Хаджи-Мурат Мугуев - Кукла госпожи Барк Страница 9

Мы поднялись с мест, генерал жестом усадил нас обратно и продолжал:

– Работать будет нелегко, в сложной и запутанной обстановке. Вас будут окружать люди, из которых кое-кто станет стремиться сорвать вашу работу и дискредитировать Советскую страну в глазах простого иранского народа. Мы знаем о покушении на вас, будьте уверены, что это не последнее… Если на фронте, на нашей территории, эти мерзавцы пытались уничтожить вас, то там, в Иране, они повторят свои попытки. Вы – востоковеды, боевые офицеры, испытанные люди, и заменить вас сразу такими же подходящими кандидатами нелегко, а неделя или месяц без нашего глаза и контроля это значит – тысячи тонн погибшего необходимейшего для нас груза. По соглашению с союзниками, вы оба и уполномоченные вами люди будут беспрепятственно пропускаться по всем шоссейным путям, караванным дорогам, станциям и караван-сараям, а также и по всей Трансиранской дороге. Американцы несут ответственность за грузы, доставленные до Тегерана, а от него до Бендер-Шаха вся ответственность за грузы ложится на вас. Это значит, что германо-иранские фашисты центр всех диверсий перенесут на этот отрезок пути. Мы по договоренности платим американцам только за те грузы, которые в исправном состоянии будут переданы нам в Тегеране. Американцы приняли все меры к тому, чтобы в их зоне действия подобных инцидентов не было. Но никто не гарантировал нас – генерал усмехнулся, – что на территории, отведенной нашей зоне, диверсии прекратятся.

– Насколько беззастенчивы почувствовавшие себя безнаказанными фашисты, вы можете судить уже по одному тому, что крупный германский шпион Артель, фашист и бывший представитель фирмы «Крупп» фон Раданович, бывший «представитель» фирмы «Сименс», а на самом деле убийца и диверсант Вольф, гестаповец и палач Краузе, прикрывавшийся документами «Иран-экспорта», переменив подданство на испанское и португальское, сейчас приняты на работу в различные торговые и нефтяные общества. Думаю, что вам придется встретиться с этими негодяями, так как новое подданство и документы служащего нефтяного общества или концерна могут предохранить их от наказаний, – сказал Андрей Андреевич.

Мы проговорили до вечера.

За обедом, в ресторане отеля, я предложил генералу пойти в Большой театр.

– Не могу. Ночью я должен быть в штабе.

– Очень жаль, – сказал я, – придется идти одному.

Мы пообедали и вернулись в свои комнаты.

Спустя полчаса я пошел в театр, а генерал снова поехал в штаб.

Шел «Сусанин». Я пробрался к своему месту и едва успел сесть в кресло, как потух свет и оркестр величественно начал увертюру.

Новое назначение, такое неожиданное и почетное, взволновало меня настолько, что даже гениальная музыка Глинки не могла рассеять мои мысли.

«Вот она, судьба солдата. Вчера война, фронт, сегодня Москва и Большой театр… завтра – Тегеран».

– Простите, нет ли у вас программы? – спросили сбоку.

Тут только я заметил, что сидел рядом с красивой, хорошо одетой дамой, державшей в руке маленький перламутровый бинокль.

– К сожалению, нет… я еле успел к началу, – ответил я. Сидевшая слева женщина, расслышавшая наш шепот, взяла у своего соседа программу и, не сводя глаз со сцены, коротко сказала:

– Пожалуйста!

Я передал программу даме справа и снова погрузился в свои мысли и то возбужденное одухотворенное состояние, которое создает музыка.

В зале была напряженная тишина.

Ко мне на колени легла программа, и тихое «благодарю» чуть донеслось до меня.

В антракте я пошел покурить. Зрители были на три четверти военные. Погоны, ордена, нашивки. Женщины и мужчины заполнили курительную комнату.

Докурив папиросу, я пошел к выходу и тут снова встретил мою соседку. Она стояла ко мне спиной и не видела меня. В зеркале, висевшем на стене, я хорошо рассмотрел ее. Это была красивая женщина среднего роста, свободно и спокойно державшаяся в толпе. Не докурив папиросы, она небрежным движением бросила ее и пошла в фойе. Шла она быстро, не глядя по сторонам, по-видимому, торопясь на свое место. Я шел поодаль, лавируя между прогуливавшимися людьми. Почти у самого входа из сумочки моей соседки что-то мягко, без стука выпало на ковер. Это был бинокль. Пока я поднимал его, соседки уже не было.

Войдя в зал, я увидел ее в кресле.

– Простите, гражданка. Посмотрите, не потеряли ли вы чего, – сказал я.

– Кажется, ничего… а в чем дело? – раскрывая сумку, сказала она. В голосе ее были недовольные нотки.

Лицо ее изменилось.

– Бинокль… я потеряла бинокль.

– Вот он! Вы уронили его в фойе. – Я вынул из кармана изящную вещичку и отдал ее.

Зал быстро заполнялся. Над пюпитром показалась голова дирижера.

– Благодарю вас… Мне эта вещь ценна как память… – сказала моя соседка.

Начался второй акт.

В антракте мы побродили по фойе театра, выпили по стакану кофе и вернулись в зал уже знакомыми. Она вдова, муж ее летчик, погиб в самом начале войны. В Москве она проездом и на этих днях уезжает… – Куда? Очень далеко и, возможно, надолго. Она переменила тему разговора.

Елена Павловна, так зовут ее, много читала, знает английский и французский языки и когда-то «в молодости», – как, улыбаясь, сказала она, – «даже снималась в кино».

В половине двенадцатого ночи мы вышли из театра. Была серебристая лунная московская ночь.

– Извините меня, Елена Павловна, но я не могу проводить вас. Завтра мне надо рано вставать.

– Я как раз хотела попросить вас об этом. Я не люблю «случайных» знакомств, хотя сегодняшнему очень рада. До свидания, а вернее, прощайте, так как вряд ли мы встретимся когда-нибудь.

Генерала еще не было, и я один стал готовиться к отлету. Раза два мне вспомнилось красивое лицо и ласковый грудной голос моей новой знакомой, но сейчас же я отогнал от себя налетевшие мысли.

Подальше от всего, что не относится к тому, что ожидает меня в Тегеране.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Раннее утро только поднималось над столицей. Чуть покачиваясь под нами, бежал, обрываясь, подмосковный лес, станции, дачные места, поля, речки, огороды и снова леса… Как далеко теперь была от них война и как же близко подошла она к нам в 1941 году.

Самолет поднимался все выше, земля все быстрей неслась книзу. Я взял карту и стал разглядывать маршрут полета. Первая остановка Сталинград, место недавних жестоких боев, следующая – Астрахань, Махачкала, и Баку.

Генерал дремал в кресле, и я видел лишь его затылок. Мерно, в такт машине, генерал покачивал головой. Рядом с ним сидел флотский подполковник с медицинскими погонами, двое генералов, работников штаба Закавказского фронта. Трое солдат, охранявших военный груз, направлявшийся в Махачкалу, да стрелок, неотступно сидевший возле своего пулемета, – вот все, кто, кроме пилота, находились в самолете.

Уже через час после начала полета мне захотелось есть, и, достав из ручного саквояжа бутерброды и несколько крутых яиц, я предложил генералу позавтракать.

Мой начальник охотно закусил и снова задремал так уютно, что и я, сложив карту, последовал его примеру.

Мы проснулись, когда самолет, резко идя на снижение, опускался на огромный военный аэродром возле Сталинграда. Это был один из тех знаменитых аэродромов, с которых совсем недавно взлетали наши боевые самолеты.

Но вот Сталинград остался далеко позади. Волга причудливо вьется внизу.

Степь по обеим сторонам Волги, желтая, без жизни и без зелени, утомляет глаз.

– Александр Петрович, – обращается ко мне генерал и дальше уже по-персидски продолжает: – Этот проклятый «дом с привидениями» не дает мне покоя даже здесь. Мне кажется, что за Каспийским морем это дело еще не раз встретится нам.

– На территории Ирана?

Генерал кивнул головой.

Медицинский подполковник, читавший газету, повернулся к нам:

– Ба! Кажется, тоже востоковеды… – И, перейдя на фарсидский язык, он представился: – Старший врач Казвинского военного госпиталя, подполковник Галаев. Был в Москве, теперь возвращаюсь обратно в Иран.

Мы обменялись рукопожатиями, поговорили о разных пустяках, но уже на аэродроме в Астрахани генерал недовольно сказал:

– Вот урок обоим нам… Мы забыли о том, что фарсидский, как и любой другой язык, кроме нас, могут знать еще немало людей… Хорошо, что случилось здесь, под небесами.

Из Астрахани в Махачкалу летели почти все время над морем. Сначала широкая при впадении в Каспий Волга, с ее разветвленной дельтой, с сотнями судов, парусников, с многочисленным населением по берегам каналов, затем зеленовато-синее, спокойное море захватили нас. Смена пейзажа была мгновенной, и мы подолгу не отрывались от оконцев, глядя на могучую водную гладь, раскинувшуюся внизу.

В Махачкале мы заночевали, а рано утром вылетели в Баку.

Баку, благоухающий и нарядный, с его красивыми улицами, чудесным бульваром, богатыми домами-дворцами, произвел на меня большое впечатление. Город нефти, поднявшийся над морем, был чист, ярок и светел. Надо очень уважать свое дело, любить людей, беспокоиться за их здоровье, чтобы суметь сделать так, что ни запаха, ни пятнышка, ни пылинки не чувствовалось на улицах благоустроенного, великолепного города.