Юлиан Семенов - Дунечка и Никита

Семенов Юлиан Семенович

Дунечка и Никита

Юлиан Семенович СЕМЕНОВ

ДУНЕЧКА И НИКИТА

- Идиоты, - сказал Никита. - Пустите, спать хочу.

Он лежал на кровати одетый. Он лег под утро, потому что всю ночь просидел над книжками по актерскому мастерству. Голову он накрыл подушкой, чтобы не слышать шума с улицы. Улица просыпалась рано. Дворник сонно переругивался с милиционером и громко шаркал метелкой по сухому тротуару. В доме напротив, на втором этаже, в третьем окне слева, мальчик в очках садился за рояль по утрам и наяривал гаммы. Никита часто разглядывал его в бинокль. У очкастого мальчика были короткие пальцы и веснушчатый нос. Никита его ненавидел.

Степанов снова тронул Никиту за плечо.

- Ну? - спросил Никита из-под подушки. - Чего?

- Вставай.

- Гады вы все. Мучаете человека.

- Мы привели Дуню, - сказал Степанов.

Никита сбросил подушку, сел на кровати и стал тереть лицо. Он тер лицо обстоятельно, разминая мышцы по системе йогов.

- Все-таки да? - спросил он.

- Что я могу поделать?

- Когда?

- Назначили на десять утра.

- Кто судья?

- Черт его знает. У тебя нет ничего выпить?

- Нет, потому что пить нехорошо, если сражаешься или когда пишешь. Так, кажется, у Папы... А я сегодня сражаюсь. Ну-ка, стань. Колоссальный прием... Протяни левую. Захватываю у кисти, понял? Рывок на себя, ногу вперед с резким выбросом - и ты в партере.

- Я, милый, на галерке.

- Слушай, у меня сегодня зачет по драке, а может, еще консультация по мастерству. Что я стану делать с Дунькой?

- Нам ее не с кем оставить.

- А как ее будут делить?

- Отстань, а?

- В холодильнике есть прекрасный квас. Хочешь? Могу выдать.

- Я хочу выпить.

- У тебя, кстати, деньги есть?

- Есть.

- Одолжи десятку.

- На.

- До, ре, ми, фа, соль, ля, си, мне спасибо, вам мерси, - сказал Никита и пошел в ту комнату, где Надя сидела с Дунечкой.

- Здорово, сестреночка, - бодро сказал Никита и поцеловал Надю. Племяшечка, привет.

- А я сегодня весь день с тобой буду, - сказала Дуня.

- Мешать станешь?

- Конечно.

- Выдеру.

- Меня драть нельзя, я нервная.

- Вы оба понимаете, что творите? - спросил Никита. - Может, отложите ваш бракоразводный про...

- Никита! - Надя показала глазами на Дуню.

- Ничего, говорите, я вас не буду слушать, - сказала Дунечка и приложила пальцы к ушам, - я вместо этого смотреть буду.

- Пожалуйста, не отпускай ее ни на шаг, - сказала Надя, - нам просто не с кем ее оставить, понимаешь? Никого нет, кроме тебя.

- Мама вернется послезавтра...

- Я не виновата, что все это назначили на сегодня.

Дунечка пошла в ту комнату, где у окна сидел Степанов. Она шла, подпрыгивая на носочках.

- Смотри, - сказала она, остановившись возле двери. - Я умею на самых кончиках, как балерина.

- Ах ты рыбонька моя, - сказала Надя и вышла на кухню.

Никита пошел следом за ней.

- Еще ж не поздно, - сказал он. - Ты ведь любишь его.

- Я его ненавижу.

- Он тебя любит.

- Он негодяй, я его видеть не могу.

- Ты без него повесишься через полгода.

- Ну и пусть.

- А как вы будете с Дунькой?

- Она будет со мной.

- Она будет без отца.

- Она будет со мной, - повторила Надя, - ясно тебе? И вообще, не суй свой нос туда, куда не надо.

- Как с Дунькой сидеть, так <Никиток>, а как говорю правду - так <не суй нос>. Ты - сумасшедшая.

- Сам очень хороший.

- Мне по долгу велено, я - артист. Артист обязан быть сумасшедшим, иначе он станет дерьмом.

Никита ушел в ванную, залез под душ и задернулся занавеской. Он плескался и повизгивал тонким голосом.

- Надька, - крикнул он, - потри спину.

Надя выключила газ, поставила медную кофейницу на стол и пошла в ванную.

- Какой долдон вымахал, - сказала Надя, - а вроде вчера я тебя грудного купала.

- Не подглядывай, - сказал Никита, - я тебя стесняюсь. Слышь, Надьк, а чего ты такая красивая перед разводом стала? Влюбилась? Или страдание делает женщину прекрасной?

- Страдание. Нагнись ниже.

- Больно дерешь!

- Не кричи. У тебя спина грязная.

- Спина - не душа, прожить и с такой можно. Слушай, а вот для вас имеет значение, какая у мужчины фигура?

- Конечно.

- У меня ноги тонкие.

- Дурашка, - сказала Надя, - это красиво.

Она села на край ванны и заплакала. Плакала она по-детски: у нее катилось по щекам много слез и сразу же краснел нос.

- Идиоты, - сказал Никита, - вы идиоты. Выйди, я буду вытираться.

Степанов сидел возле окна, а Дунечка танцевала посреди комнаты. Она любила танцевать.

Степанов смотрел на дочь и вспоминал, как семь лет назад в такой же летний день Дунечку привезли из родильного дома.

Есть разница в том, как относятся к новорожденному мать и отец. Надя подолгу просиживала возле Дунечки - сморщенной, коричневолицей, пищащей хриплым голосишком, - и смотрела на нее с умилением, и находила сходство: <Уши у нее твои, и брови твои, и подбородок твой>. А Степанов смотрел на этот пищащий комочек с осторожным любопытством, не видел никакого сходства, но соглашался с Надей и недоуменно хмыкал: <Моя дочь...>

Люди - те же позвоночные, только высшая их форма. Волчица облизывает детеныша, подолгу глядит на него, положив длинную морду на толстые лапы, а волк гуляет себе по лесу, мимо слепых волчат проходит равнодушно - не придавить бы, - и только. Волк начинает брать детеныша с собой, когда тот делается постарше и когда мать уже не смотрит на него с такой нежностью, а порой даже прикусит за загривок, если что не так. У зверей младенчество принадлежит матери, зрелость - отцу. У людей - так же.

- Папочка, - спросила Дуня, - а у вас когда начнется баракоразводный?

- Что?

- Так Никита сказал.

- Не болтай, мать, ерунды...

- Ну какая ж я тебе мать, - рассудительно сказала Дунечка, - я твоя дочка.

- Дуньк, скажи <рыба>, - попросил Степанов, закрыв глаза.

- Рыба.

- Раньше ты говорила - лыба. Ну-ка, иди, я тебя поцелую.

- Вы меня всегда целуете, когда ссоритесь.

- Смотри, какой пух тополиный летает.

- А зачем он летает?

- Весна...

- Пусть бы зимой летал, тогда падать не больно.

Вошел Никита:

- Она уже ушла.

- Пока, Дунечка, Никиту слушаться безо всяких.

- А со всякими?

Никита и Степанов посмотрели друг на друга. Степанов поднялся, потянулся, захрустев пальцами, и пошел в суд - разводиться.

- Дунька, порубать хочешь?

- Знаешь, как папа говорит? Он говорит: <рубансон-гоглидзе> и <кирневич-валуа>.

- А что такое <кирневич-валуа>?

- Очень просто. Это когда в рюмку наливают водку.

- Ясно. Яичню <рубансон-гоглидзе>?

- Не хочется.

- Мало ли что не хочется... Надо. Человек есть то, что он ест. Поняла?

- Нет.

- Что нет?

- Как же он может быть тем, что ест? Ведь человек не еда.

- Ты у меня Гегель.

- Ну какой же я Гегель, Никит? - снова рассудительно ответила Дунечка. - Я девочка.

- Ладно, девочка. Сиди, я пойду глазунью жарить.

Дунечка осталась в комнате одна. Улыбка сошла с ее лица, и оно вдруг сделалось взрослым и скорбным. Она подошла к окну и стала разглядывать улицу, по которой с ревом проносились расплющенные машины, торопились люди - большеголовые и с коротенькими ножками. А когда к остановке подъехал рычащий автобус и пустил струю дыма, Дунечка сделала шаг от окна - так он был грозен, этот красный автобус, если глядеть сверху.

Дунечка еще немного поглядела в окно, потом ей это наскучило, и она решила порисовать. Она взяла красный карандаш и нарисовала на оборотной стороне синей тетрадки танцующую женщину с сумочкой в левой руке. Глаза танцовщицам Дунечка рисовала длинные и раскосые, волосы - распущенные, падающие на лоб. Она умела рисовать танцующих женщин: она чувствовала движение и, когда рисовала, делала ногами те самые движения, которые в рисунке повторяли танцовщицы с худыми длинными руками, с сумочками и в шляпках на распущенных волосах.

Дунечка полюбовалась танцовщицей, немного потанцевала сама, а потом, вздохнув, принялась убирать Никитину кушетку. Движения ее были точны и повторяли движения матери, когда та по утрам убирала кровати.

Дети точно повторяют движения. Но кто сказал, что они так же точно и цепко не повторяют те слова, которые слышат? Кто сказал, что они не понимают смысл этих слов - тех злых, обидных и горьких слов, без которых вряд ли обходится какая семья?

<Ты еще маленькая>, <ты этого не понимаешь>. Какая глупость! Плохая память - бич людей. Родители забывают самих себя - семилетних. Вспомните себя в семь лет те, которым сейчас тридцать! Вспомните! Ведь вы все понимали в семь лет - особо остро, может быть, даже точней, чем понимаете сейчас, потому что тогда ваше сознание не было загромождено тем, что ханжи называют <богатым опытом>. Доброта человека должна проверяться его отношением к детям.