Лев Златкин - Охота на мух. Вновь распятый Страница 7

Вместе с Мир-Джавадом приехали два амбала, у Мир-Джавада в сейфе на них лежали улики: оба мальчика участвовали в ограблении и убийстве торговца коврами Джумшида. Мальчики охотно согласились вместо тюрьмы поступить на государственную службу и выполнять беспрекословно все распоряжения Мир-Джавада.

Все трое поехали на железнодорожный вокзал встречать прибывающий поезд, которым ехал сардар Али, чтобы в столице с помощью друга Ники искать защиты и справедливости у Гаджу-сана.

Поезд удивительно точно прибыл на станцию, в пути его не обстреляли и не ограбили, он не свалился в пропасть, ни один мост под ним не рухнул, не помешали ни сель, ни оползни, ни обвал, на что втайне так надеялся Мир-Джавад.

Сардар Али прямо с поезда поехал к Ники, а Мир-Джавад с амбалами следом за ним. К счастью Мир-Джавада. Ники был в поездке и должен был вернуться на следующий день, один из мальчиков «сшустрил» и ловко подслушал разговор сардара Али с супругой Ники. Она приглашала друга мужа остановиться в ее доме и подождать приезда Ники, но сардар Али решительно отказался, сказал, что у него есть где переночевать, и, оставив жене друга корзину персиков в подарок, ушел. Когда он проходил мимо уголовника, тот услышал, как сардар Али ясно пробормотал:

— Ночевать под одной крышей с женой друга, когда его нет дома, нельзя. Законы гор пока еще есть на земле…

И сардар Али поехал в старинную гостиницу «Интер», а Мир-Джавад с подручными за ним.

Сулеймен был философом: «когда столько лет стоишь за конторкой, выдавая ключи приезжим, а перед тобой проходят в день десятки людей, невольно от скуки начинаешь их изучать, — думал он, — часто я оказываюсь прав. Изучение становится второй профессией, интересным, захватывает, как все, что любишь, да и ищейкам из главного управления инквизиции есть что рассказать… Когда вошел этот горец, упрямый и гордый, я его сразу узнал, люблю читать воспоминания сильных мира сего, пока читаешь, живешь его жизнью, и „великое стояние“ за конторкой не кажется таким уж тягостным. Это о нем писал Ники, в книжке его портрет, один к одному, наверное, и снимали его в этой одежде, другой-то нет, все они нищие, — честные, такой только и может подставить свою грудь под пулю, закрывая собой другого. Я бы ему в благодарность хоть бы пиджак купил, да он меня закрывать от пули не будет, а вот своего начальника за милую душу. Я бы ни за какие коврижки не стал закрывать своего начальника, да и он чужого начальника не станет закрывать… Взял самый дешевый номер, чулан, а не номер, под самой крышей, бывший чердак, одно узенькое окошко и то во двор выходит, склеп, а не номер, и сам отнес наверх фибровый дешевенький чемоданчик, очень легкий, наверняка полупустой… За этим горцем вошли еще трое похожих, явно земляков, причем один тут же сел в кресло, закрылся газетой, как неопытный шпик, что еще так недавно ходили в гороховых пальто, и стал из-под газеты разглядывать ножки у проходящих мимо него женщин. Такой маленький, а с таким большим носом… Двое других, больше похожих на борцов из цирка, чем на государственных служащих, как значится у них в документах, потребовали номера рядом с героем. Странно, эти уж на нищих никак не похожи, особенно тот, кто закрылся газетой, чего закрываться, я тебя узнаю с первого предъявления хоть через сто лет, если нос не провалится. Я им пытался объяснить, что в таких клетушках у нас и преступников не содержат, на что один из амбалов, хмыкнув, сказал: „много ты понимаешь, в каких клетушках у нас преступники содержатся“, — и я растерялся. А они упрямо стояли на своем. Доморощенный шпик дочитал до конца газету и подошел к нам, посмотрел на меня взглядом убийцы, выслушал внимательно, а затем велел дать требуемые номера. Было только два свободных, но они их забрали, а когда я хотел их зарегистрировать, носатый грозно посмотрел на меня и сказал: „утром рассчитаемся, тогда и запишешь“… Багажа у них не было никакого, один небольшой портфель и только… Когда я им намекнул, что хочется чая, носатый отсчитал мне по одному три гроша и сказал: „это тебе на стакан чая с сахаром, сахар ты не просил, это, чтобы ты помнил мою щедрость“… Либо прямолинейный идиот, либо наглец, каких свет еще не видывал…»

До глубокой ночи сардар Али переносил на бумагу все прегрешения Атабека, подробно описывая каждый случай, приведя даты, факты и фамилии свидетелей. Только один раз он прервал свой утешительный труд: поел черствого чурека с брынзой и выпил воды из-под крана. А затем опять писал, стараясь ничего не упустить и облегчить последующую работу инквизиции Гаджу-сана. Ни одной детали не упустил сардар Али, рука устала, ныла, столько он написал, за всю жизнь столько не было. Но, как только написал, то с чувством исполненного долга лег спать и мгновенно крепко уснул, тяжелым сном очень уставшего человека…

Все время, пока сардар Али писал у себя в номере, в соседнем номере находились Мир-Джавад со своими амбалами, скучая, грызли плитки шоколада с орехами, прекрасный продукт с берегов Колумбуса, запивая лакомство сырой водой из-под крана, издающей противный запах хлорки… Один из амбалов сидел на тумбочке, приложив пустой стакан к тонкой перегородке, служившей стеной и разделявшей два номера, слушал, чем занимается сардар Али, другой сидел на стуле у двери и через маленькую щелочку следил, чтобы сосед не ушел куда-нибудь незамеченным… Мир-Джавад лежал на единственной узкой койке одетый, в ботинках и думал, как ему убрать незаметно и бесшумно сардара Али.

Под утро один из амбалов открыл отмычкой дверь номера сардара Али, и все трое бесшумно вошли в номер. Сардар Али крепко спал, измученный дорогой и переживаниями. Мир-Джавад вылил на платок из флакона хлороформ и, кивнув головой амбалам, приложил платок к лицу сардара Али, а в это время амбалы держали сардара Али за руки, за ноги. Взбрыкнувшись несколько раз, сардар Али затих. Мир-Джавад оглядел номер и, увидев бумаги на столе, подошел к столу и стал читать.

— Как много успел написать! — удивился неслышно подошедший к столу амбал.

Мир-Джавад быстро спрятал бумаги в портфель, достал из него фотографии, те, где не было видно лица Гюли, а только ее голое тело, зато каждый без труда узнал бы в голом мужчине сардара Али, бросил их на стол, вытащил из портфеля чистый лист белой бумаги и велел амбалу:

— Напиши на фарси: «гони монету, а не то фотографии будут у Великого Гаджу-сана. День на размышление».

Амбал хотел взять ручку, которой писал сардар Али, но Мир-Джавад хлопнул его по лбу.

— Про отпечатки пальцев своих забыл, болван? — напомнил он амбалу. — А они во многих картотеках числятся.

И вручил ему карандаш… Как только бумага была написана, Мир-Джавад тихо открыл окно, дал знак, два амбала подняли с кровати сардара Али и выбросили его во двор. Глухой стук удара им был даже неслышен. Оставив открытым окно, Мир-Джавад быстро вышел из номера, предварительно убедившись, что он пуст и никаких следов не оставлено. Амбалы последовали за ним…

У конторки Мир-Джавад задержался, вынул из портфеля бутылку франкского коньяка и демонстративно налил себе в стаканчик, которым завинчивалась бутылка. Консьерж и амбалы завистливо смотрели на коньяк.

— Что, тоже хотите? — ласково спросил Мир-Джавад.

— Конечно, ага! — глотая слюну, пробормотали амбалы, а консьерж с готовностью достал из-под конторки три стаканчика.

Мир-Джавад налил им стаканчики до края.

— Пейте, заслужили!

Те торопливо, а вдруг отнимут, залпом выпили коньяк и… дружно рухнули на пол мертвыми. Мир-Джавад аккуратно перелил в бутылку из своего стаканчика коньяк, крепко завинтил, спрятал в портфель бутылку и вышел из гостиницы. Его уже ждала машина, а на аэродроме личный самолет Атабека… Газеты, кратко сообщив о загадочном отравлении в холле гостиницы, ни словом не обмолвились о гибели сардара Али. Ники постарался уберечь имя друга от клеветы. Хула не коснулась наивного человека, верящего в лучшие качества людей, в то время как от них требовали проявления худших.

«Куда, интересно, он дел своих спутников?.. В столицу летели втроем, а обратно летит один. Не иначе подставил своих амбалов под пули, а сам целехонек. Ишь, нос отрастил, персюк поганый, вся сила роста в нос ушла… У инквизиторов тоже сладкая работа, смотри, какой коньяк пьет, франкский, а угощать и не собирается. Ничего, наш горный „Навес“ не хуже будет, один мне говорил: сакский вождь пьет только его, каждый месяц два ящика отправляют самолетом, все сам выпивает… А этот крутой начальник пользуется полным доверием Атабека, иначе самолет не дал бы гонять… А куда все-таки он дел своих спутников?.. Может, следить за кем-нибудь оставил? Ха! Следить! Этих амбалов ребенок разгадает, за километр видно таких дылд. Да и зачем гонять самолет, чтобы следить? Что, в столице следить некому? Больше чем достаточно. А если не следить, то зачем?.. Ащи, не думай ты о посторонних делах. За штурвалом лучше гляди, как болтает, в яму бы не попасть. Ащи, вообще, чем меньше знаешь, тем дольше живешь… Гург болтал о приписках, куда он исчез, кто знает? Даже жена не знает… „Без права переписки“… Для всех умер человек. Где-то, может, и живет, да разве это жизнь? Вина нет, шашлыков нет, хачапури нет, курицы по-судански нет, женщин нет… Ара, а что есть?.. Никто не знает, что есть и есть ли что. Как загробный мир: все знают, что он есть, но никто не знает, что там. Пока туда не попадешь, не узнаешь. А кто стремится туда раньше времени попасть? Клянусь, никто!.. Носатый улыбается, довольный… Такой коньяк пьет, каждый будет доволен… И не предложить земляку… Не по-товарищески, э!»