Грэм Грин - Доверенное лицо Страница 5

— Что случилось? — спросила девушка. — Я уж решила, что вы от меня сбежали. Вид у вас такой, как будто вы повстречались с привидением.

С того места, где он сидел, был виден Л. — фамилия всплыла наконец в памяти. Он сказал негромко:

— На меня сейчас было совершено нападение. Точнее говоря, пытались напасть… В туалете.

— Что вы мне все сказки рассказываете! — возмутилась она. — Напускаете на себя таинственность. Заказали бы лучше бутылочку «Три медведя».

— Пожалуйста. Но ведь я должен чем-то объяснить свое отсутствие.

— Да вы сами-то верите своим басням? — спросила она раздраженно. — Вы случайно не контуженный?

— Нет, не думаю. Просто не самый приятный попутчик.

— Отчего же! Если бы вы только не чудили и не городили душещипательную ерунду… Я ведь предупреждала — терпеть не могу мелодрам.

— Тем не менее они иногда происходят в жизни. Видите — там сидит мужчина, за первым столиком от дверей. Пока что не смотрите на него. Я готов заключить с вами пари, что он смотрит на нас. Ну как?

— Да, смотрит, но что из этого?

— Он наблюдает за мной.

— Есть и другое объяснение. Он не сводит глаз с меня.

— Почему именно с вас?

— Господи, да потому, что мужчины всегда на меня глазеют.

— Ах, да, — сказал он торопливо. — Ну, конечно, понятно.

Он откинулся в кресле и внимательно посмотрел на нее: полные губы, нежная тонкая кожа. Он почувствовал неприязнь к лорду Бендичу — будь он ее отцом, он бы приструнил ее. Женщина на эстраде красивым низким голосом пела какую-то чушь о безответной любви: Слова, одни слова, — я этого не знала, Ты грезил наяву, моя душа пылала, Ты говорил — любви пришла твоей пора, Мне сердце обещал, но то была игра.

Публика, отставив рюмки, жадно слушала, словно внимала высокой поэзии. Даже Роз на минуту перестала есть. Их жалость к самим себе раздражала его — такой слабости не могли позволить себе его соотечественники по обе стороны фронта.

Но все ж тебя сегодня не корю я, Такое время — все живут в обмане, И я, мой друг, не отравлюсь, горюя, Как дева в рыцарском романе.

Песенка, очевидно, выражала дух времени в их понимании. Лично он предпочел бы тюремную камеру, руины после авианалета и врага у порога, чем такой «дух». Он задумчиво наблюдал за девушкой. Будь он помоложе, он бы сочинил в ее честь стихи и наверняка получше этих.

Ты только грезил наяву — теперь я это знаю, Слова, одни слова — теперь я понимаю.

— Песенка — дрянь, но почему-то трогает, верно? — сказала Роз. К их столику подошел официант.

— Джентльмен, сидящий у дверей, просил передать вам вот это, сэр.

— Для человека, который только что сошел на берег, вы довольно быстро заводите друзей, — сказала Роз.

Он прочитал записку, короткую и деловую, хотя по ней невозможно было судить о подлинных намерениях ее автора.

— Вероятно, вы опять не поверите, — сказал Д., — но мне только что предложили две тысячи фунтов.

— Конечно, не поверю — если бы предложили, вы бы помалкивали.

— Я говорю правду. — Он подозвал официанта. — Скажите, не знаете ли вы, есть у этого джентльмена шофер, рослый детина, у которого что-то не в порядке с одним глазом?

— Сейчас выясню, сэр.

— Здорово вы играете, — сказала Роз. — Браво! Человек-загадка.

Не иначе как она уже опять перебрала.

— Если вы не будете проявлять умеренность, мы вообще не доберемся до Лондона, — предупредил Д.

Официант вернулся и сказал:

— Да, сэр, это его шофер.

— Он левша, не правда ли?

— Ну, хватит, — сказала она. — Прекратите.

— Я не рисуюсь, — кротко сказал он. — И отнюдь не пытаюсь произвести на вас впечатление. События развиваются с такой быстротой, что я должен быть уверенным в правильности моих подозрений. — Он дал официанту на чай. — Верните джентльмену его записку.

— Будет какой-нибудь ответ, сэр?

— Ответа не будет.

— Почему не написать как джентльмен джентльмену: «Благодарю за предложение»? — спросила она.

— Не хочу давать ему образец моего почерка, он может его подделать.

— Сдаюсь, — сказала она. — Вы победили.

— И все-таки больше не пейте.

Певица смолкла, словно выключили радио — последний звук еще несколько мгновений затихал в воздухе. Несколько пар начали танцевать. Он сказал:

— Нам предстоит еще немалый путь.

— А куда торопиться? Всегда можем остаться здесь ночевать.

— Вы, конечно, можете, — сказал он, — но я так или иначе должен быть сегодня в Лондоне.

— Зачем?

— Мое начальство не поймет причины задержки в пути.

Он знал наверняка, что у них есть график его движения, и они заподозрят именно это — встречу с Л. и попытку подкупа. И никакие его завтрашние подвиги не переубедят их, что где-то на каком-то этапе он не продался врагу. В конце концов, у них на каждого есть своя цена, — с грустью подумал он. — Неспроста вожди продают и перепродают свой народ. Но если чувство долга — та единственная философия, которая у вас осталась, то даже мысль о всеобщей продажности не собьет вас с пути.

Администратор, помахивая моноклем, пригласил Роз танцевать. Ну, теперь на всю ночь, мрачно подумал Д., — ее уже отсюда не вытащить. Они медленно двигались под тягучую музыку. Администратор крепко прижимал Роз, растопырив пальцы на ее спине. Другую руку он засунул себе в карман, что Д. расценил как явное неуважение к партнерше. Администратор что-то доказывал Роз, то и дело поглядывая в сторону Д. Когда они приблизились, Д. уловил слово «осторожно». Девушка слушала внимательно, хотя ноги уже плохо ей повиновались. Видимо, она была пьянее, чем он предполагал.

Интересно, сменили ли колесо? — подумал Д. — Если машина готова, может быть, после этого танца он уговорит ее ехать дальше.

Он встал и зашагал к выходу. Л. склонился над куском телятины; не отрывая глаз от тарелки, он резал мясо тонкими ломтиками — должно быть, страдал желудком. Теперь Д. нервничал меньше, будто, отвергнув деньги, получил весомое преимущество над своим противником. А шофер? Вряд ли он еще раз полезет к нему.

Туман немного рассеялся. Во дворе стояло шесть машин: «даймлер», «мерседес», пара «моррисов», их старый «паккард» и красная малолитражка. Колесо заменили.

Д. подумал: Вот сейчас бы и уехать, пока Л. обедает. — И тут же услышал сзади на своем родном языке:

— Извините, я хотел бы переговорить с вами…

Д. почувствовал легкую зависть — даже в такой обстановке, во дворе среди машин Л. держался абсолютно уверенно. За этим человеком стояли пять веков внутрикастовых, беспримесных браков, знатная родословная — отсюда и врожденная непринужденность. И вместе с тем, он — жертва, его преследуют пороки его предков, он связан по рукам и ногам их обветшалыми взглядами. Д. сказал:

— По-моему, нам не о чем разговаривать.

Но он не мог не оценить обаяния этого человека — словно некий великий деятель удостоил его своим вниманием, избрав единственного из толпы для личной аудиенции.

— Меня не покидает мысль, что вы не совсем правильно оцениваете сложившуюся ситуацию. — Л. скептически улыбнулся, понимая, что после двух лет войны его заявление звучит как дерзость. — Я хочу сказать, что на самом деле вы — наш человек.

— В тюрьме я этого как-то не почувствовал.

Л. был в некотором роде цельной натурой и производил впечатление человека искреннего. Он сказал:

— Я понимаю — вы прошли через ад. Я посещал некоторые наши тюрьмы. Сейчас они меняются к лучшему. Но начало войны — всегда самое тяжелое время. И вообще, нет смысла сваливать друг на друга жестокости войны. Надеюсь, вам известно, что делается в ваших тюрьмах. И вы и мы — не безгрешны. Так будет и впредь, я полагаю, пока один из нас не победит.

— Не лучший аргумент для человека, который потерял жену.

— Да, это ужасный случай. Вы, вероятно, слышали — мы расстреляли за это коменданта. Я вам вот что хочу сказать… — У Л. был длинный хрящеватый нос, как на старинных потемневших портретах, которые висят в картинных галереях, ему бы пошла шпага, такая же тощая и длинная, как он сам. — Если вы победите, какая жизнь выпадет на долю людей вашего круга? Вам ведь все равно не будут доверять, ибо вы буржуа. Не думаю даже, что они вам и сейчас доверяют. И вы не доверяете им. Неужели вы серьезно думаете, что среди тех, кто разрушил Национальный музей и уничтожил картины З., найдется хоть один человек, заинтересованный в вашей работе? — Он говорил с пафосом, словно был президентом Академии, воздающим должное заслугам Д.: — Я имею в виду Бернскую рукопись[5].

— Я борюсь не ради себя, — сказал Д. Ему пришло в голову, что, если б не война, они, пожалуй, могли бы стать друзьями. Иногда аристократическое происхождение пробуждает в людях, вот в таких, как это тощее поджарое существо, интерес к наукам, искусствам, желание меценатствовать.