Максим Теплый - Архив шевалье Страница 6

Все женщины, которых я любил, мне изменяли.

Их было всего три…»

Каленин задумался. Три? Нет, конечно. К двадцати четырем годам он успел жениться, произвести на свет сына, развестись под аккомпанемент грозных предупреждений из факультетского партбюро и университетского парткома, а после развода – прославиться несколькими бурными романами, которые широко обсуждались преподавательской и студенческой общественностью. Романов было, конечно, больше чем три. Но главных было три. Итак…

«Первая – назовем ее Майская – сделала меня мужчиной. С тех пор я самоуверенно считаю себя таковым. Она была чудо как хороша. Ее измена стала экспериментом, который она поставила над собой. Она проверяла свою любовь ко мне. Обмануть меня было невозможно. Я все понял в секунду и навсегда затаил скорбь.

Вторая – пусть она будет Октябрьская – изменила мне со своим законным мужем. То есть любила меня, а жила с мужем. Было очень неловко. Я в любую секунду мог увести ее от мужа, а она, понимая это, стыдливо говорила: «Не делай этого!» Ну я и не сделал.

Третья – назовем ее Близнецом – изменяла напропалую. Она искала меня, ждала только меня – единственную и вечную любовь, поэтому всматривалась в других и сравнивала со мной. И в конце концов назначила на это место – единственной и вечной любви – меня. Вот ненормальная!

Она, несмотря на все свои измены, совершенно искренне считала, что я первый и последний мужчина в ее жизни. Она бешено ревновала меня к другим женщинам. И еще говорила, что появилась на свет только для того, чтобы встретить меня. Врет, конечно! Впрочем, как все женщины, которые преданно любят. Преданность – это великое женское вранье. Но иногда они так заигрываются в этом своем вранье, что остаются преданными до самой смерти…

Да, кстати, о собаках. Эти не врут никогда. Друг другу, может, и врут, но человеку – никогда. Выбирают себе хозяина и не врут.

Банальная, конечно, мысль про собачью преданность. Тогда вот вам свежая: преданность – это врожденный собачий инстинкт, которого лишены женщины; у них он приобретенный…»

Каленин поставил финальную точку, ставшую от тряски вихлястой запятой, и резко обернулся на звук открываемой двери. В узкое купе международного вагона протиснулся его попутчик, который сразу после посадки куда-то исчез и отсутствовал уже минут двадцать. Он фамильярно хлопнул Беркаса по плечу и заговорщически подмигнул.

– Ну что, юноша, сколько бутылок водки вы пытаетесь незаконно провезти через границу нашей социалистической родины? А? Признавайтесь!

Беркас густо покраснел, так как на дне огромного чемодана, набитого до отказа в расчете на почти годичное проживание за рубежом, действительно лежали в ряд четыре бутылки «Пшеничной», из которых две провозились сверх разрешенного лимита. Опытные люди посоветовали: вези больше. Найдут лишнее – отберут. С поезда все равно не ссадят…

Сосед заметил смущение Каленина и снова подмигнул.

– Значит, так. У меня лишних целых пять штук. Давайте ваши… сколько?

– Две!

– Две. Отлично. Всего семь. Отдадим проводнику – я договорился. Он провезет без проблем. А вот это, – мужчина ловко извлек из потертого портфеля бутылку армянского коньяка, – мы откроем сейчас. У меня такая традиция: обязательно выпить сто грамм за отъезд. И давайте знакомиться. – Мужчина дружелюбно протянул широкую ладонь: – Куприн Николай Данилович, дипломат, работаю в советском посольстве в Бонне.

– Каленин. Беркас… Сергеевич. Я аспирант, еду на стажировку в Боннский университет.

– Как вы сказали: Беркас?

Каленин привычно вздохнул, давая понять, что ему не впервой объясняться по поводу своего странного имени:

– Это имя такое… древнеримское. Дед настоял, чтобы так назвали…Я не пью.

– Я тоже не пью, но за отъезд надо. Тем более открытую бутылку таможенники не заберут. С собой провезем! – Куприн раскатисто захохотал. – Да вы не думайте ничего такого. Водку и коньяк можно запросто купить в посольском магазине. И стоит это – сущие копейки. Просто традиция у нас такая: непременно привезти из Союза бутылочку-другую. Вроде как привет с Родины. Вот и хитрим с таможней. Немцам, кстати сказать, все равно. Они не интересуются нашими чемоданами. Вези что хочешь! А вот поляки после Бреста обязательно все перевернут. Каждую пачку сигарет пересчитают. Ну что, поехали, Беркас Сергеевич? – Куприн поднял стакан, наполовину наполненный янтарным напитком. – За знакомство и за отъезд!

Каленин отхлебнул из стакана, скривился и в очередной раз подумал о странностях человеческих привычек – как можно всерьез любить вкус этого отвратительного напитка, пахнущего старыми простынями и еще чем-то неприятным.

– А водку для чего везете? – неожиданно спросил Куприн. – Вы же непьющий?

– На сувениры, – засмущался Каленин.

– Правильно! – энергично согласился Куприн. – Вот все свои четыре бутылки и будете раздавать в течение года! – Он снова заливисто захохотал. – Эти глупости – про необходимость везти побольше водки – придумывают так называемые бывалые посетители капстран. Мол, водка – лучший подарок! Небось и супы в пакетах везете? И копченую колбасу, которую в очередях с боем добывали?

– Водку тоже в очереди, по карточкам… – буркнул Каленин.

– Глупости все это. Все это можно купить в Бонне дешевле, чем в Москве. Месячная стипендия стажера сделает вас в Германии настоящим богачом. Стипендия-то небось тысяча марок, не меньше?

– Тысяча двести.

– Ну вот. Это же целое состояние! А это что? – Куприн бесцеремонно взял со стола листок с записями Каленина.

– Это… по работе! Это не закончено… Разрешите, я уберу.

– А поздно уже убирать! – хмыкнул Куприн. – Я успел почти все прочесть, пока вы коньяк мучили. Забавный текст! Как там у вас: «Преданность – это великое женское вранье!» Точно сказано! – Куприн довольно крякнул. – Нас, дипломатов, обучают как разведчиков! Надо успевать все увидеть, запомнить, оценить. Талантливый дипломат – это наблюдательность и способность анализировать. Хотите, про вас расскажу? Все, что успел узнать, наблюдая вас десять минут. Хотите?

Каленин пожал плечами.

– Не стесняйтесь. Если что не так, поправляйте. Итак… – Куприн внимательно посмотрел на Каленина, сделал паузу и заговорил: – Вам двадцать четыре года. С отличием закончили вуз. Скорее всего МГУ. Вы филолог. Были женаты. Теперь разведены, а может быть, просто не живете в браке.

Каленин с нарастающим изумлением всматривался в собеседника, который как ни в чем не бывало продолжал:

– Есть ребенок. Сын. Около двух лет. Родились вы не в Москве, а, видимо, на юге. «Г» по-южному смягчаете.

– Я смягчаю? – возмутился Каленин – Я москвич! У меня московский говор! Я специально изучал сценическую речь, риторику!

– Значит, кто-то из близких родственников с юга. Мама, к примеру, дед или бабушка, – невозмутимо уточнил Куприн.

Каленин обреченно умолк, так как вся родня по материнской линии действительно была из Астрахани.

В этот момент дверь в купе с грохотом отъехала и в проеме появился улыбающийся проводник.

– Николай Данилович! Я все сделаю, как договаривались. Кладите сюда вашу контрабанду. – Он протянул видавшую виды сумку, в которой незамедлительно утонули сверхлимитные бутылки. – Вы уж не забудьте, Николай Данилович, ребятам напомнить, чтобы они там мои пакеты по чемоданам рассовали. Поезд из Кёльна пойдет через три дня. Там не меньше двадцати мотков…

– Помню, Гаврилыч, помню! Доставим твой мохер. Распределим по багажу. Тебе, кстати, зачем так много? Спекулируешь, что ли?

– Да что вы, Николай Данилович! Я же член партии. Как можно! – засмущался проводник. – Жена кофты вяжет; продает, не скрою. Подругам там, родне… Но это же труд.

– Ладно-ладно! Зарабатывай!

– Спасибо, Николай Данилович! Сейчас вам чай принесу…

Куприн проводил его глазами и радостно потер руки:

– Ну что, продолжим наш психологический эксперимент? Вы хороший спортсмен. Сейчас скажу, минуточку. – Он уставился куда-то в плечо Каленина. – Вы автогонщик! Так?

Беркас, глаза которого, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит, судорожно сглотнул слюну и кивнул:

– Мастер спорта СССР по автоспорту…

– …и фехтованию. Да, и еще: вы окончили музыкальную школу по классу фортепьяно и скрипки. – Куприн хитро улыбнулся и, окончательно добивая собеседника, добавил: – В совершенстве владеете немецким языком, буквально как родным. Хотите, отчество вашего отца отгадаю? – Куприн опять всмотрелся Каленину куда-то в область уха и уверенно бросил:

– Сергеевич он! Сергей Сергеевич!

– Но это невозможно! – воскликнул Каленин. – Этого не может быть!

– Отчего же? Хотите, объясню, как я при помощи нехитрых умозаключений все это угадал? – Куприн сверкнул белозубой улыбкой. – Вижу, что сгораете от любопытства! А между тем все элементарно. Судите сами: я сказал, что вам двадцать четыре года. Это было совсем не трудно. Вы представились как аспирант. В армии, судя по всему, вы не служили. Скорее всего сразу после окончания вуза поступили в аспирантуру – то есть в двадцать один или в двадцать два года. После первого года обучения вас на стажировку вряд ли отпустили бы. Значит, вам примерно двадцать четыре.