Евгений Сартинов - След нумизмата Страница 10

-- Готово, господа! Можно вызывать рассыльных -- и в архив. Извольте только расписаться.

Уже вечером, шагая по набережной Невы к себе домой, Алексей Соболевский в который уже раз старался понять, что же заставило его взять константиновский рубль. Сунув монету в карман, он первоначально даже не понял, что совершил. Лишь много позже до Алексея дошло, что он именно украл! Но почему? Словно какая-то высшая, неподвластная ему сила руководила его рукой. Случившееся волновало и корежило душу молодого чиновника. По молодости лет ему не приходилось впрямую сталкиваться с такими явлениями, как взятничество или растрата. Высочайшей милостью своего покровителя Алексей быстро перенесся с незначительного поста, где ни о взятках, ни о живых деньгах и речи идти не может, сразу в такие сферы, где темные махинации совсем уже не имеют места. Сам Канкрин, отец шестерых детей, служил образцом честности, неподкупности и даже скупости, перенося их из личной жизни в дела финансовые, чем порой вызывал насмешки у российских аристократов. Так что же заставило его, Алексея Соболевского, взять монету?

Может, он слишком активно принимал участие в ее создании, от первого рисунка до конечного результата? Сроднился с ней за эти шесть дней? Самое странное, что сейчас он даже не знал, что с ней делать. Оставить себе? Но она вечно будет напоминать о совершенном проступке, грехе. Для педантично-честного Алексея это показалось настолько ужасным, что он чуть было не решил выбросить проклятый рубль, даже обернулся к Неве, но заснеженное белое пространство тут же заставило его отказаться от пришедшей в голову мысли. Не дай Боже, кто-нибудь найдет монету на льду, и тогда она неизбежно попадет в руки полиции. Соболевского даже в жар бросило. Это ведь неизбежное дознание, розыск, открытие истины и бесчестие!

Минут пять он стоял на набережной, бездумно глядя на заснеженный простор Северной Пальмиры. И это холодное, ледяное безмолвие, строгость форм архитектуры и застывшей воды неожиданно успокоило его.

"А чего я, собственно, боюсь? Проделал я все чрезвычайно ловко. Пока на троне Николай, о монетах никто и не вспомнит. Зато завтра я приглашен на обед к Обориным. Покажу монету Леночке, пусть знает, в каких важных делах участвует ее жених."

Образ невесты, хрупкой, голубоглазой дочери отставного майора, заставил его забыть о всех неприятностях заканчивающегося дня. Северный ветер ударил сильней, и, отвернувшись от этого неприятного, ледяного дыхания Гиперборея, Cоболевский поспешил домой.

До конца бурного, великого 1825 года оставалось менее двух недель. 7. ПРОГУЛКИ БЕЗ ЛУНЫ.

Очнувшись, Силин понял, что незаметно для себя снова уснул, сидя за столом и положив голову на раскрытую тетрадь. От ускользнувшего сна осталось только какое-то неясное воспоминание, что-то связанное с черной тетрадью, c константиновским рублем. Заспанными глазами Михаил в очередной раз прочитал выученную наизусть концовку первой записи: "Сим удостоверяю, коллежский асессор, Алексей Соболевский, сын Александров. 18 февраля 1850 года". И старомодная, витиеватая роспись, начинающаяся с огромной заглавной "С" и, постепенно сошедшая к почти незаметной последней букве с коротким росчерком в конце.

Закрыв тетрадь, Силин взглянул на часы и стал торопливо одеваться. Стрелки его "Командирских" показывали третий час ночи.

Промозглая сырость осенней ночи сразу пробрала его до дрожи. Сухопарое тело Нумизмата не хотело покрываться жирком даже во времена властвовавшей на кухне Наташки, готовившей много и вкусно. Ну а годы на хлебе и концентратах тем более не дали разжиться "прослойкой", так что промерзал он мгновенно, до самых печенок, отчего не любил ни осень, ни зиму.

К "Золотому бару" он подошел вовремя, народ как раз потихонечку начал расходиться. Музыка гремела, пробиваясь даже сквозь толщину стен и заамбразуренных окон. Но звучала не томная музыка, про которую ему рассказывал в свое время Семка-Динамит, а что-то более ритмичное. Под такую хорошо раздевать не топ-модель, а роту новобранцев. Из раскрытых дверей в ярком столбе освещенного проема появлялись мужские и женские фигуры, но, отойдя буквально на несколько метров в серую тьму, сразу превращались в темные, размытые силуэты. Оставались лишь голоса, смех да хлопанье дверей машин.

Метрах в десяти сбоку от стоянки рос большой, старый тополь. За его толстым стволом Михаил и разместился. Машины разъезжались, высвечивая напоследок фарами остальных завсегдатаев бара. Вскоре подошел и хозяин ближайшей к Силину "десятки". До Нумизмата донесся голос с характерным кавказским прононсом.

-- Садысь, Наташа, поедэм кататься.

-- Я не Наташа, я Люда, -- хихикая, ответила заплетающимся языком девица.

-- Какая разница, сегодня будэш Наташей.

Судя по голосу, и сам хозяин "десятки" был изрядно подшофе. Но машина его, резко развернувшись, на сумашедшей скорости понеслась в сторону выезда из города, на пустынное шоссе, любимое место гибели этих ночных фанатиков свечинской "Формулы-1". На одном из поворотов стояло уже три памятника таким вот "сорокаградусным" пилотам.

"Чтоб ты, сволочь, гробанулся!" -- пожелал от всей души Силин, и волна ненависти, так часто посещающая его в последнее время, заставила передернуться судорогой отвращения лицо и тело Нумизмата.

Ближе к четырем часам на стоянке перед баром остался только длинный "Понтиак" Гарани. Силину надоело стоять на одном месте, и он решил обойти здание бара. Оказалось, что не только фасадные, но и боковые окна заложили стеклоблоками. Сохранились лишь окна, выходящие на пустырь. Подойдя к ним, Михаил сразу услышал характерный грохот посуды, резкие женские голоса.

"Кухня", -- понял он. Все три окна с наружной стороны оказались забраны железными решетками по подобию жалюзи. Но изнутри кухни одно из окон оказалось открытым, это Нумизмат понял и по звуку, и по стойкому запаху жареного мяса, вызвавшему у Силина резкое отделение слюны.

Приникнув к узкой щели решетки, Михаил мог спокойно наблюдать за обыденным бытом кухни. От окна тянуло теплом, он даже смог немного согреть озябшие руки. Внутри кухни, как на освещенной сцене, неторопливо передвигались поварихи, готовить уже ничего было не надо, и они приводили в порядок посуду, по ходу дела перемывая косточки знакомым и родственникам.

-- А я сегодня своего мужа видела, -- услышал Силин знакомый голос Наташки. Саму ее он не видел, она сидела как раз в простенке между окнами, в каком-то метре от Михаила, и чистила впрок картошку.

-- Это того чокнутого? -- спросила одна из поварих. -- Ну и как он?

-- Да что ему будет! Все такой же, помесь глиста с жирафом. Только оброс как поп, волосы немытые, грязные, висят сосульками, тьфу!

Она добавила совсем не женское словечко, и Силин в ответ про себя парировал: "Сука!"

Бабы сдержанно посмеялись, потом одна спросила Наталью:

-- А как у тебя с этим, с Витькой-то?

-- Да все так же. Болтается, как говно в проруби. Жена поманит -- к ней бежит. Деньги кончатся, пнет его -- он ко мне плетется.

-- Ну, а хоть какой-нибудь прок от него есть?

-- Да самую малость. Больше растравит, чем оттрахает...

Разговор перекинулся на какую-то всем известную Машку, мужик у которой, по общему мнению, гуляет направо и налево, а глупой бабе все невдомек.

Для Силина эти подробности были уже ни к чему. Он собрался уходить, но тут одна из поварих спросила:

-- Хозяин-то еще здесь?

-- Да, с Алешкой в шашки играет. Всю ночь как сыч сидит.

-- Ну и что с того? -- заступилась за Гараню Наташка. -- Просто он сова. Я вот жаворонок, так мне эти ночные смены как нож острый к горлу. Дрыхну до четырех вечера, потом вскакиваю как оглашенная и снова бегу сюда.

В подтверждение этих слов Наташка сочно зевнула, но тут другой женский голос с нотками панического ужаса воскликнул:

-- Девки, а время-то уже полпятого! Мы так на первый автобус не успеем!

Вся поварская гвардия дружно заохала, еще энергичнее загремела посудой, и вскоре голоса стихли, погас и свет. Но от окна по-прежнему устойчиво тянуло теплом, и Силин понял, что у кухарок нет привычки его закрывать.

"Да и зачем, на окне ведь решетка," -- понял ход их мыслей Михаил, ощупывая довольно-таки жидкие жалюзи. Судя по всему, решетка была прикреплена к стене крепкими дюбелями. Хмыкнув, Силин снова отправился на свой наблюдательный пункт за старым тополем.

Без пяти пять открылась дверь бара, и в полосе света выплыли все четыре кухарки, груженные тяжелыми сумками.

-- Пока, Алеша, -- попрощалась одна из них с охранником.

-- Смотри не выиграй у хозяина, а то уволит, -- расслышал Силин насмешливый голос своей бывшей жены. С годами склонность Наташки к юмору переросла в сарказм.

Дверь за поварихами закрылась, темной массой они протопали буквально в трех шагах от затаившегося Нумизмата, на ходу ругая осень, погоду и свою безотрадную житуху.