Анатолий Безуглов - Следователь по особо важным делам

Анатолий Безуглов

Следователь по особо важным делам

Я всегда завидовал спортивным болельщикам. Завидовал глубоко и обречённо. У них могущественные покровители. О них особая забота. Посмотрите, какие огромные строят для них стадионы, разом вмещающие население приличного города (а то и государства, например Монте-Карло), какие дворцы спорта. Иногда мне думается, что телевидение изобретено специально для них. Не верите-изучите программу телевидения. Редкий день обходится без футбольного или хоккейного матча или там водного поло, борьбы самбо, поднятия штанги… А то выпадет на какое-нибудь число несколько матчей сразу.

Зависть моя оттого не утихает, что у меня тоже есть страсть. И болеет ею не так уж мало людей. В том легко убедиться: попробуйте достать билет в Большой театр, когда партию Жизели исполняет Бессмертнова, а в «Спартаке» танцуют Максимова и Васильев.

Но что может сравниться с ощущением, когда ты, сжимая в руках драгоценный клочок простой бумаги, проходишь сквозь строй неудачников в ворота твоего храма!

И становишься, как правило, свидетелем единственного, неповторимого! Я уже не говорю о самой обстановке: торжественное ожидание чуда, непередаваемое волнение присутствия.

Вот почему я просто не мог не послушать Кибкало в «Женитьбе Фигаро», не имел права.

В Центральной театральной кассе билетов, разумеется, не было. Я попытал счастья в кассах Большого театра.

С таким же успехом.

И вот пришлось встать засветло, взять такси (метро ещё не открылось) и подъехать к кассам Большого театра. Водитель, узнав, куда везёт столь раннего пассажира, посмотрел на меня подозрительно. А когда увидел толпу таких же «ненормальных», как я, сочувственно покачал головой.

Потом-волнения: будут ли билеты? Билеты были, только на спектакль, который состоится через три недели.

Но и это считалось удачей…

В день спектакля я был «при параде» с самого утра. Потому что за шестьдесят минут, разделявшие окончание работы и начало спектакля, немыслимо слетать от Кузнецкого моста, где моя служба (Прокуратура РСФСР), до Бабушкина — места моего жительства — и обратно в центр. Благо от моего учреждения до Большого театра десять минут ходу. Все шло но расписанию.

В четыре позвонила Надя, справилась, не отменяется ли поход.

Надя работала рядом. Дом моделей. Моё первое (очень хотелось бы, чтобы и последнее) «случайное» знакомство.

В ресторане ЦДРИ. Сколько раз мы передавали друг другу дежурное обеденное меню, прежде чем я решился заговорить о чем-либо, не имеющем касательства к бульону с пирожком и бифштексу.

У неё, оказалось, тоже было желание свести более близкое знакомство. Но почему-то оно шло по линии, которую я долго не мог взять в толк. Моя собеседница все время сбивалась на разговор о том, что какое-то СМУ постоянно роет траншею возле их дома и портит телефонный кабель.

Я намекнул, чю простое человеческое общение лучше телефонного. Она же твердила о своём: о кабеле, о СМУ…

Объяснилось все неожиданно: Надя принимала меня за работника связи. Да, были времена, когда прокурорская братия носила погоны. Теперь же наш удел

— скромные звёздочки в петлицах.

Узнав мою настоящую профессию, она заметно зауважала меня. А я обрадовался тому, что Надя не манекенщица. Право же, конструктор-модельер с фигурой манекенщицы — это действует на мужское воображение. Свободное от семейных забот. Правда, впоследствии выяснилось, что начинала она с манекенщицы. Что ж, я тоже начинал совсем не со следователя…

В тот день я подтвердил Наде, что уговор в силе. А это значит, что, отпросившись у своего начальства (Агнессы Петровны, с которой мне довелось уже познакомиться по телефону), она поедет домой переодеться. Чтобы успеть к нашей встрече у крайней колонны слева.

В пять часов мне позвонили из больницы. Отоларинголог, который меня лечил, сказал, что в отделении завтра освобождается место. Мне следовало бы обрадоваться. Что я и высказал по телефону. А когда положил трубку, почувствовал неприятный холодок. Какая может быть радость от того, что тебе полезут скальпелем в горло? Б-р-р!

Что ж, видимо, пора дать решительный бой…

В четверть шестого заглянула в мой кабинет Фаиночка.

Миниатюрное существо со вздёрнутым носиком и каштановыми кудряшками. Секретарша зампрокурора республики.

Фаиночка работала совсем недавно. Срезалась на вступительных экзаменах в заочный юридический институт, но юриспруденция, как говорится, прикипела к сердцу, и она пошла служить в прокуратуру.

На ней было простенькое платьице. И все в ней было естественно и человечно, слова и поведение. Глядя на неё, я с грустью думал: неужели и она когда-нибудь совьёт себе кокон вежливо-холодной секретарской учтивости?

— Игорь Андреевич, Иван Васильевич просил, чтобы вы зашли к нему в конце работы.

Мой телефон частенько занят. И если я нужен начальству, она не ленится подняться на два этажа.

Смущается, краснеет, по приходит. Правда, в буфете (если у меня нет времени на поход в ЦДРИ) никогда не сядет за мой столик. Прекрасный повод для шуток. Его с удовольствием используют некоторые мои коллеги. И вгоняют девушку в краску.

— А сейчас Иван Васильевич занят? — спросил я.

— Его просто-напросто нет. В Совмине. Вы его все-таки дождитесь. Просил…

— Уж эти просьбы, — сказал я. — Паче приказания.

Фаиночка сморщила носик: рада, мол, помочь, но нечем. Перед тем как она захлопнула дверь, я попросил:

— Как только объявится, позвоните?

— Обязательно, Игорь Андреевич.

Её кудрявая голова исчезла.

Значит, завтра к двенадцати — в больницу. С узелком.

Всякие там кулёчки, электрическая бритва, зубная щётка…

Собираюсь лечь уже второй год, а тут сразу-завтра. За полдня надо успеть переделать массу дел. Позвонить в прачечную, чтобы бельё не привозили. Непременно внести взнос за кооператив. И так уже задолжал за два месяца.

По работе, слава богу, ничего срочного. Неделя ничего не решает. Правда, я слышал, что после операции некоторое время разговаривать не разрешается. А сколько? Надо было узнать. Немой следователь — что за следователь…

Незадолго до шести я не вытерпел и, не дожидаясь звонка Фаиночки, спустился в приёмную к заму.

Ивана Васильевича ещё не было. Секретарша смутилась. Словно в отсутствии начальства была виновата она.

Конечно, ровно в шесть я имел право, как и все, покинуть службу. Де-юре. Но де-факто… Не знаю, отыщется ли такой человек, кто решится не уважить просьбу руководства. Впрочем, де-юре тоже не очень на моей стороне. День у меня ненормированный… С мрачным видом я устроился в кресле возле Фаиночкиного стола.

Девушка продолжала бойко стучать на машинке, изредка бросая на меня извинительные взгляды. Наверное, по молодости она считала себя обязанной уходить вместе с шефом. Или по его разрешению.

А может быть, она сегодня осталась из-за меня, чтобы мне было не так скучно в приёмной?..

В четверть седьмого мне стало тоскливо.

Звонить Наде бессмысленно — в пути.

При всем моем уважении к Ивану Васильевичу в эти минуты я про себя не очень лестно о нем отзывался.

На всякий случаи сбегал наверх, к себе. Может быть, Надя все-таки позвонит. Но аппарат молчал.

Тогда я спустился в приёмную (опять же бегом), чтобы не упустить ни одной секунды.

Но зампрокурора все не было. Я снова пошёл к себе.

Ещё в коридоре услышал звонок и бросился к двери.

Это была не Надя. Звонил свидетель по делу, которое я заканчивал. Я постарался поскорее закруглиться, чтобы освободить линию.

Не успел я положить трубку, как опять раздался звонок.

— Игорь Андреевич, вы ещё у себя?

Я узнал голос Агнессы Петровны.

— Да, сижу как на иголках.

— У вас сегодня приятный вечер, я знаю. Но не больше двух минут….

Знаю я её две минуты. Поэтому говорю:

— Агнесса Петровна, дорогая, простите, ради бога, вызвали к начальству. Я вам позвоню сам, завтра. Дело спешное?

— Что вы! Пожалуйста. Успеется и завтра. Желаю хорошо провести вечер…

Я вздыхаю. Кладу трубку. Бреду по опустевшему зданию к Фаиночке.

Без двадцати семь меня охватило отчаяние. И не потому, что я до сих пор ещё не подводил моего очаровательного конструктора-модельера (хотя бы в последнюю минуту, но ухитрялся уведомить, что занят). Мне было жалко её, стройную и одинокую, сиротливо стоящую у нашей колонны.

И ещё что-то— во мне шевелится вроде ревности. Ведь у театра сейчас много мужчин. Молодых и модных. Но главное, я срывал Наде вечер. Что она подумает, если я не приду?

И вот решаюсь…

— Фаиночка, сделайте мне одно одолжение.

Машинка замолчала. Я никогда ни о чем не просил девушку,

— А смогу?

— Отлично справитесь. Сходите за меня в Большой театр…

Конечно, с моей стороны это было предательством.

Я разрушал нашу дружбу самым варварским способом.

И её мечты, быть может…