Дик Френсис - Миллионы Стрэттон-парка

С благодарностью моему крестнику Эндрю Хэнсену и с любовью к моим внукам: Джоселине, Метью, Бианке, Тимоти, Уильяму.

ГЛАВА 1

Они выглядели абсолютно безобидными, эти стоявшие на пороге моего дома два англичанина средних лет в зеленоватых твидовых костюмах, типичных для сельских щеголей, они буквально дышали благовоспитанностью и вежливостью, даже оба разом вскинули брови, вопросительно посмотрев на меня с одинаковым выражением нетерпеливой озабоченности и тревоги.

– Ли Моррис? – проговорил один из них уверенным, вальяжным тоном, отчеканивая каждое слово. – Мы можем поговорить с ним?

– Продаете страховки? – небрежно поинтересовался я.

Тревожное выражение на их лицах сменилось чуть ли не испугом.

– Да нет, мы вообще-то…

Был вечер мартовского дня, солнце стояло низко, но светило ярко, и его золотистые лучи косо падали на их благодушные физиономии, и им приходилось смотреть на меня прищурившись. Они остановились в двух-трех шагах от меня, явно стараясь не выглядеть суетливыми. Само воплощение хороших манер.

Я сообразил, что внешность одного из них мне знакома, и несколько секунд пытался догадаться, что же заставило его тащиться в такую даль да еще в воскресный день, чтобы увидеться со мной.

Пока я раздумывал, из глубины дома за моей спиной крадучись появились три маленькие мальчишеские фигурки, с самым сосредоточенным видом они прошмыгнули мимо меня и, проскользнув между двумя джентльменами, как кошки, бесшумно вскарабкались на старый-престарый дуб, широко раскинувший свои густые тенистые ветви. Лежа на животе вдоль широких старых ветвей дерева, сорванцы затаились среди листвы, наблюдая за нами. Я уже знал начало этой игры. Гости ошарашено уставились на меня.

– Лучше было бы, если бы вы вошли, – сказал я. – Они поджидают пиратов.

Тот, который показался мне знакомым, вдруг расплылся в улыбке, шагнул вперед и протянул мне руку.

– Роджер Гарднер, – произнес он. – А это Оливер Уэллс. Мы с ипподрома Стрэттон-Парк.

– Ага, – буркнул я и жестом пригласил их пройти в темную прихожую, что они и сделали, медленно, неуверенно, ничего не различая перед собой, ослепленные ярким солнцем.

Они проследовали за мной по каменным плитам в похожее на пещеру жилище, на превращение которого из развалюхи-амбара в комфортабельный дом у меня ушло шесть месяцев. Реконструкция таких руин составляла основной источник моего заработка. Эту возрожденную к новой жизни хибару можно было бы очень неплохо продать, но совсем незадолго до этого случилось неотвратимое, чего в конце концов я должен был бы ожидать: мое семейство взбунтовалось и заявило, что не желает перебираться на еще одну строительную площадку и что именно этот дом вполне их устраивает, и что они приняли окончательное решение остаться жить в нем.

Через выходящие на запад окна на серые плиты пола из песчаника падали солнечные лучи, и пол ярко блестел, не раздражая глаз, потому что блеск смягчали разбросанные тут и там турецкие ковры. Северная, восточная и южная сторона амбара были теперь застроены галереей с перилами, где располагались спальни, куда можно было подняться по лестнице.

Под галереей находились комнаты первого этажа, имевшие выход в одну обширную комнату, так что каждую, по желанию, можно было быстро превратить в уединенное помещение, раздвинув складные двери. Там располагались телехолл с уставленными книжными полками стенами, рабочий кабинет-контора, комната для игр, комната со швейной машинкой и вместительная длинная столовая. Из столовой можно было пройти в почти незаметную кухню со всеми необходимыми удобствами и прятавшуюся за ней уютную мастерскую. Перегородки, разделявшие комнаты со сложенными дверями и казавшиеся просто конструкциями для разделения пространства, на самом деле были прочными несущими плитами, на которых держалась галерея наверху.

Меблировку центрального атриума составляли глубокие мягкие кресла, уютными группами расположившиеся в разных местах комнаты в окружении удобных маленьких столиков. Камин у западной стены излучал приятное тепло, в нем жарко тлели большие поленья.

Результат был достигнут даже в большей мере, чем ожидалось. Мне хотелось, чтобы получилось нечто вроде маленькой крытой рыночной площади, честно говоря, про себя я решил (хотя держал это в тайне от семьи), что оставлю этот дом для нас, если все выйдет, как я задумал.

Роджер Гарднер и Оливер Уэллс, как это случалось со всеми посетителями, остановились как вкопанные и с нескрываемым удивлением осмотрелись вокруг, хотя привычная сдержанность, по-видимому, удержала их от выражения вслух своих мыслей.

Откуда-то на каменные плиты пола выполз голый ребенок, добравшись до ковра, он плюхнулся на него задом и стал с любопытством изучать окружающие предметы.

– Это ваш? – неуверенно спросил Роджер, разглядывая малыша.

– Очень может быть, – произнес я.

Из невидимых глазу глубин кухни рысцой выбежала молодая женщина в джинсах, свитере и кроссовках.

– Не видел Джеми? – от самых дверей крикнула она.

Я жестом показал, где сидит чадо.

Она с налету бесцеремонно подхватила его и, обронив: «На одну секунду отвернулась…» – снова исчезла из комнаты. На посетителей она взглянула только мельком и не задержалась с нами ни на миг.

– Присаживайтесь, – пригласил я. – Чем могу служить?

Они нерешительно опустились в указанные мной кресла и, похоже, находились в замешательстве, с чего начать.

– Недавно умер лорд Стрэттон, – наконец выдавил из себя Роджер. – Месяц назад.

– Да, я это заметил, – кивнул я.

Они посмотрели друг на друга.

– Вы послали цветы на похороны.

– Мне кажется, что это вполне прилично.

Они снова посмотрели друг на друга. Роджер набрался решимости:

– Нам сказали, что он был вашим дедом.

Пришлось приступить к терпеливому разъяснению:

– Нет. Это неверно. Моя мать была одно время замужем за его сыном. Они развелись. Потом моя мать снова вышла замуж и родила меня. В общем, я не состою со Стрэттонами в родственных отношениях.

Очевидно, это сообщение огорчило их. Роджер попробовал зайти с другой стороны.

– Но вам ведь принадлежат акции ипподрома, правда?

«А, – подумал я. – Семейные распри». Я слышал, что после смерти старого Стрэттона его наследники сцепились так, что готовы были перерезать друг другу горло.

– Я не собираюсь участвовать в этом, – проговорил я.

– Послушайте, – с возрастающим беспокойством произнес Роджер, – наследники определенно разорят ипподром. Это за версту видно. Скандалы, ссоры! Подозрения! Смертельная ненависть! Они накинулись друг на друга, еще не успел остыть старик.

– Настоящая гражданская война, – совсем потерянно произнес Оливер Уэллс. – Анархия. Роджер – управляющий, а я секретарь ипподрома, точнее, скачек, и мы теперь с ним руководим всем на свой страх и риск, пытаемся не дать всему развалиться, но долго так продолжаться не может. Понимаете, нам никто не давал таких полномочий.

Я читал в их глазах глубокую озабоченность и подумал, что им непросто будет найти такую же выгодную работу в нашей местности.

Лорду Стрэттону, моему не-дедушке, принадлежали три четверти акций ипподрома, он десятилетия правил там, как великодушный деспот. Во всяком случае, под его руководством Стрэттон-Парк приобрел репутацию популярного, отлично управляемого ипподрома, на который тренеры с удовольствием посылали для состязаний своих лошадей. Здесь не проводилось классических скачек, не разыгрывался Золотой Кубок, но ипподром был общедоступным, гостеприимным и располагал удобно распланированным скаковым кругом. Ипподрому требовались новые трибуны, необходимо было кое-что обновить и освежить, но старый консерватор, упрямый, как черт, Стрэттон слышать не хотел ни о каких изменениях. Время от времени он выступал по телевизору – пожилой государственный муж-консерватор, неторопливо отвечающий журналистам на вопросы, касающиеся спорта. Его знали в лицо.

Иногда из чистого любопытства я проводил несколько часов на ипподроме, но сами по себе скачки не захватывали меня, как не привлекала меня и семья моего не-дедушки.

Роджер Гарднер не для того пустился в это путешествие, чтобы так скоро сдаться.

– Но ведь ваша сестра – член семьи, – сказал он.

– Сводная сестра.

– Ну и что.

– Мистер Гарднер, – объяснил я ему, – сорок лет назад моя мать оставила девочку-младенца и ушла из семьи. Семья Стрэттонов сомкнула ряды за ее спиной. Ее имя писалось грязью. И не просто грязью, а грязью с большой буквы. Эта дочь, моя сводная сестра, не признает моего существования. Извините, но что бы я ни сказал или ни сделал, это ровным счетом никак на них не подействует.

– Отец вашей сводной сестры…

– Особенно он… – с нажимом сказал я.

Пока эта неприятная новость прожевывалась и переваривалась моими собеседниками, из одной из спален на галерее вышел высокий светловолосый мальчик, по перилам съехал вниз, помахал мне рукой и, ненадолго пропав в кухне, снова показался на этот раз с одетым ребенком. Мальчик отнес малыша наверх, зашел в свою спальню и закрыл за собой дверь. Снова стало тихо.