Миклош Сабо - Тихая война Страница 7

Во всяком случае, удрать от разъяренных швабов нам удалось. Измученные, в изорванной одежде, но с торжеством победителей мы набились в задний вагон трамвая.

— Здорово же мы их провели!.. — срывающимся мальчишеским голосом воскликнул кто-то из ребят.

И словно по этому сигналу на остановку позади нас выбежала толпа коричневорубашечников, что-то дико орущая по-немецки. Все мы так и обмерли от страха.

По сей день остается тайной, обязаны ли мы счастливой случайности, или бравый вагоновожатый правильно оценил обстановку, только в следующее мгновение наш трамвай вдруг тронулся с места и покатил в Буду со скоростью, явно превышавшей нормальную.

Мы были спасены.

СРЕДИ ТЕРРОРИСТОВ

В возрасте двадцати одного года меня, как и всех молодых людей, не имевших физических недостатков, призвали в армию. Повестка из районной комендатуры гласила, что отныне я зачислен рядовым в батальон аэродромного обслуживания, базировавшийся на Матьяшфельдском аэродроме под Будапештом.

Во всей моей последующей жизни, даже в годы, проведенные в тюрьме и лагере, я никогда не чувствовал себя таким униженным и бесправным, как тогда, когда на мне был мундир солдата хортистской армии. Собственно говоря, мы, новобранцы, переставали быть людьми. Беспощадная, невыносимая муштра и крайне унизительное обращение лишали нас человеческого достоинства и превращали в послушное орудие под названием «пушечное мясо».

Уже начало службы не предвещало ничего хорошего. Нас, новобранцев, усадили в кружок в самом конце летного поля, а перед нами появился новоиспеченный молоденький лейтенант, выпускник летного училища в Кошице. Рисуясь, он принялся вдалбливать нам в голову основы истории авиации и летного дела.

— Извольте слушать и запоминайте! — поучал нас лейтенантик. — Вам должно быть известно, что желание летать возникло у человека много тысяч лет назад. Еще в древнегреческих мифах говорилось о Дедале и Икаре, взлетавших к солнцу. Однако первый в мире летательный аппарат был сооружен итальянским художником Микеланджело…

Тут я, полный наивного стремления к истине, поднял руку. (Теперь, спустя много лет, я назвал бы это просто глупостью.) Лейтенант удивленно уставился на меня:

— Что тебе?

— Господин лейтенант, позвольте с почтением доложить, это был Леонардо да Винчи.

Мне показалось, что лейтенант сейчас проглотит меня.

— Болван! — взвизгнул он. — Если лейтенант венгерской королевской армии говорит — Микеланджело, значит, так оно и есть! Ты понял?..

Эта небольшая интермедия закончилась тем, что после окончания занятий по истории авиации я под командой бравого унтера в течение часа бегал, ложился, ползал по-пластунски и снова вставал и бегал по зеленому полю аэродрома. Я еще легко отделался, а вот один из новобранцев был наказан подвешиванием только за то, что он по команде офицера «Передать оружие!» сделал это не так, как предписывалось уставом.

Нынешние молодые солдаты, к счастью, не знают, что такое подвешивание. Наказание это ужасное. Провинившемуся связывали руки за спиной и, просунув ему под локти жердь, подтягивали его на веревке так, чтобы ноги не касались земли. Вся тяжесть тела давила на вывернутые суставы предплечий, и в таком неестественном положении несчастный висел часами. Никогда не забуду выражения лица новобранца, искаженного нечеловеческой болью, его подергивающиеся губы и сдавленные стоны, а также злорадный смешок его мучителей, унтер-офицеров, окатывавших его водой всякий раз, когда несчастный терял сознание.

В начальный период обучения боевых патронов нам не выдавали, так что карабин «преступника» или любой другой жертвы на всякий случай оставался пустым.

Если до сих пор я ненавидел только немцев, то теперь то же чувство начал испытывать и к кадровым офицерам хортистской армии.

Мне помог счастливый случай — после принятия присяги меня, как грамотного и умеющего писать, назначили писарем батальона. Видимо, я оправдал надежды начальства, так как вскоре меня перевели в штаб авиационной дивизии, тоже писарем, но уже в звании унтер-офицера. Это имело для меня немаловажное значение, так как теперь я мог ночевать дома, а значит, получил возможность встречаться иногда со своими прежними друзьями. Удача снова улыбнулась мне: я был назначен в отдел кадров штаба, где через мои руки проходили личные дела и другие документы, которые мы смогли потом использовать: благодаря этому нам удалось получить более или менее четкую картину об офицерском составе дивизии; среди летчиков попадались и порядочные люди, с которыми в дальнейшем в нужный момент можно было установить соответствующие контакты.

А такой момент приближался, в этом уже не оставалось сомнений.

В ту пору в Венгрии существовало довольно много различных общественных организаций, объединявших противников «германского духа» и гитлеровского нацизма в особенности. Однако все они были разрозненны, не имели четкой программы действий и единого руководящего центра. Со многими антифашистами, в числе которых были довольно заметные в общественной жизни или в государственном аппарате фигуры, я был знаком лично, иногда даже не подозревая, что они входят в ту или иную группу.

Так, например, я никогда не был членом «Венгерской национальной общины», тайной националистической организации, в которую входили некоторые аристократы, чиновники, офицеры и даже люди из близкого окружения регента Хорти (они-то, собственно, и явились инициаторами создания с его согласия «Бюро за выход из войны»), но со многими руководителями групп этой организации меня связывали дружеские отношения. Конечно, они не посвящали меня в секреты своей нелегальной деятельности, но по отдельным деталям, которые обсуждались в моем присутствии, я мог себе представить картину в целом. Так, мне удалось, например, получить информацию о неудачной попытке ведения сепаратных переговоров о перемирии с англосаксами, о провале визита генерал-полковника Надаи, летевшего на самолете майора Домокоша в уже занятый союзниками Рим, где союзники предложили Хорти один-единственный путь для вывода Венгрии из войны — ведение прямых переговоров с правительством СССР с просьбой о заключении перемирия. Однако Хорти потребовалось еще несколько месяцев, чтобы решиться, наконец, на крайне неуклюжую и неподготовленную попытку выйти из войны.

Гитлеровцы оккупировали Венгрию 19 марта 1944 года фактически за один день. Это поразило меня, и, думаю, не только меня, как гром среди ясного неба. Внезапность ошеломила весь Будапешт. Хорошо помню тот воскресный день. Как обычно в свободное от службы время, я занимался со своими бойскаутами. Ранним утром мы отправились в наш парк. Следует упомянуть, что директором этого парка был я, назначенный на эту должность по рекомендации одного из руководителей союза венгерских бойскаутов, доктора Иштвана Берека. Эта должность давала мне ряд преимуществ: во-первых, я имел право разбить в парке временный лагерь, а во-вторых, мог укрывать в нем от фашистов молодых парней еврейского происхождения. Кроме того, там мы имели возможность беспрепятственно тренироваться в стрельбе, изучать тактику и проводить занятия по ориентированию на местности. И если до стрельбы по живым целям дело не дошло, остальные навыки принесли нам впоследствии немалую пользу, особенно при распространении пропагандистских листовок, ведении разведки и организации оповещения.

Воскресенье мы провели хорошо, у ребят было веселое настроение, никто ничего не подозревал. Там, на Кленовой горке, поросшей девственным лесом, мы не догадывались о трагедии, происходившей тем временем в столице да и во всей стране. Только по дороге домой, когда трамвай номер 81 выехал на Итальянскую аллею (теперь аллея Эржебет Силади), нам бросилось в глаза более оживленное, чем обычно, движение гитлеровских машин и броневиков. Но когда перед зданием телефонной станции Кристины мы увидели гитлеровских солдат в стальных шлемах с автоматами на изготовку, всем стало ясно — это оккупация… Правда, общественность столицы пока что весьма смутно представляла себе, что это означает. Однако для посвященных уже не было секрета в том, что немцы проиграли войну, а клике Хорти, если она хотела удержаться у власти, пора переходить к активным действиям.

Жители Будапешта с недоумением наблюдали за происходящим. Казалось, мало кто отдавал себе отчет в том, какие перемены в жизни страны совершаются на его главах. Хорти и его приближенные тоже были застигнуты врасплох. Впоследствии адмирал Хорти сам признался в этом, пребывая в «почетной ссылке» в роскошном португальском отеле «Эскориал», где он писал мемуары под претенциозным названием «Жизнь во имя Венгрии». «Наша разведывательная служба докладывала о готовящейся оккупации страны немцами, но ни я, ни премьер-министр Каллаи в это не верили», — утверждал Хорти. Парадокс истории — один-единственный выстрел прозвучал тогда в Венгрии, терявшей свою независимость. Это был выстрел из пистолета, принадлежавшего депутату парламента антифашисту Эндре Байчи-Жилинскому, казненному впоследствии фашистами. Этот выстрел как бы означал, что народ Венгрии пока молчит, но он никогда не смирится с оккупантами.