Татьяна Шахматова - Унесенные блогосферой Страница 10

– Воробушка.

– Все верно! Мы говорим на языке метафор, потому что не все в этой жизни можно и нужно выражать прямо. Странички наших убитых – это тоже своего рода метафоры. Вернее, метафора.

– Метафора?

– Ну, да. Одна метафора. Потому что все написанное тут – это метафора одной-единственной мысли.

Поверить в то, что под этим безбрежным количеством слов и картинок скрывается только одна мысль, было довольно сложно. Я еще раз обратился к стене Светланы Романихиной, прокрутил страницу вверх и вниз, заглянул в глаза всем бесчисленным няшам и безоблачным курортам и, кажется, понял о чем говорит Виктория. Я встал со своего кресла и переместился на высокий барный стул на кухне. Тетка заменила обыкновенный стол на барный, поэтому и стулья к столу полагались соответствующие. Сама Вика вообще ела стоя, утверждая, что так пища усваивается лучше и не откладывается в ненужных местах.

– Ты считаешь, они транслировали мысль «мы идиоты, у нас ужасный вкус»? – рискнул предположить я.

– Нет. Это твоя мысль. Ты основываешься на собственной оценке написанного. А теперь встань на их точку зрения.

– Ну, не знаю. Что-то из серии «мы крутые», «мы классные»?

– Теплее!

– «Вам всем до нас как до Луны, только дороже встанет»?

– Отлично. Уже горячо!

Однако, как ни подбадривала меня Вика, дальше этого я не продвинулся, и ей пришлось раскрывать метафору самой.

– Эти записи, дорогой мой, демонстрируют одну простую идею: «мы – идеальная семья». Именно ИДЕАЛЬНАЯ. Обрати внимание, в семье есть маленький ребенок, но мы видим его присутствие только на некоторых фотографиях, и все они совершенно особого типа. Обычно молодые мамы вступают в группы вроде «Лучшая в мире мамочка» или «Носики-курносики», обмениваются там рецептами овсяных каш или обсуждают особенности протекания запоров в разных детских возрастах, или веселые случаи из жизни чада. Зависит от интеллекта и характера самой мамы, но смысл один. Здесь же ничего подобного мы не видим. Бытовая сторона материнства исключена из структуры этих страниц. Если ты посмотришь внимательнее, то поймешь, что ребенок в зрительном ряду выполняет ту же функцию, что фата или лимузин на свадебных фотографиях. Он должен быть. Без него картинка рушится, поэтому он есть.

Сказанное Викой звучало абсурдно, но, как ни странно, я действительно не обратил внимания на наличие ребенка.

Пока Виктория наливала чай я сходил за ноутбуком.

– А почему убийца не тронул ребенка? – спросил я, убедившись, что фотографии с ребенком на страничках Романихиных действительно были, а значит и ребенок у них имелся.

– Потому что ребенка в ту ночь дома не было. Обычно, на выходные его сдавали бабушке и дедушке. Регулярно, – ответила Вика, пожав плечами. Судя по всему, ей это казалось самоочевидным.

Тетка на удивление быстро разобралась в ритуалах соцсети. Она уже бросалась названиями детских песенок про каких-то барбариков в огромных башмаках, знала, в какую гавань должны заплывать пираты, и была информирована, что в группе «крошки-босоножки» дешевле. Не верить ее женскому чутью – значило восстать против всей человеческой эволюции. В профиле Светланы Романихиной была выложена фотосессия с ребенком. Это была серия фотографий, где обнаженная по пояс мама держит красивого, пухлого карапуза, завернутого в мягкое махровое полотенце, профессионально прикрывающее их обоих.

– Судя по качеству исполнения, это была заказанная фотосессия, довольно недешевая: с выездом на дом, – пояснила Виктория.

Фотографии настолько напоминали рекламу фирмы «Джонсонс Бэби», что у меня не возникло даже мысли, что ребенок настоящий.

– А это точно их ребенок? – на всякий случай уточнил я.

– Что и требовалось доказать, – улыбнулась Вика победно. – А меж тем это действительно их ребенок… Во всяком случае, в деле указан как их: Г. В. Романихин, два года от роду.

На страницах пары имелись и другие профессионально сделанные снимки: фотографии на природе напоминали рекламу «Домика в деревне», лучисто-счастливые лица на фоне моря были выполнены в стиле плакатов на стенах центра планирования семьи. Я только хотел ввернуть что-нибудь о заштампованности сознания, но Вика перемотала ленту фотографий на самое начало и увеличила одну из них.

– Вот, смотри, старые фото. Год назад. Торт, одна свечка, Романихин-младший в колпаке, шарики, мама в костюме эльфийской королевы, папа – волшебник Гендельф.

– И?

– Тебе не кажется, что этот маскарад годовалому ребенку не понять?

– Вряд ли годовалый чувак читал Толкиена. Что, снова толкиенисты? – спросил я.

– Не мудри лишнего, – Вика нетерпеливо тряхнула головой. – Обрати внимание на адресата самого праздника. Этот праздник сделан для родителей, а не для ребенка. Кстати, посмотри, тут же надпись от мужа жене: «Ты идеальная мамочка для нашего сына!». Вот и слово ключевое прозвучало: «идеальная».

Теперь все встало на свои места: надписи на стенах о прекрасно проведенном ужине, поцелуи, сердечки, постановочные кадры, и даже Macdonald’s оказался в кассу, как образец семейного отдыха.

– Кстати, Вика, а ты заметила, что идеальная картинка в американском стиле? – спросил я.

– Скорее в американистом. Но это как раз понятно, если учесть, какие фильмы они смотрели: американская киноиндустрия – лучший мастер по созданию обывательской мечты. И отпуск, на котором ты завис сегодня, тоже часть этой мечты. Мы знаем, что девушка сидит дома, но все должны знать, что семья – это ее работа и призвание. И она справляется идеально, хотя иногда устает и ей нужен отпуск!.. Кажется, скоро я расквитаюсь с этим дурацким делом, – вдруг заключила Вика.

Мне пока было не ясно, каким образом метафора идеальной семьи поможет обнаружить убийцу супругов Романихиных, однако я твердо знал, что Вика не станет объяснять заранее. Связано это было не с суеверием, а с ужасной катастрофической ленью вкупе с нетерпимостью к несообразительности всех вокруг. «Потом сам поймешь», – обещает в таких случаях Вика.

Сама про себя тетка говорит, что у нее холерический интеллект. Она всегда занимается несколькими делами сразу: читает параллельно (не путать с цезаревским одновременно) несколько книг, пишет несколько статей, а чтобы закончить работу, результат которой уже известен, ей требуется колоссальное напряжение силы воли. Даже не представляю, где и кем могла бы работать моя тетка, если бы не экзотическая, но, как оказалось, востребованная современным миром детективная филология.

– Да, еще шестую колонку расчерти: «Анализ визуальных образов», – сказала она, нацеливаясь схомячить вторую горбушку.

– Что?

– Фотки! Анализ фоток! Тормоз отпусти!

Я изловчился и отломил горбушку раньше, чем она:

– Сама отпусти свой тормоз!

– Ты ж не любишь горбушки, – Вика посмотрела на меня с удивлением, как на камень, который вдруг оказал сопротивление садящейся на него заднице.

– Кто тебе сказал?

– Это было самоочевидно.

– Ты даже не спрашивала!

– Но ты не просил.

– Я профто уфтупал тебе, – ответил я, демонстративно дожевывая отвоеванную булку.

– Благородно, – сказала она с такой мерзкой интонацией, что я чуть не подавился, а Вика уже перескочила. – Сашка! Это неслыханно! – голосила тетка из кухни, гремя посудой. – Сандалетин не пропускает мою статью! Ни в этот номер, ни в следующий. А моя методика нужна мне на процесс. И он знает об этом. А я вляпалась.

– По-моему, этот факап случился с тобой довольно давно, – ехидно заметил я и тут же отправил ей СМС «fuckup» – «провал».

– Провал?! – переспросила она.

– Ну ты же что-то сделала для того, чтобы чувак так возненавидел тебя, – многозначительно кивнул я.

Я помнил Сандалетина, когда он еще не был ни ученым секретарем, ни даже просто ученым. От городской черты до нашего дома в поселке городского типа, который теперь включили в границы города, ехать около десяти минут на электричке – всего ничего, но уже не совсем город, поэтому каждое лето во времена Викиной учебы к нам наведывалась целая шайка аспирантов, ее приятелей. Их давно знали в поселке, и те две-три летних недели, что они околачивались в нашем доме, становились настоящим событием для всей местной молодежи. Однажды приехал и Сандалетин. Сначала он ходил вместе со всеми, потом несколько дней его видели байронически тоскующим на берегу реки, а потом он уехал, не догостив, не дождавшись товарищей, чему, впрочем, никто особенно не расстроился, правда, и не обрадовался. Я с трудом вспомнил его грустную вытянутую физиономию, «парафиновой бледности», сказал бы какой-нибудь Тургенев, когда Вика однажды вернулась из университета дрожащая, как медуза на блюде, и, адски вращая глазами, прошипела: «Помнишь Сандалетина?.. Кирилл… Михайлович, длинный такой, несчастный?.. Ну и козе-о-о-ол!».

– Разве ты не можешь использовать свою методику без публикации? – поинтересовался я.