Александр Бондарь - Downtown

Бондарь Александр

Downtown

Александр Бондарь

Downtown

Английское слово "downtown" в переводе значит "нижний город" или же "центр города". Есть такой downtown везде - в любом городишке, в каком только вы ни окажетесь. В Торонто он мал по размеру, но почти не уступает своей монументальностью даунтауну Монреаля или Нью-Йорка, Рима или Санкт-Петербурга, Вашингтона или Москвы. Вы встретите здесь несколько рядов не очень высоких (не чета нью-йоркским) жмущихся один к другому небоскребов, по краям небольших улиц с маленькими ресторанчиками и магазинами. Сытые нищие, выпрашивающие мелочь на бутылку хереса или на сигаретку марихуаны. И еще - публика, своя даунтауновская публика. Деловые люди. Чистые, оттутюженные, в аккуратных костюмчиках. Они идут куда-то, крепко сжимая в руках свои кейсы. Идут, не замечая вас и вообще ничего не замечая. Люди делают бизнес, и время у них - деньги.

Ночью downtown преображается. Исчезают куда-то все эти респектабельные господа, и на улицы вылезают праздношатающиеся молодые люди. Восновном, это - рабочие и вэлфэристы. Для них зажигают свои огоньки ночные клубы, рестораны и бары. На перекрестках уличные проституки терпеливо дожидаются своих клиентов. Но все это - только до двух ночи. В два перестают наливать спиртное, и ночные заведения закрываются. Улицы пустеют. Город укладывается спать. Затихает понемногу шум машин, гаснут огоньки в окнах домов. И только неоновые огни разноцветной рекламы грустно подмигивают запоздалым прохожим, приглашая купить еще одну какую-нибудь ненужную вещь.

... Когда я уезжала, лил сильный дождь. До самого Бреста. Тяжелые капли били в оконное стекло, и сквозь этот дождь я могла видеть только одну и ту же картину: бесконечная череда обнаженных деревьев, между которыми то тут то там появлялись жалкие нищенские строения. Летом здесь все прикрывает зелень, зимой - снег. Но теперь, когда весна еще по-настоящему не наступила, а зима уже кончилась, ничто не могло припрятать царящие кругом нищету и уродство.

Свет еще не включили, и в купе у меня было темно. Читать нельзя, оставалось только глядеть в окно или же коротать время, разговаривая с попутчицей - пожилой украинкой, похожей на Нонну Мордюкову и еще на кого-то - кого я не могла вспомнить. Та всю дорогу рассказывала, как хорошо им было при коммунистах и очень эмоционально настаивала на том, что Кравчука, Кучму и Горбачева нужно повесить на одном фонарном столбе.

Помню украинских таможенников. Двое здоровенных парней с повязками угрюмо ходили по вагонам, допрашивая пассажиров - везет ли кто доллары. Долларов ни у кого не оказалось. Таможенники шарили по тюкам и чемоданам ища к чему бы придраться, но в этот момент поезд тронулся. Один из них, выйдя в тамбур, меланхолично сдернул стоп-кран, после чего оба поспрыгивали на насыпь.

Еще помню брестский вокзал. Здесь было немноголюдно, чуть чище, чем в Краснодаре. Какая-то бабушка в углу торговала семечками. Два солдата в новеньких, только что снятых с новобранцев, шинелях курили, дожидаясь своего поезда. Хотелось есть, но несвежие пирожки и мятые пирожные в вокзальном буфете продавались только за "зайчики".

Последнее, что я запомнила здесь: пьяный таможенник, осматривавший мой багаж. Он не стал особенно ковыряться. Дыхнув мне в лицо перегаром, принял на веру, что ничего запрещенного я не везу.

А потом была Польша. На варшавском вокзале задерживаться не хотелось. Еще в Бресте мне рассказали, что здесь полно бандитов - русских, украинских, белорусских, чеченских. Поляков они не трогают - охотятся за соотечественниками.

Варшава - полурусский город. Родную речь тут слышишь на каждом шагу, и почти все поляки понимают по-русски. Здесь чище, чем в России, ухоженней. Улицы и дома имеют более европейский вид. В магазинах - совсем, как в России до революции, говорят "добрый день" и "что вам угодно?" Глядя на эти аккуратные домики в западно-европейском стиле, я не могла понять - зачем это поляки куда-то еще и уезжают...

Летовский авиалайнер, перечеркнув океан, за восемь часов доставил меня на североамериканский континент - в страну, где я не была никогда раньше, и которая должна была стать теперь моей новой родиной.

В аэропорту "Пирсон" меня встречали вежливые негры - таможенники. Иммиграционный чиновник долго и с любопытством глядел на мой "landed immigrant", словно бы не решаясь попробовать его на зуб и тем убедиться - не сама ли я его напечатала.

Когда очутилась на улице, моросил дождь, придавая всему какой-то серый, унылый вид.

- Лена! - Услышала, вдруг, откуда-то сзади.

Я обернулась. В четырех шагах от меня стоял Дима - мой кузен. Я сразу его узнала, хотя видела всего один раз - лет одиннадцать тому назад. Эти годы страшно изменили его: он и не повзрослел даже, а как-то постарел похудел, осунулся. У него был вид человека, который успел уже все испытать и все увидеть, и который не ждал теперь от жизни ничего хорошего. Ему не было еще тридцати, но выглядел он на все сорок.

Мы обнялись и поцеловались по-родственному. Перед отзездом я написала Диме, что приезжаю, но, честно говоря, не ждала, что он будет встречать меня в аэропорту.

Дима поднял мои чемоданы и потащил их куда-то, сказав, что отвезет меня на своей машине. Но в этих его словах я не услышала какой-либо гордости или самодовольства. Подойдя ближе, поняла - отчего. У бордюра, в сторонке, стоял старый пошарпанный "шевроле" с треснувшим передним стеклом и большой мятиной сзади.

Я запомнила Диму другим. Одиннадцать лет назад, у какого-то нашего с ним далекого родственника. Аккуратный красивенький мальчик в сером костюмчике; словно породистый кобелек, выставленный на всеобщее обозрение. Мне сообщили, что Дима закончил школу с золотой медалью и занят сейчас раздумием - в какой именно вуз ему поступать. Рассказывая об этом, взрослые кивали многозначительно и покровительственно улыбались, отчего я очень смущалась и краснела до самых ушей. Сам Дима посмотрел на меня тогда только один раз и то, что он увидел, явно ему не понравилось. "Найдем лучше" прочитала я у него в глазах.

Сейчас все переменилось. Дима без выражения глядел то на меня, то на дорогу и рассказывал о своей жизни. Говорил он очень спокойно, равнодушно даже - так, словно бы речь шла и не о нем, а о каком-то другом человеке, участь которого была ему безразлична.

Я видела, как за окном пробегали симпатичные - словно игрушечные домики; как будто специально расставленные вдоль этой дороги, дабы турист, приехавший в Канаду только что, мог все увидеть с лучшей стороны.

Дима эмигрировал шесть лет назад. Довольно быстро он понял, что Канада - не такова, какой она ему казалось издали. Никто его здесь не ждал, и он никому тут не нужен. Точно также, как не нужна и его специальность советская юриспруденция. Дима уселся на вэлфэр, уселся прочно и не думал уже с него слазить. Четыре года прошли в ничегонеделании. Впрочем, выход отсюда был: поступать в университет и думать о новой специальности. Но в Диме уже надломилось что-то. Он и сам не понимал - что. Пусть все идет, как идет решил Дима и отдался на волю случая. Но ничего не менялось, а постоянное безденежье начало утомлять. Дима решил отыскать какой-нибудь дополнительный заработок. Не оставляя вэлфэра, он устроился грузчиком на склад. Теперь он бывший лучший ученик, победитель всевозможных конкурсов и олимпиад, вставал в четыре утра, чтобы перетаскивать целый день мешки на пыльном вонючем складе, в компании с неграми, которые грязно ругались и курили марихуану.

Дима знал, что половина рабочих на этом складе - нелегалы, люди у которых нет не только разрешения на работу, но и вида на жительство. Хозяин - пузатый грек, объяснявшийся по-английски четырьмя фразами, спрашивал обычно только имя. Кончилось это все плохо. Кто-то на кого-то стукнул. И вот, здание склада окружили одинаковые фургоны, откуда появились угрюмые ребята в спецодежде и с рациями. Они брали за шкирку каждого и в грубой форме требовали удостоверение личности. Дима засыпался. Он потерял вэлфэр, а штраф, который ему пришлось выплатить, едва не перекрыл все, заработанное им за полтора месяца.

Сейчас он перебивался на каких-то случайных работах и утешал себя тем, что научился смотреть на вещи просто, избегая лирики и ненужного трагизма.

Я молча выслушала эту историю. Не хотелось его обижать, но, по-моему, он сам виноват во многом. Нечего было рассчитывать, что его, оставившего свою страну, страна чужая примет, раскрыв широко объятия.

Жилье Димы произвело на меня такое же впечатление, как и его машина. Он в свою очередь честно признался, что вся мебель, которую я тут вижу - с мусора. Дима нисколько этого не стеснялся. Он даже с какой-то болезненной гордостью рассказывал историю нахождения каждой вещи.

Потом мы поужинали. Дима угощал меня печеными куриными ножками, сообщив, что ест он это чуть ли не ежедневно, так как дешевле здесь ничего нет. После, достав с мойки грязный стакан, попытался налить мне туда какой-то бормоты. Я отказалась, побоявшись, что может произойти то, о чем потом будет неприятно вспомнить.