Тина Шамрай - Заговор обезьян Страница 46

— Ты не думай, Коля, Дорка только на вид такая халда, а дека она захватучая, всё в руках горит. Сама уже год живет, лонись мужик ейный на машине разбился. Всё, гуторит, переезжай, баушка, в город, да переезжай.

— Она что же, хочет забрать вас к себе?

— К себе, к себе. Тяжело старой-то одной жить, так она в Читу и забирает.

И ложка квартиранта сама застыла в воздухе: в Читу? Вот новость!

— А чем она занимается там, в Чите? — как можно безразличнее спросил он.

— Работа у ей хорошая, чистая, у тепле. Заве… заведуеть она, во как! Садиком заведуеть, куды детишков-то приводят. После школы долго училась… Работящая дека, чё зря гуторить, работящая. И в доме порядок, и сына взростила, нонесь в армию забрали…

— И как служба? Всё нормально у парня?

— А что ему там будет, под присмотром? Там не забалуешь! Денег вот токо просит часто, почитай кажную неделю, и Дорка шлёт, а куды ж денесси… А ты хлебай, хлебай, — всё угощала хозяйка.

И на столе появилась новая еда: нарезанное крупными кусками сало, пряники, вареные яйца, соленые огурцы, варенье и что-то ещё, неопределённое. Но угощаемый точно знал: ничего этого он есть не будет, но обижать хозяйку нельзя, и пришлось попросить добавки. Анна Яковлевна отчего-то обрадовалась и, неся тарелку от маленького кухонного столика, где стояла электрическая плитка с кастрюлей, спросила: «Коль, дак чего с тобою сделалось-то?» Старушка была правильной, сначала накормила, теперь и расспросить можно.

— Да вот приехал к вам сюда, — хотелось сказать: в командировку, но отчего-то не выговаривалось. Но потом ничего, пошло само собой. — Понимаете, ехали со станции на машине, и что-то там случилось… Водитель ушел куда-то и пропал… И я тоже решил: пойду, посмотрю, может, какое село рядом. Ну, и заблудился, к вам вот зашёл… забрался. Извините, так получилось, — не отрывал глаз от тарелки квартирант.

— Ой, усе бывает. Живой остался, и ладно. Это тебе Николай угодник помогает. Глянь сюды, — показала Анна Яковлевна на тёмную иконку в углу. — Это Никола вешний. Папаня мой его оченно почитал. Как в дорогу куда ладилсса, так всё к нему, к Николе: помоги!

— А село ваше как называется?

— Так ты и не знаешь, где обретаесси? Улятуевка и называсса.

— Красивые у вас здесь места… «Только век бы их не видеть» — договорил беглец про себя, и отчего-то стало неловко. Причём тут село!

— Эх, како красиво! Вот в ранешнее время такое хорошее село было, а теперича дворов триста токо и осталось. Село-то старинное, лет, лет ему и памяти нет, ещё при царе Горохе строилось. Слыхал про соляную дорогу, нет ли? Казачья станица была. Домы какие были — как в городе, по лестнице наверх забирались! И амбары высоченные! А праздники каки были, в других местах про такие не слыхивали: Духов день, Кирики-Улиты, Митрий — рекостав…

Старушка всё рассказывала, рассказывала, а беглец, слушая вполуха, вяло пережидал этнографический экскурс. Его больше занимал вопрос, правильно ли то, что он назвался инженером из Новосибирска. Вранья здесь было вообще-то немного, он ведь инженер? Инженер, хотя теперь это вопрос спорный. Но в Новосибирске бывал, там с шумом и треском и закончилась вольная жизнь. Но это сейчас к делу не относится. Больше почему-то занимало другое: он мало что знает о горном деле. А сколько ещё предстоит врать?

Когда-то он гордился тем, что практически обходился без этой подпорки слабовольных, обходился без вранья. Да, приходилось говорить не всю правду, но напрямую никогда старался не лгать. Может, потому, что не было надобности? Он ещё подростком понял: врать — нерационально. Добившись враньем каких-то выгод, можешь в одну минуту упасть в глазах окружающих. Упасть навсегда. И потом, вранье — это неуважение к самому себе, умаление своих способностей и возможностей. А теперь что же изменилось? Теперь спастись хочется. Ну да, ложь во спасение! Но это хорошо, когда спасаешь других, а когда самого себя, когда судорожно стараешься выжить любой ценой… Вот только совсем скоро женщины узнают, кого приютили и кормили супом, какого такого «инженера Колю из Новосибирска». И само имя Коля вызовет в прессе колкие замечания. Кто бы мог подумать, что после той грязной компании его ещё заботят такие этические детали!

— …Мы хорошо жили. Изба наша коло церквы была, большущая такая. Все гуртом: и старшие братья, жёнки… Как за стол садились, а стол такой, вполовину этой комнаты…

— А у вас что же, и колхозов не было? — отставил он пустую тарелку и приложил руку к груди: спасибо. С некоторых пор появилась у него такая привычка — благодарить безмолвно, благодарить через решётку, через стекло…

— Как не было! Целых пять колхозов и было. И коммуна была, и две артели. Я и зараз помню — «Заря» и «Красный коммунар». А в колхоз пришлось идтить, а чего было делать? Приступили тогда с ножом к горлу, грозились всё, как есть, забрать. Так ведь и забрали! А года через два купил папаня справку, так и уехали, а то никак нельзя было…

— Почему нельзя? — не сразу въехал он в тему.

— Так документов же, гуторю, не было. Ну, а как справку получили, так и поехали. Сперва до Читы, а оттудова до места повезли поездом, и добирались, ой, долго. Братняя жёнка успела родить, а когда тут жили, так пуза и не видно было. Привезли в такие места: всё болота да болота, не знаю, как выжили… Вот, паря, как бывает!

— А вас что же, в ссылку оправили? Репрессировали?

— Да бог с тобою! Скажешь такое… премированные! Какие мы премированные? Чего пугаешь-то? Мы сами, паря, поехали! Премированные — это которые по тюрьмам, а мы нет, мы вольно жили… Ты смотри, батюшко, не рассказывай там, мол, жил у бабки, котора была это… как его… тюремщица! Ты што, паря! Мы на заработках были, вербованные, вербованные мы… А сюды нескоро вернулись, не скоро… Это мужик мой заладил: давай да давай на родину… Дак я и сама, игде только не жила, а всё сюды тянуло. А вернулися — избы нашей уже не было, как есть, раскатали, а дом-то такой был, таких зараз и не строят. Ну, как переехали, так доч£а нам Дорку и передала. Так у нас и жила, а опосля школы в Читу подалась…

— А что за имя у вашей внучки — Дора? У вас в родне были евреи? — как-то совсем не к месту спросил он.

— Да бог с тобою, паря! Каки ерей? Скажешь такое, — замахала руками Анна Яковлевна. — Не было никаких таких ереев. Гураны мы! Можа китайцы и были, а этих сроду не было, — принялась уверять старушка.

«Само собой! Евреи страшнее китайцев», — усмехнулся беглец. По официальной версии, гураны — производное от европейцев и местных народностей, по неофициальной — управляли процессом смешения кровей как раз китайцы.

— …А Дорка как получилась? У Полины, дочки моей и ейной матери, подружка была в техникуме, Дорой звали. Дружили хорошо так, Полина её и сюды привозила. Чернявая дека была, баская. Хоть и ереечка, а хорошая, чё зря гуторить. Ну, а как замуж повыходили, так та назвала свою дочку Полей, а наша свою — Доркой. Нам с дедом имя не понравилось — как терка какая, так кто нас слухает? Никто не слухает… А ты сам как, женатый, нет ли?

— Да, женат, — признался квартирант.

— Бабенка-то как, хорошая попалась?

— Разумеется. Сам ведь выбирал.

— А всё ж гуляешь, поди, от нее?

— Да я рад бы погулять, только не получается, — со всей серьёзностью пожаловался квартирант.

— Ты гуляй, гуляй, — разрешила Анна Яковлевна. — А то на пензию не разгуляесси. Это зараз ты у конторе сидишь, работа лёгкая, мужик ты не выработанный, и деньги, поди, хорошие получашь. А с пензии каки гулянки! Так што гуляй, Коля, недолго уже осталося, чуб уже белый, а скоро и песок, сам знашь, с каковского места посыплесса…

Картина будущей жизни, нарисованная трезвомыслящей старушкой, была, что уж говорить, унылой, только действительность куда печальней. Но надо было сворачивать разговор в другую сторону, а то неизвестно, куда он ещё заведет.

— Скажите, Анна Яковлевна, как часто здесь ходят автобусы?

— А то как же, ходють… Кажный день — спозаранок и вечером… А у тебя там, на станции, знакомые, што ль?

— Нет, нет, никаких знакомых, — поспешил он с ответом. А про себя подумал: если только не Балмасов с Братчиковым дожидаются. — Там наше управление. Я, знаете ли, когда приехал, не успел зайти, а надо было показаться, — сочинялись он на ходу подробности. Только бы потом самому не запутаться! Потом? Оптимист!

— Ну, и правильно, а то тебя, поди, уже хватились там, думают, и куды это мужик подевалси? А объявиси, так обрадуюсса. — «О! ещё как обрадуются» — поёжился беглец. — А первый автобус когда отходит?

— Так он с утра один и есть. Дорка придет, скажет, она знает. Я завтра рано подыму, не опоздашь! В больницу тебе, Коля, надо… Как в контору свою придешь, так начальству и скажи: мол, так и так, хвораю, край лечисса надо…

Анна Яковлевна ещё что-то говорила, а он всё никак не мог найти предлог, чтобы встать из-за стола, отчего-то бросило в жар, от горячей еды, что ли? И хотелось немедленно лечь в кроватку, будто и не отсыпался всё это время. Только бы снова не расклеиться… Нет, нет, он просто немного полежит. А потом пойдёт в баню и там останется. Там тихо, там он никому не будет мешать, и его никто не будет расспрашивать. А женщинам он объяснит, мол, в доме душно, мол, не хочет больше стеснять… Чёрт, зачем он затеял эту стирку! Нашёл время! Это что, такой предлог остаться до утра? Ничего лучшего не мог придумать…