропускать в здание исключительно по документам, выданным российскими структурами, или на основании заявки из Дома Советов. Боялись не просто беспорядка и хаоса, который мог возникнуть, если бы в здание прорвались все желающие защищать новую российскую власть, но в большей степени страшились проникновения лазутчиков ГКЧП. Растущая подозрительность создавала нервозную обстановку на входе в здание, все ждали какого-нибудь подвоха или провокации.

Орлов с трудом пробился к дверям, с силой раздвигая стоящих людей, которые нехотя пропускали его. Оказавшись прямо перед милиционером, очередной раз что-то объясняющим особо ретивым «защитникам», он вытащил из внутреннего кармана пиджака свое удостоверение и, открыв, показал стражу порядка. С внешней стороны красных корочек золотым тиснением было выгравировано: «КГБ СССР», а внутри после номера удостоверения виднелась аккуратная надпись: «Майор Орлов Андрей Петрович состоит в должности помощника председателя КГБ РСФСР» и чуть ниже мелкими буквами: «Владельцу удостоверения разрешено хранение и ношение огнестрельного оружия». С левой стороны, там, где красовался герб и фотография владельца удостоверения, был указан срок действия удостоверения — 31 декабря 1995 года.