Гера Фотич - Генералы песчаных карьер Страница 10

На сегодня он пригласил Ткача — исполняющего обязанности начальника городского управления. Ходили слухи, что сам начальник, был уже пару месяцев на больничном. Хотя и вёл у себя заочно какой-то ремонт. Никто не собирался помочь ему остаться в должности.

Москва считала, что он не перестроился: когда от силовиков потекли рекой деньги в Москву, он по — старинке продолжал возить дорогие подарки, коньяк, виски, сувенирное оружие. Там решили, что он скряга. Журов предполагал, что впереди его ждёт такая же участь.

До Журова доходили слухи, что заместитель начальника управления — Ткач, в отличие от своего руководителя, держит нос по ветру. Знает, что почём и не стесняется заносить куда нужно. Один раз они виделись на похоронах тестя Ткача, а потом несколько раз на совещаниях в министерстве. Но дружбы пока не возникало — возраст был разный, а соответственно и отношение к службе другое. И теперь Журов пригласил его познакомиться поближе в узком кругу — может пригодиться!

Вместо компьютерного монстра, при входе Ткача встретил майор милиции и проводил в гостиную. Журов вместе с тремя своими приятелями уже сидели в центральном холле, завёрнувшись, словно бугристые клумбы, в цветастые простыни. Закусывали чёрной икрой, черпая её общей ложкой из литровой банки. Размазывая по горячей булке, предварительно пропитанной сливочным маслом. Нарезки рыбы, колбас и сыра оставались нетронутыми. Молодые ребята южных кровей расставляли овощи и фрукты.

Журов сидел с краю и легко поднялся навстречу гостю, круглое лопоухое лицо которого, снова, как и в предыдущие встречи, напомнило ему кого-то из знакомых.

— А вот и будущий начальник главного управления пожаловал! — искренне обрадовался он, представляя друзьям Ткача, который прикинувшись смущённым, озирался по сторонам, — прошу любить и жаловать!

Генералы попытались встать.

Самый толстый из них, генерал Минюста Игнатов, стал шарить ногой соскочившие под столом шлёпанцы. Но потом, бросив это безнадёжное дело, опёрся о стол левой рукой, и, оторвав от кожаного дивана свою задницу, протянул правую для приветствия. При этом простынь распахнулась, и он голым круглым животом, покрытым редкими длинными волосами, чуть не опрокинул стол. Смутился. Поздоровавшись, снова плюхнулся на место, запахиваясь.

Сидевший слева на диване долговязый, но с хорошей выправкой, генерал таможенной службы Ефимов Семён Борисович легко вышел из-за стола и протянул Ткачу жилистую загорелую руку.

— Рад Вас видеть в нашей компании произнёс он, блеснув множеством золотых коронок на зубах. Улыбка ещё более состарила его продолговатое лицо, углубив морщины у носа и глаз.

— Хватит тебе улыбаться, — пошутил подошедший руководитель университета МВД Кудашкин Максим Николаевич. Коренастый, невысокого роста с приспущенной простынёй на плечах, оголившей накаченные бицепсы, которыми он хвастливо поигрывал, периодически напрягая.

Он протянул свою мощную клешню, почувствовав как ладонь Ткача, похожа на тесто готовое просочиться сквозь пальцы его дружеского рукопожатия, не рискнул выразить таким образом свою симпатию. Подумав, что молодёжь пошла хилая, сказал:

— Очень рад знакомству!

— Сначала переодеваться, товарищ генерал, — обратился к Ткачу Журов, с улыбкой спасая положение, и жестом пригласил пройти в раздевалку, — Не обращайте внимания, Кудашкин у нас маньяк по тяжестям и ещё по кое-кому!

Проходя коридорами, объяснял:

— Вот здесь один туалет, здесь другой, комната отдыха, ещё одна комната отдыха, бильярдная…

Раздевалки было две. Обставлены одинаково просто: десяток шкафчиков, скамейки с мягкими сиденьями, на стенках — зеркала, тумбочки со стопками банных полотенец и простынями. Тут же у входа как на параде выстроились по ранжиру резиновые шлёпки.

— Это — женская, — сказал Журов, — а нам сюда.

И завёл Ткача в раздевалку, где чувствовалось, что порядок уже нарушен.

— Выбирай любой пустой шкафчик и раздевайся, — сказал он, — бери полотенце или простынь, что больше нравится и присоединяйся к нам. После чего вышел, оставив Ткача одного.

Сергей Евгеньевич снял одежду и повесил в шкаф. Одел шлёпанцы.

Посмотрев на себя в зеркало, увидел небольшой, но явно выделяющийся круглый живот, уже начинающий провисать и еле видимый рельеф плечевых мышц. Подумал, что надо бы походить в спортивный зал. Но затем, огорчённо махнув рукой, обернул вокруг себя простынь и направился в гостиную.

Когда все расселись, Журов представил присутствовавших по должностям, а затем предложил выпить.

— За встречу, и знакомство — сказал он, наполнив рюмки и, обернувшись к Ткачу, добавил, — опоздание прощается только в первый раз!

Сергей Евгеньевич виновато улыбнулся.

— Ваш бункер, товарищ генерал, днём с огнём не сыщешь! — как комплимент произнёс он.

Все одобрительно заулыбались.

— Скромность и неприметность всегда украшают! — в тон Ткачу ответил Журов.

Выпив водку, он ощутил, как спиртное зажгло в груди и приятно растеклось в стороны, постепенно утихая и расслабляя организм. Это радовало.

Поликарп Афанасьевич хорошо помнил времена, когда это жжение долго не проходило, продолжая усиливаться так, что, казалось, от него загорится кожа, а потом рубашка.

В первый раз это случилось в морском порту. Когда у него на глазах арестовали весь пришедший груз. Целый пароход шмоток — контрабанды из Китая. Этот великий трудяга — супертраулер, вместо того, чтобы бороздить морские просторы в поисках и лова рыбы, был набит под завязку картонными коробками. Даже в морозильных камерах, вместо алюминиевых поддонов лежали перевязанные скотчем тюки. Под сине-красным флагом Камбоджи, корабль сиротливо стоял у причала, слушая, как поднимаясь по железной лестнице, стучат кованые сапоги целой роты вооружённых пограничников, вызванных таможенниками. И каждый их шаг с удвоенной силой бил Журова по лицу, по голове, в живот.

По документам груз принадлежал ФСБ и направлялся на её воинские склады. Ответственным за безопасность товара в порту был заместитель Журова — полковник Березин, у которого имелось предписание. Ехидная улыбка Березина, снискавшая ему славу проницательного и мудрого руководителя, сошла с лица, как только «запахло жаренным». Он стоял бледный, пальцами правой руки приглаживая усы. Рука вибрировала, тем самым топорща жёсткие волосы в разные стороны.

Теперь Журов вспомнил, на кого похож Ткач своими редкими кошачьими усами и круглым лицом. И от этого воспоминания, что-то передёрнулось внутри. Словно не выполнил он давнего своего обещания и никогда больше уже не сможет выполнить.

— Что же это твориться, Афанасич, — дрожа голосом, тихо причитал Березин, стоя на причале, доставая телефон из кармана пальто, — кому звонить — то?

— Сам знаешь кому! — строго отозвался в ответ Журов, правой рукой поглаживая начинающую зудеть грудь.

Березин был на десять лет младше Журова. Из молодых и прытких руководителей. Его поставили заместителем после того как сам Журов наотрез отказался участвовать в контрабанде. Это было условие: либо сам, либо ставим тебе молодого заместителя, но ты его не трогай! Журов и не трогал его. Знал, сколько верёвочке не виться, а кончик всё равно найдётся. И глядя на активность молодого зама, любил его жалеючи. Словно чувствовал, что придётся заботиться о его семье, о детишках маленьких.

За два года помогая Березину советом, или просто прикрывая, он и сам невольно оказался замешанным в этом деле. Возможно, так и было всё задумано. Стал получать небольшую долю. А как отказаться? Если уже только уши остались торчать из этих махинаций.

— Что грустишь старина? — часто обращался к нему Березин, когда видел грусть в глазах Журова, — Чёрт не выдаст, свинья не съест. У нас ведь всё схвачено! Посмотри, какие люди в колоде!

Широкий в плечах, с постоянной ехидцей на губах, Березин до последнего не верил, что в схеме случился сбой. И только оказавшись в камере, стал передавать через адвоката слёзные письма. Грозился рассказать обо всех, если его не вытащат. Зря он это делал. Вытащили… вперёд ногами. В тюрьме оформили как суицид.

Хоронили торжественно. Под залпы автоматных выстрелов. Суда не было, и никто не мог назвать его преступником. Жене и детишкам назначили положенную пенсию. Журов помогал деньгами, как мог. Выдавал каждый месяц, пока дети были маленькие. Она не спрашивала откуда. Отводила взгляд в сторону, молча брала и уходила. В её отсутствующем взгляде, беззвучном уходе ещё громче, чем в истерическом крике звучал упрёк за брошенного в беде товарища. Каждая встреча с ней карябала Журова внутри. Отдирая задраенные временем кингстоны, выпуская наружу боль и то, что с годами он научился прятать на, казалось, недосягаемой глубине своей души. Как мог он оправдаться? Что объяснить ей и её детишкам?