Николай Черкашин - Арена. Политический детектив. Выпуск 3 [сборник] Страница 48

— Нет, — сказала она в конце концов. — Не могу. — Нахмурившись, она отвернулась, не желая глядеть Плаггенмейеру в глаза.

Но тот, судя по всему, не желал так быстро расставаться со спасительной идеей-соломинкой, огляделся вокруг: двадцать две дергающиеся перед ним маски— опять закружилась голова. Нет, с этими каши не сваришь. Подошел к окну, оценивающе оглядел собравшихся.

Его взгляд остановился на Корцелиусе. Хороший знакомый Гунхильд. Она говорила, что он в порядке. Написал две статьи о нем в «Браммер тагеблатт», хотел помочь. Идеалист, человек, который верит в то, что говорит, которого не купишь.

— Господин Корцелиус! — крикнул Плаггенмейер минуту-две спустя хриплым голосом.

— Да, Берт!

— Гунхильд не хочет. Вы согласитесь? Вам я доверяю.

— Хотите, чтобы я отправился в Браке? О’кэй! — Корцелиус ни секунды не колебался. Вот шанс для него и как для человека, и как для репортера. — Я потороплюсь.

Не прошло и пяти минут, как он уже сидел в вертолете на площади перед церковью Св. Матфея.

А ко мне подошел Ланкенау.

— Будущий гражданин Брамме? — спросил он. — Добро пожаловать!

— Пока я еще ничего не решил.

— Хорошенькое, наверное, впечатление сложилось у вас о нашем городе.

— Такое возможно везде, при чем тут Брамме?

— Если здесь что-нибудь стрясется, СДПГ не видать победы на выборах до двухтысячного года. ХДС всю вину свалит на нас. И тогда я войду в историю Брамме как бургомистр от СДПГ, который просидел в своем кресле дольше других, зато и ушел с таким треском, что моим друзьям по партии пришлось забыть об этом месте на целую четверть века.

Хотел я ему сказать пару язвительных слов, но вовремя спохватился. Это было бы несправедливо. Люди типа Ланкенау — это цемент, скрепляющий наше общество. Без Гюнтера Грасса[32] в политической жизни обойтись как-то можно, а без сотен таких бургомистров, как Ланкенау, вряд ли.

Но с запахом изо рта ему необходимо что-то делать. Печень, наверное, пошаливает. А ведь пока он выбьется в депутаты бундестага, ему при нынешнем положении вещей придется выпить еще бочек двадцать пива.

Чтобы отвлечься от мыслей о политике, я поинтересовался:

— Куда запропастилась мать Плаггенмейера? Ей давно пора быть здесь!

— Скоро прибудет, наверное, — он пожал плечами.

— А сколько времени Плаггенмейер провел в доме матери? — спросил я.

— Насколько мне известно, до пятьдесят пятого, ему тогда было лет пять. Если память меня не обманывает, его отец в пятьдесят втором вернулся в Америку. Поначалу он собирался жениться на Лиззи, а потом поджал хвост. И она осталась на бобах. Начала работать в фирме Бута, на складе. Но вы наших мужчин знаете: «Раз ты с негром путалась, чего ты меня отпихиваешь — я для тебя что, хуже этих пожирателей бананов?» Ну, с этого все и началось. Сперва она уступала, потому что была одна, без всякой зашиты, а впоследствии стала брать деньги. В конце концов ведомство по делам несовершеннолетних лишило ее прав материнства. Ребенок был заброшен, она его поколачивала… После этого она перебралась в Гамбург.

— Часто она виделась с сыном?

— Представления не имею, но…

Договорить он не успел, потому что в это мгновение до нас донесся громогласный призыв доктора Ентчурека.

— Прошу всеобщего внимания! — Он поднял протез, изобразив изуродованной рукой нечто вроде фашистского приветствия. — Как классный руководитель 13-го «А», я несу ответственность перед моими учениками и ученицами. Будучи инвалидом войны первой группы, я сегодня утром уже приносил себя в жертву ради моих выпускников — в отличие от других, которые только болтать горазды. После беседы с родителями я от имени всех граждан этого города требую, чтобы четыре присутствующих здесь господина приступили к активным действиям во имя спасения наших горячо любимых детей. С тем чтобы вырвать их из рук этого недочеловека. Для достижения этой цели есть одно средство — обменять заложников!

Послышались крики «браво!», кто-то захлопал в ладоши, послышалось что-то вроде всеобщего вздоха облегчения.

Ентчурек поднял здоровую руку.

— Я спрашиваю нашего уважаемого господина бургомистра Ганса Ланкенау, готов ли он стать заложником взамен пяти школьников?

Ланкенау сглотнул слюну.

— Разумеется! — выдавил он наконец из себя.

— Я спрашиваю ведущего промышленника этого города, господина Гюнтера Бута, готов ли он стать заложником взамен пяти школьников?

Бут заставил себя улыбнуться.

— Да.

— Далее. Я спрашиваю господина оберштудиен-рата доктора Блуменрёдера, дочь которого ждет освобождения в классе, готов ли он…

— Да!

— И наконец, я спрашиваю старшего викария Карла Отто Фостеена из церкви Святого Матфея, готов ли он стать заложником вместо всех остальных?..

— Да, конечно.

Ентчурек схватил мегафон и взобрался на подножку одного из полицейских грузовиков.

— Плаггенмейер, вы, конечно, слышали, что тут у нас произошло: господа Бут, Блуменрёдер, Ланкенау и Фостеен согласились стать заложниками взамен двадцати двух школьников, находящихся в вашей власти, Вы ничего не теряете в условиях переговоров, наоборот, вы обеспечите себе симпатии граждан Брамме, что впоследствии будет очень важно для вас! Даю вам три минуты на размышление.

Плаггенмейер ничего не ответил; промолчал он и тогда, когда Ентчурек полторы минуты спустя снова схватил мегафон и потребовал его немедленного согласия.

То, что предложил Ентчурек, было не чем иным, как хитро завуалированным шантажом. Положим, доктор Блуменрёдер мог добровольно пойти на это ради своей дочери. Но остальные трое были просто-напросто вынуждены пойти на этот шаг, чтобы не потерять лицо на веки вечные.

Что они пережили и перечувствовали за отведенные Плаггенмейеру три минуты, узнать не удастся никогда. Могу лишь предполагать, что все они, не исключая Бута, были перепуганы насмерть, втайне проклинали Ентчурека и все свои надежды связывали с одним: что Плаггенмейер скажет «нет!». И в то же самое время они скорее всего досадовали на то, что предложение об обмене заложников исходит не от них. Тогда они, проявив себя настоящими мужчинами, способствовали бы росту престижа своих партий или церкви. А так они герои «вынужденные».

Ентчурек дал Плаггенмейеру три минуты на размышления. Насколько я в этом парне разобрался, он примет решение гораздо раньше. Может быть, он тянет с ответом только для того, чтобы подольше помучить четырех почтенных граждан нелюбимого им родного города.

Вся эта история была для него, по-моему, довольно простой арифметической задачей: четыре весьма благополучных человека, каждому по пятьдесят с небольшим, у каждого из них врагов больше, чем волос на голове, за спиной каждого — люди, которые спят и видят, как для них освобождаются вожделенные кресла, что эти четверо по сравнению с двадцатью двумя юношами и девушками, вся жизнь которых впереди и которые так нуждаются в защите.

Для достижения своей цели Плаггенмейеру куда важнее оставить все как есть. И кроме того, с классом уже установились ровные отношения, а как поведут себя здесь четверо мужчин, неизвестно…

— Время истекло! — крикнул Ентчурек.

— Обмен не состоится! — крикнул в ответ Плаггенмейер. — Все остается как было.

Разочарование родителей и собравшейся перед гимназией толпы человек в двести вылилось в дикие, необузданные крики.

— Грязная свинья!

— Да убейте же наконец это животное!

— Что у нас за правительство, если оно такое терпит! Пусть Штраус возьмет власть, он знает, что делать!

— Если Плаггенмейер выйдет оттуда и попадется мне в руки, я его…

Больше я ничего не услышал, потому что над нашими головами загрохотал вертолет, который и заглушил орущую толпу.

Я испугался. Корцелиус? Так скоро? И безрезультатно?

Бут пришел в себя первым.

— Это мать Плаггенмейера?

И действительно, — когда серый вертолет приземлился на площадке, освобожденной для него перед спортзалом гимназии, из него вышла женщина лет  сорока с небольшим. Именно такой я себе ее и представлял: стройная брюнетка с волосами до плеч, в оранжевом брючном костюме, с лиловым платком на шее и в лилового же цвета туфлях. Ухоженная, можно даже сказать, представительная. На отсутствие постоянных поклонников с туго набитыми кошельками ей жаловаться явно не приходилось.

Ланкенау поприветствовал ее как почетного гостя и проводил по быстро образовавшемуся проходу к брустверу из мешков с песком прямо напротив окон 13-го «А».

Лиззи Плаггенмейер.

Духи, пожалуй, резковатые. И сохранилась она все же не так хорошо, как мне показалось на расстоянии.

Так называемая легкая жизнь оставила на лице Лиззи Плаггенмейер следы, которые макияжем не скроешь.