Дарья Истомина - Леди-босс Страница 10

Он даже голову горделиво вскинул и глядел преданно — такой верный сторожевой барбос с обгрызанными пегими усами, готовый исполнить любую команду: «К ноге!», «Ко мне!» и все прочее. Но я ему не поверила. У него были всякие замы и помы, в конце концов, в московском офисе постоянно торчит дошлый юрист, который бы не дал и пальцем прикоснуться к собственности Сим-Сима. И документацией о покупках, продажах и иных сделках он оснащен выше плеши, так что заниматься колесами было вовсе не дело Чичерюкина. Помимо прочего, он был раздавлен смертью Сим-Сима.

Словом, что-то тут было не то и не так.

— Может, хватит петли вить, Михайлыч? — сказала я. — Я же не пальцем деланная. Чего ты мне говорить не хочешь? Или сказать боишься? Почему?

Он смотрел на меня слезящимися мутноватыми глазками, понять, о чем думает, было невозможно.

— Я их достану, Лизавета… Тех, которые его… — начал он. — Дело не в том, что они меня, как цуцика, «сделали», дело в том, что Семеныча больше нету. Мне насрать на то, что по Москве ржачка пошла: «Чичерюкин лопухнулся!» И что в охранном бизнесе мне кранты полные! Меня с моими гавриками больше к нормальному делу ни один серьезный человек не допустит. Пометили меня таким клеймом, что не отмоешься. И не в контракте дело, в словах этих, что, мол, обязуюсь… И в том, что платил он мне. Другие бы не меньше платили. А может, и больше. Были, знаешь, недавно варианты. А в том суть, что, когда все рухнуло и я не знал, куда податься, и что завтра жрать буду, и на кой черт я вообще на свете, он сам, понимаешь, сам нашел меня и сказал: «Как вам нравится весь этот бардак, подполковник? Мне тоже не очень. Так, может, покувыркаемся вместе? Все веселей!» А я пил по-черному. Днем на платной стоянке возле Киевского вокзала шлагбаум поднимал, а ночью продуктовую палатку одному сопляку кавказцу сторожил. За две бутылки ночь. Он не позволял обе уносить. Одну я должен был потреблять на месте. Ему это нравилось, что я его водку жру. И всегда — под газом. Плюс, конечно, консервы. Из просроченных. Он знал, кто я, понимаешь? И очень хотел, чтобы я хотя бы раз пришел на пост в форме и с наградами. А я врал, что мне по должности мундир был не положен. Только штатское. И знаешь, что мы первым делом с Туманским сделали?

— Не знаю, — пробормотала я.

— Клюкнули в каком-то кабачке по случаю знакомства, и он двинул вместе со мной — увольнять меня из сторожей, потому что этот черножопый мини-Довгань держал у себя мой паспорт, ибо жутко боялся, что я выпью или съем больше оговоренного. Этот недоделанный Рокфеллер из Нальчика начал вопить о том, что я ему что-то задолжал. Твой Сим-Сим отслюнил ему купюры. Не знаю сколько. Но этот тип все орал и орал. На его визги начали подтягиваться дружки. Не знаю почему, но этот торгаш не хотел со мной расставаться. Ему страшно нравилось, что у него на подхвате чин в погонах. Туман-ский его слушал, слушал, потом вынул калькулятор, посчитал и объявил: «У вас совершенно идиотский учет, сударь мой! Чтобы выпить заявленный вами литраж, этот человек должен иметь не одну, а три глотки, как у Змея Горыныча. И закусывать непрерывно, как десяток крокодилов! И потом — что за цены? Это не бизнес, а грабиловка! Это неэтично!» Понимаешь, он говорил об этике этому скоту! Тот, конечно, попер на Туманского… Ты когда-нибудь видела, как он дерется? Я — один раз. В общем, мы их смели. Экземпляров шесть, между прочим, с ножами и цепями. Они кинулись к ментам… Мы уже разнесли и доламывали палатку, по колено в кетчупе, макаронах и битом «Жигулевском», когда нас повязали. И сунули в КПЗ. Не знаю, может, это были менты, которым торгаши отстегивали за «крышу», может, они им платили, но уже надоели до чертиков, но все кончилось роскошным пиром в камере предварительного заключения, с участием всего наличного состава отделения. Туманский умудрился заказать выпивку и закусь на всех в ресторане «Прага». Мы лопали шпекачки, какие-то паштеты, пили, как лошади, а капитан милиции мазал наши битые рыла зеленкой. Нас спасла, то есть выкупила, Нина Викентьевна. Утром она нас обоих выволокла за шкирку и сунула в свою тачку.

Ментура орала: «Заходите еще!»

Чичерюкин шумно высморкался в клетчатый платок и утер рукой глаза.

— Очень трогательно, Кузьма Михайлович, — сдержанно заметила я. Вряд ли стоило ему упоминать эту самую Нину Викентьевну. Хотя, пожалуй, я и сама бросилась бы на выручку Сим-Симу, не задумываясь, во что бы он ни влип. — Но что из этого следует?

— Очень хочешь все знать? — вдруг совершенно холодно, с неясной улыбочкой спросил он.

— Да.

— Смотри, не пожалела бы, — предупредил он. Похоже, он вываливал на меня весь этот треп только для того, чтобы утопить в словесах какую-то непонятную враждебность ко мне. И все что-то взвешивал и решал.

— Вы про что?

— Клецова Петюню… Петра Иваныча… давно знать изволите? — Он воткнул глаза в меня, как гвозди.

— А это при чем? — удивилась я.

— Может, и при чем, — хмыкнул он. — Ладно, я тебе сам скажу: знаешь ты его со школы. Со счастливого детства почти что. Так?

— А я этого и не скрывала. Даже от Сим-Сима. Петюнечка — с мозгой. Дружочек, в общем. Он меня по математике волок.

— Ты его в персональные водилы к Туманскому на «мерс» протолкнула?

— Нет, — пожала я плечами. — Он его сам с пульта забрал.

— Что у тебя еще с Клецовым было? Кроме, конечно, задачек по алгебре с тригонометрией?

— А-а… — ощерилась я. — Это вы мне под подол заглядываете?

— Куда надо, туда и заглядываю! — фыркнул он. — Служба такая!

— Да, было у меня с Петром Иванычем, — объяснила я. — Кустик такой был, сирень махровая… Под которым он меня трахнул. А может, я его? По первому разу в жизни разве разберешь, кто кого, Кузьма Михайлыч? Интересно узнать, чем там папы с мамами занимаются… Только я этого не скрывала и информировала Сим-Сима о своем первом мужичке. Тем более что с той сирени уже лет десять оттикало. И, насколько я могу вспомнить, он просто поржал. Вам как, всех моих мужиков, которые до Туманского случились, по отдельности перечислить, с подробностями, или общим списком представить?

— Зубы уже скалишь? — угрюмо сказал он. — Как всегда? Включилась уже, значит, после замыкания? Это хорошо… А я вот — дурак. Не дотумкал, с чего это твой Петя до сих пор неженатый.

— А это вы у него спросите. Сама удивляюсь.

— Я тебя еще не так удивлю. Пошли-ка.

— Куда еще?

— Пошли-пошли.

…Лошади сонно вздыхали в стойлах. В конюшне было парно и угрето и сильно пахло конским потом и мочой. Светилась только одна лампочка в проходе, в конце которого были сложены тюки прессованного сена, перевязанные проволокой Петька Клецов был упакован не хуже тюка — на руках наручники, ноги у лодыжек стянуты нейлоновым шнуром, на шее — удавка из такого же шнура. Он всегда мне напоминал шустрого ежика — со своей круглой, покрытой, как иголками, черными, начинающими седеть волосами, востроносенький, с живыми антрацитовыми глазками, подвижный, как ртуть. Сейчас он был похож на ежика, которого выволокли из-под гусеничного трактора: серая фирменная охранно-водительская форменка была измята, порвана, в пятнах, рот разбит, под носом — корка засохшей крови. Под набрякшими сизыми веками глаз не разглядеть, только в щелях в глубине что-то угольно отсвечивало.

Он тяжело дышал, временами что-то булькало в его горле. Петька сидел на полу, вытянув ноги, а за его спиной впритык сидел один из охранников, я знала, что его зовут Костик и что он из бывших штангистов. Он постоянно ел. Чичерюкинских бобиков я еще путала, но этого не запомнить было трудно Он и сейчас что-то ел, черпая ложкой из консервной банки и причмокивая. У него была младенчески-розовая простецкая морда.

По-моему, они с Петькой дружили.

Я обалдела.

— Что за хреновина? Вы что, ку-ку?!

— Сгинь… — сказал Костику Чичерюкин.

Тот с любопытством посмотрел на меня, пожал плечами и ушел, грохнув воротцами.

— Ему же… больно, мать вашу! — заорала я.

— Добрая, значит? — ухмыльнулся Чичерюкин. — Ну-ну! Тогда спроси своего, допускаю, что, бывшего, хахаля, с чего это он мне по башке съездил и пробовал из «мерса» выкинуться… Как раз на подъезде к территории, когда нас с ним, можно сказать, утро встречало прохладой?

— Руки ему так зачем? И петля эта? Вы что его, вешали?

— Как учили в молодости. Спецкурс «Допросы», — закуривая, пояснил Чичерюкин. — Ладно, теперь ему еще долгонько придется учиться ходить и даже стоять…

Он присел на корточки, вынул нож, выкинул пружинное лезвие, разрезал путы на ногах Клецова, снял и откинул удавку — горло у Петьки было в синих подтеках, — снял наручники и спрятал их в карман. Петька полулежал неподвижно.

Я присела перед ним и стала платком обтирать его лицо.

Веки дрогнули, лезвием блеснули антрациты, и он сказал хрипло и скрипуче:

— С-сука…

— Видишь, ничего страшного, — заметил Чичерюкин. — Вполне способен на точные характеристики!