Михель Гавен - «Роза» Исфахана Страница 7

Времени на тщательную проверку «новенькой» у иранцев не оставалось (на это и рассчитывал Уитенборн), так что женщина-хирург, наполовину француженка, наполовину арабка, имеющая опыт военной медицины в Ираке и к тому же владеющая фарси, их вполне устроила. Так Джин — под именем Аматулы Байян, сотрудницы миссии Красного Креста — оказалась в Исфахане. Хотя на самом деле её цель состояла не только в оказании помощи пострадавшим от землетрясения иранцам.

— Иранцы учли неудачный опыт Саддама по созданию ядерного оружия, — напутствовал Джин куратор Дэвид Уитенборн. — Я имею в виду тот случай, когда израильская авиация одним ударом с воздуха накрыла весь объект и поставила тем самым на программе Саддама крест. Поэтому иранцы рассредоточили свои объекты по всей стране и тщательно их замаскировали. Однако у нас есть сведения, что один из таких объектов действует в районе Исфахана. Предположительно этот завод носит кодовое название «Роза» и встроен глубоко в гору вот здесь, — Дэвид ткнул карандашом в точку на карте. — Завод предназначен для установки почти трех тысяч центрифуг и обогащения урана до пяти процентов. А вот что там еще производится, нам только предстоит выяснить. До сих пор, по нашим данным, иранцы имели в своем распоряжении центрифуги IR-1. Но сейчас, возможно, у них уже появились опытные образцы более производительных центрифуг IR-2 разных модификаций и IR-4, на которых они смогут обогащать уран до 20 %. А это уже близко к военным параметрам.

— Но что, если мы ошибаемся, и программа Ирана действительно мирная и направлена всего лишь на получение энергии? — позволила себе усомниться Джин. — Ведь МАГАТЭ в своих отчетах пишет именно так.

— МАГАТЭ — весьма специфическая организация, — поморщился Дэвид. — Так сказать, себе на уме. — Чуть отвернувшись и закурив, продолжил: — Наблюдениями МАГАТЭ можно пользоваться, но безоговорочно верить им нельзя. Поскольку главная цель этой организации не сокращение использования ядерной энергетики, а, напротив, её распространение. Это их кормушка, иначе они будут никому не нужны. Потому и ведут двойную игру. Ты врач, Джин, и многого в этой области не знаешь, так что поверь мне на слово: мирной атомной энергетики не существует по определению. Она развивается исключительно как военная, а «мирный атом» — это всего лишь красивый оборот речи. Сама посуди: атомная энергия обходится очень недешево, а современной науке давно известны способы получения более дешевых видов энергии. Тогда зачем, спрашивается, тратить деньги на атомную? Правильно: только ради серьезных и агрессивных целей. Так что я абсолютно уверен: цель иранцев — именно атомная бомба. И не исключаю, кстати, что она у них уже есть. Им просто осталось решить вопрос с носителями, ведь само по себе ядерное устройство мало значимо. Исходя из этого, полагаю, что главная задача Ирана сейчас — получить носители и достаточное количество материала. Не так давно мы посылали в этот район, — Дэвид указал на карте ту же точку, — беспилотный модуль, но иранцы обнаружили его и не подпустили. И хотя сбить наш беспилотник им так и не удалось, вернулся он пустой. А поскольку человек — самое совершенное творение природы, он способен сделать то, что не под силу никакой технике. Именно поэтому, Джин, — Уитенборн внимательно посмотрел Джин в глаза, — мы теперь надеемся только на тебя. Все Соединенные Штаты надеются. Говорю это без всякого пафоса и преувеличения. Можно сказать, от лица всех, кто не хочет, чтобы в руках исламских фанатиков оказалось страшное оружие, аналогичное тому, которое некогда превратило в пыль Хиросиму и Нагасаки. И если бы, Джин, — он взял её за руку, — у нас имелась другая возможность, я сам, равно как и любой из наших сотрудников, отправился бы в Иран вместо тебя, не раздумывая. Но шанс выпал именно тебе. И мы не имеем права упустить его.

— Не упустим, сэр, обещаю. Даже если для этого мне придется погибнуть, — Джин гордо вскинула голову. — Я ведь прекрасно понимаю, что в случае моего разоблачения никто меня оттуда вытащить не сможет.

— Помни об этом и будь осторожна, — заключил Дэвид.

Пунцовое солнце тонуло в окутавшем горные зубцы тумане, клонясь к закату. Его оранжевые лучи золотили голубоватый купол расположенной в самом центре города мечети шейха Лотфоллы, названной в честь знаменитого шиитского богослова, жившего в Ливане. Поблескивали они и на минаретах Шахской мечети, выстроенной по приказанию великого правителя Аббаса I. Именно он и объявил когда-то Исфахан своей столицей. После революции мечеть переименовали в мечеть имама Хомейни. Равно как и главную площадь Исфахана, некогда именовавшуюся Шахской. Однако это не убавило очарования городу, который на Востоке чаще называли не «городом», а «половиной мира». Сегодня был понедельник, поэтому главная площадь выглядела пустынно. Зато по пятницам к мечетям стекались жители не только всего Исфахана, но и окрестных селений. Правда, «пятничная молитва» больше напоминала общенациональную политинформацию, ибо об Аллахе в ней говорилось реже, чем о политике.

Джин закрыла окно, к вечеру холод усилился, и, неслышно ступая босыми ногами по вышитому шелковому нитями ковру, вернулась к рабочему столу. Персидские ковры ручной работы (их здесь называли «исфаханами»), с характерными для местных традиций большими медальонами в центре, со светлым, тщательно вышитым растительным узором полем и темными бордюрами, были подарены миссии Красного Креста представителями здешней администрации. Ковры эти — из чистой шерсти на основе хлопка, невероятно ясных и тонких голубых и розовых оттенков на уникальном фоне цвета слоновой кости — можно было без преувеличения назвать произведениями искусства. Стелить их на пол или вешать на стены казалось кощунством. Но на Востоке не принято было не пользоваться подарком — хозяин мог обидеться. Ведь если не положишь на видное место — значит, не понравился. А желания обижать иранцев, и без того пострадавших от стихии, никто не испытывал.

Поскольку вопрос с отправкой Джин в Иран решался стремительно и времени на подготовку монолитной, устойчивой легенды катастрофически не хватало, руководство решило воспользоваться тем же прикрытием, что и в Ираке, слегка его доработав. Но в Ираке Джин было проще. Там ей не приходилось постоянно торчать в городской больнице Эль-Кута. Там за её спиной стояла мощная военная группировка США, в любой момент готовая прийти на помощь. Там ей ассистировали Ахмет Байян со всем своим семейством, Михраб, доктор Фарад и другие местные сторонники прозападной администрации. Иран же — совсем другое дело. Здесь антизападные настроения пронизывали общество сверху донизу, и религиозные деятели прочно держали в идеологических тисках всё население от мала до велика. Проще говоря, в Ираке Джин чувствовала себя в безопасности и жила относительно свободно, а здесь, в Иране, из-за слежки «Министерства информации» персонально за каждым иностранцем даже вздохнуть лишний раз опасалась. Ведь если бы, в случае малейшего подозрения, местные агенты взялись за проверку её наспех слепленной легенды, та треснула бы как скорлупа молочного ореха.

А прицепиться им было к чему. Женщина-мусульманка, пусть даже наполовину француженка и много лет проведшая в Европе, но до сих пор, в её-то далеко уже не юном возрасте, не имевшая ни мужа, ни детей, — явление для Востока крайне странное и потому само по себе подозрительное. Чтобы ликвидировать сей досадный пробел, Дэвид придумал для Джин мужа-француза, умершего от рака крови вскоре после свадьбы. Брак с ним объяснял и принятие ею христианского вероисповедания, чему, по счастью, ислам не препятствовал. А иранские муллы, дабы продемонстрировать миру свою толерантность, даже оберегали христиан от нападок представителей других религиозных конфессий. К тому же Коран не запрещал обратного возвращения в веру, так что при необходимости Джин могла этой возможностью воспользоваться. Определенные преимущества предоставлял ей и статус вдовы. Ибо вдовы, пусть даже бездетные, пользовались в Иране правами и почтением большими, нежели незамужние женщины. Отсутствие у женщины мужа здесь считалось едва ли не позором.

Арабское происхождение объясняло не совсем свободное владение Джин фарси — сойти за персиянку она бы точно не смогла. Учить язык Джин начала только за год до отбытия в Иран — по совету Дэвида и с помощью неутомимой тети Джилл, служившей в молодости у бригаденфюрера СС Вальтера Шелленберга. Бабушка Маренн считала, что тетя Джилл никогда, сколько её ни учи, не сумеет приготовить пудинг, но зато с легкостью и в короткий срок освоит любой язык. Таким уж лингвистическим талантом та обладала. Теперь «иракская» легенда позволяла Джин время от времени сбиваться на арабский, которым она овладела в совершенстве, не вызывая при этом никаких подозрений. А всего, что касалось непосредственно врачебной деятельности, Джин не боялась: тут её профессионализм был безупречен.