Пола Хокинс - Девушка в поезде Страница 10

Я ложусь и заползаю под одеяло. Я хочу знать, что случилось и за что мне должно быть стыдно. Я отчаянно пытаюсь извлечь смысл из ускользающих обрывков памяти. Нет сомнения, что я была свидетелем какой-то ссоры. С Анной? Я провожу по волосам и трогаю ранку на губе. Вот-вот картинка ссоры всплывет в моей памяти, и я услышу, что говорят, но нет, все напрасно. Как только мне кажется, что я сейчас все вспомню, картинка снова расплывается и погружается во мрак.

Вторник, 2 октября 2012 года

Утро

Скоро пойдет дождь, я чувствую его приближение. Я замерзла, и стук зубов отдается в голове; пальцы побелели, а кончики даже посинели. Но я не собираюсь уходить в дом. Мне здесь нравится, это как очищение, как ледяная купель. Все равно скоро придет Скотт, затащит в дом и укутает, как ребенка, в одеяла.

Вчера вечером по дороге домой со мной случился приступ паники. Там был мотоциклист, который то и дело газовал, заставляя двигатель отзываться ревом, вдоль тротуара медленно ехала какая-то красная машина, как будто водитель искал проститутку, а дорогу мне перекрывали две женщины с колясками. Я не могла пройти мимо них по тротуару, шагнула на проезжую часть и чудом не угодила под колеса машины, ехавшей в противоположном направлении, которой я даже не видела. Водитель нажал на клаксон и что-то мне крикнул. Я не могла отдышаться, сердце колотилось как бешеное, в животе образовался комок, как бывает после принятия рвотного, когда всплеск адреналина заставляет чувствовать одновременно и боль, и возбуждение, и страх.

Я бросилась к дому, промчалась через него и выскочила к путям, где опустилась на землю и стала ждать поезда, чей грохот заглушит все остальные звуки. Мне хотелось, чтобы появился Скотт и успокоил меня, но его не было дома. Я пыталась перелезть через забор и немного посидеть с другой стороны, где никто не ходит, но порезала руку и была вынуждена вернуться домой. А потом пришел Скотт и спросил, что случилось. Я ответила, что мыла посуду и разбила стакан. Он не поверил и очень расстроился.

Вчера ночью, когда Скотт спал, я потихоньку выскользнула из постели и пробралась на террасу. Я набрала номер и, когда он взял трубку, слушала его голос: он говорил сначала тихо со сна, потом громче, потом с тревогой и раздражением. Я нажала отбой и стала ждать, будет ли он перезванивать. Я не стала блокировать свой номер, так что он наверняка высветился, и мне казалось, что он может перезвонить. Но он не перезвонил, поэтому я позвонила еще раз, а потом еще и еще. Вызов переключился на голосовую почту: своим мягким голосом он деловито обещал перезвонить при первой возможности. Я хотела позвонить ему в офис и перенести свой следующий сеанс, но сообразила, что вряд ли их автоматизированная система работает по ночам, поэтому вернулась в постель. Ночью я не сомкнула глаз.

Утром я смогу поехать в Корли-Вуд и сделать несколько фотографий. Утро будет туманным, темным и с настроением, так что должно получиться хорошо. Я подумала, что, может, стоит сделать маленькие карточки и попробовать продать их в сувенирной лавке на Кингли-роуд. Скотт продолжает говорить, что мне не нужно беспокоиться о работе, что я должна просто отдохнуть. Словно я какой-то инвалид! Если мне что и нужно, так точно не отдых. Мне нужно найти себе какое-то занятие, чтобы заполнить дни. Я знаю, чем все закончится, если этого не произойдет.

Вечер

На сеансе, который состоялся во второй половине дня, доктор Абдик – Камаль, как он позволил мне его называть, – предложил мне попробовать вести дневник. Я чуть было не сказала, что это невозможно, потому что я боюсь, что муж станет его читать. Я не сказала, потому что это было бы очень некрасиво по отношению к Скотту. Но это правда. Я никогда не могла записывать свои чувства, мысли и поступки. Вот один пример почему: когда я вернулась сегодня вечером домой, мой ноутбук был теплый. Он знает, как удалять историю браузера и все такое, умеет отлично скрывать свои следы, но я точно знаю, что выключала компьютер перед уходом. Он снова читал мою электронную почту.

Вообще-то меня это не смущает, поскольку там нет ничего такого. (Спам от компаний, занимающихся трудоустройством, и письмо от Дженни с занятий пилатесом, в котором она предлагает составить ей компанию в кулинарном клубе, члены которого по очереди кормят друг друга ужином по четвергам. Да я скорее умру.) Меня это не смущает, потому что это придает ему уверенности во мне, в том, что у меня нет никаких таких мыслей. И это хорошо для меня – хорошо для нас, – даже если это неправда. И я не могу на него сердиться, потому что основания постоянно быть настороже у него имеются. Я уже давала ему повод ревновать, и, наверное, не в последний раз. Я не образцовая жена. Просто не могу ею быть. Как бы сильно я его ни любила, мне все равно будет его мало.

Суббота, 13 октября 2012 года

Утро

Вчера ночью я проспала пять часов, чего со мной не случалось уже очень давно. Самое удивительное, что я пришла домой настолько на взводе, что ни секунды не сомневалась: буду долгие часы слоняться по дому, не в силах найти себе место и успокоиться. Я говорила себе, что это больше не повторится, особенно после того раза, но когда я его увидела и захотела, я подумала: а почему нет? Я не понимаю, почему должна себя ограничивать, ведь многие люди себе это позволяют. Мужчины, например. Не хочу никого обидеть, но разве не стоит быть честной хотя бы с самой собой? А я хочу быть такой, какая есть на самом деле и какой меня никто не знает – ни Скотт, ни Камаль, вообще никто.

После занятий пилатесом вчера вечером я спросила у Тары, не хочет ли она сходить со мной в кино на будущей неделе, а потом попросила прикрыть меня.

– Если он позвонит, можешь ему сказать, что я с тобой, просто отошла в туалет и сразу ему перезвоню? Потом ты звонишь мне, я ему перезваниваю, и все довольны.

Она улыбнулась, пожала плечами и согласилась:

– Хорошо.

Она даже не поинтересовалась, куда я иду и с кем. Она действительно хочет быть моей подругой.

Я встретила его в гостинице «Лебедь» в Корли, где он снял для нас номер. Мы должны быть осторожны, мы не можем попасться. Для него это было бы крушением всех надежд. И для меня стало бы настоящей катастрофой. Я даже не хочу думать, как поведет себя Скотт.

Он хотел потом поговорить со мной о событиях, случившихся в моей юности в Норвиче. Я вскользь уже упоминала о них, но вчера он хотел знать подробности. Я много чего ему наговорила, но только не правду. Я лгала, выдумывала, рассказывала всякие мерзости, которые он хотел услышать. Было забавно. Мне не стыдно врать. К тому же он вряд ли поверил всему. И я не сомневаюсь, что он тоже врет.

Он лежал на кровати и смотрел, как я одеваюсь. А потом сказал:

– Это больше не должно повториться, Меган. Ты сама это знаешь. Мы должны это прекратить.

И он был прав. Я знаю, что мы должны прекратить. Мы не должны продолжать, но наверняка будем. И сегодня не последний раз. Он не сможет мне отказать. Я думала об этом по дороге домой, и мне это нравится больше всего – чувствовать свою власть над другим человеком. Это самое пьянящее чувство.

Вечер

Я открываю на кухне бутылку вина, сзади подходит Скотт, кладет мне руки на плечи и спрашивает:

– Как прошел сеанс с психотерапевтом?

Я отвечаю, что все хорошо и есть прогресс. Он уже привык, что в детали я не вдаюсь. И вдруг он задает еще один вопрос:

– Хорошо вчера повеселились с Тарой?

Я сижу к нему спиной и не знаю, спрашивает он просто так или что-то подозревает. По голосу это понять невозможно.

– Она замечательная, – отвечаю я. – Вы наверняка понравитесь друг другу. Вообще-то на следующей неделе мы собираемся в кино. Может, я потом привезу ее к нам поужинать?

– А меня в кино вы не хотите пригласить? – спрашивает он.

– Всегда пожалуйста, – отвечаю я, поворачиваюсь к нему и целую в губы, – но она хочет посмотреть фильм с Сандрой Баллок, так что…

– Ни слова больше! Привози ее тогда после сеанса, – говорит он и, взяв меня за талию, слегка прижимает к себе.

Я наливаю вина, и мы выходим на улицу. Мы сидим перед лужайкой, касаясь травы пальцами ног.

– Она замужем? – спрашивает он.

– Тара? Нет. Одна.

– И бойфренда нет?

– Похоже, что нет.

– Неужели, подружка? – изумляется он, подняв брови, и я смеюсь в ответ. – Сколько же ей тогда лет?

– Думаю, около сорока.

– Понятно. И одна. Печально.

– На тебя всегда клюют одинокие, верно? Для них ты просто неотразим.

– Думаешь? Тогда, наверное, и детей у нее тоже нет? – спрашивает он, помолчав.

Может, мне это только кажется, но каждый раз, когда речь заходит о детях, я слышу в его голосе напряжение. Я чувствую, что мы можем поругаться, и не хочу этого, поэтому поднимаюсь и прошу его захватить бокалы, ведь мы идем в спальню.