Олег Битов - "Кинофестиваль" длиною в год. Отчет о затянувшейся командировке Страница 62

Учиненное над цитатой насилие не случайно, как не случайна ее популярность в усеченном виде. Как не случайны ностальгические, в расчете на алкогольную слезу, напевы в размножившихся «русских» кабаках. И немыслимые, никакой и даже извращенной логикой не объяснимые перепады настроений, симпатий и антипатий, славословий и проклятий в любом на выбор эмигрантском издании. Все это разные грани одного и того же явления: «третья волна» эмиграции, в отличие от двух предыдущих, с самого своего возникновения жаждала оправдаться — если не перед Родиной, так хоть перед собратьями по несчастью, перед собой.

«Третья волна» терзалась и терзается комплексом вины. Потому что в этой волне, за немногими исключениями, эмиграция была не вынужденной, а добровольной. Г. И. Кузнецов, чье письмо приведено выше, умозрительно мягок, но по существу прав: за границу этих людей повлекли, как правило, не идейные соображения, а ощутимое их отсутствие.

Или — смотря что понимать под идейными соображениями. Незабвенный Остап тоже ведь считал себя идейным борцом за денежные знаки. В основе «третьей волны» лежал и лежит все тот же уцелевший «миф о загробной жизни». Местечковые, инфантильные представления о зарубежном счастии: «полтора миллиона человек, и все поголовно в белых штанах». Ну, может, с небольшой поправкой на эпоху — не в белых штанах, а в джинсах с наклейками. А дальше точь-в-точь «по Бендеру»: «Пальмы, девушки, голубые экспрессы, синее море, белый пароход, мало поношенный смокинг, лакей-японец, собственный бильярд, платиновые зубы…» Стоит ли продолжать?

Нет, я не собираюсь, запоздало сверяясь с канонами, возвращать разговор в стародавнее конфронтационное русло. Я даже готов согласиться с тезисом, вычитанным то ли в «Новом русском слове», то ли в каком-то еще эмигрантском листке: «третью волну» можно рассматривать как форму протеста против застоя и порожденных им экономических тягот, против коррупции, беспринципности, а равно против ползучего антисемитизма, который нет-нет да и высовывался из статеек и анкет. Спорить не о чем, все это, увы, имело место. Но убедительна ли эмиграция как форма протеста — вот вопрос. И еще больший вопрос, не конструируется ли подобная схема как версия для оправдания задним числом…

Беды и вины эмиграции нерасторжимы, сами эмигранты знают это никак не хуже меня. Однако есть за ними вина, о которой они упорно не догадываются, а подскажешь — не верят. Даже реэмигранты, вернувшиеся на Родину после долгих странствий и, в общем, склонные к покаянию, бешено упираются, прежде чем под давлением доказательств соглашаются нехотя, что я прав. Для Центрального разведывательного управления «третья волна» служила объектом самого пристального внимания. И не только в том примитивном смысле, что каждого мало-мальски сведущего эмигранта изучали с лупой на предмет данных, представляющих разведывательный интерес. В течение лет десяти, не меньше, по эмигрантам судили о глубинных процессах, происходящих в советском обществе, о его «болевых точках», а соответственно и о том, куда и как нацеливать прямые и косвенные удары.

Правда, профессиональный состав и интеллектуальный потенциал эмиграции, по мнению ЦРУ, оставляли желать лучшего. Таково уж свойство «мифа о загробной жизни», что болеют им далеко не все. «Мало-мальски сведущие» шли среди них наперечет. И нравится это самим эмигрантам или нет, ранит их или нет, но именно на базе длительного изучения «третьей волны» в недрах Лэнгли вызрела идея: пополнить галерею «беглецов с Востока» искусственно, повысить «качество эмиграции» принудительным порядком.

Рассуждали примерно так. Почему не уезжают те, кто мог бы пригодиться на Западе всерьез? Очень просто — потому, что не пускают. А если пускают, то ненадолго и без семьи. Может, кто-то и хотел бы остаться, да не решается. Значит, надо слегка «помочь», а разлуку с семьей компенсировать материальными благами, уровнем комфорта, солидным банковским счетом. Если выяснится, что человек действительно сильно привязан к родным и близким, то почему бы не поддерживать их деньгами и посылками отсюда? А какое-то время спустя можно и шум поднять о семейном воссоединении — в Москве такого шума не любят, прислушаются. Даже если успехом увенчается одна попытка из двух-трех, овчинка выделки стоит…

В 1982 году ЦРУ разработало и разослало своим доверенным по всему земному шару директиву под выразительным заголовком «Программа организации побегов на Запад». (Существовал, по-видимому, и более ранний документ сходного характера, но этот стал достоянием гласности.) В директиве были даны подробные указания о «развертывании специальных операций по невозвращению на родину граждан социалистических стран». Рекомендовалось использовать в этих целях полный джентльменский набор «традиционных и нетрадиционных» средств и методов: целенаправленный подбор пропагандистских материалов, подкуп, лесть, шантаж, а «в определенных условиях» и неприкрытое насилие.

В 1983 году в Вашингтоне была основана якобы на частные пожертвования, а на деле под контролем ЦРУ (впрочем, одно не исключает другого) контора особого назначения — «Джеймстаун фаундейшн». Основана с задачей — принимать и обрабатывать тех, кого удалось отловить в соответствии с «программой организации побегов», держать их под неусыпным контролем, вымогая у измученных людей просьбу о предоставлении «политического убежища», а в случае удачи устраивать жертвам рекламу и помогать им по крайней мере на первых порах. Американские журналисты прозвали эту контору, в традициях черного юмора, «палатой реанимации».

В 1986 году Ионе Андронову, ныне корреспонденту «ЛГ» в Америке, удалось коротко побеседовать с вице-президентом «Джеймстаун фаундейшн» Барбарой Эббот. Поинтересовался он, в частности, и смыслом прозвища. Действительно, при чем тут реанимация и отчего палата?

— Очевидно, оттого, — ответила миссис Эббот, — что нашу организацию можно сравнить с госпиталем, где хирурги, завершив работу над пациентом, отправляют его из операционной в такую палату.

— С той разницей, — парировал Андронов, — что ваши, так сказать, реаниматоры обрабатывают попавших к вам отнюдь не по болезни. Сколько же вам на это ассигновано?

— Мы не скрываем свой годовой бюджет — 750 тысяч долларов.

— И сколько человек вы уже подвергли подобной реанимации?

— Дюжины полторы…

Слукавила миссис Эббот, назвала лишь расходы на содержание аппарата своей конторы. На каждого «успешно обработанного» смета составляется отдельно.

А не был ли я сам, спрошу кстати, «подопечным» миссис Эббот, пациентом ее «палаты»? Не знаю. Возможно. Отель «Гест куотерс», где меня поселили в Вашингтоне, расположен на той же Нью-Гэмпшир-авеню, что и штаб-квартира «Джеймстаун фаундейшн». Это факт. И вроде я смутно помню описанный Андроновым серый четырехэтажный особняк с лепниной на фасаде и с окнами, спрятанными за железными прутьями. Вроде был такой особняк совсем неподалеку от отеля. А что отсюда следует, сам не пойму. Как обмолвился однажды мой главный английский «опекун» Джеймс Уэстолл, случайные совпадения в мире секретных служб бывают, но их еще надо устроить…

Об эмиграции как явлении мы с Уэстоллом почти не говорили. Зато «миф о загробной жизни» обсуждали не раз. Тут нет противоречия. Юмор плохо пересекает границы, Ильфа и Петрова «опекуны» не читали. Но в миф, формулируя его по-своему, верили свято. Верили, что против материальной культуры Запада никакой идеологии, никаким убеждениям не устоять.

Я честно предупреждал в начале главы, что эта тема полна парадоксов. Самый неприятный в том, что эпоха Брежнева с ее двоемыслием и цинизмом, переизбытком лозунгов и информационным голодом «работала» на миф круче и последовательнее, чем эпоха Сталина, скованная страхом. Если автомобиль или видеосистема престижной западной марки становились мерилом жизненного успеха, самодовлеющей целью, то отсюда, собственно, было рукой подать до эмиграции, лишь бы повод нашелся.

Ну а как же быть дальше? Та эпоха миновала — теперь как? Думаю, что парадокс гасится парадоксом. «Миф о загробной жизни» умрет, и довольно скоро, если… не мешать ему умереть.

И речь вовсе не о том, чтобы «жигуленок» сравнялся по своим достоинствам с «мерседесом», а уровень жизни советского инженера приблизился к Рокфеллеру, Меллону или тому же Голдсмиту. Этого в обозримом будущем не произойдет. Но может и должно произойти другое: люди должны начать ездить за границу. Совершенно свободно. По делам и на отдых, учиться и просто за впечатлениями. Встречаться и общаться с другими людьми, живущими иначе. Сопоставлять не только цены, но и ценности. Открытого сопоставления мифу не выдержать, он обречен.

Обречена ли вместе с ним и непрошеная «благотворительная деятельность» ЦРУ и прочих спецслужб? Как ни удивительно (еще один парадокс!), тоже обречена, хоть и не сразу. А впрочем, свои соображения на сей счет я, пожалуй, приберегу для эпилога.