Марина Серова - Горячее дельце Страница 10

Но сейчас даже не это главное. Где мог храниться этот громадный старый портрет, пока кому-то не пришла в голову мысль отрезать от него кусочек? В музее? Едва ли. При всей ангажированности тогдашнего изобразительного, как, впрочем, и всякого другого, искусства портреты такого размера были скорее элементом пропаганды и агитации. Такие портреты, насколько я могу судить в меру моего юного возраста по кинофильмам и рассказам ветеранов, вывешивались в людных местах, дабы народ не забывал, кому он всем обязан. Рисовать такие портреты — дело достаточно дорогостоящее, одной краски сколько надо. Поэтому вся наглядная агитация, а это я уже по своему пионерско-комсомольскому прошлому помню, возлагалась на предприятия.

Те держали в штате или приглашали аккордно художников, затейников, хореографов и т. п. Вся эта братия числилась при клубах или Домах культуры, кому как повезет. Там же могли храниться и плоды их трудов, в том числе и такие крупные и перезрелые, как портрет неизвестного мне военачальника.

В этом направлении и попробуем поискать.

Вернувшись домой, я вооружилась листом бумаги и телефонной книгой.

В мой список должны были войти телефоны клубов, Домов и Дворцов культуры тех предприятий города, которые, первое — таковые имели, и второе — существовали примерно пятьдесят лет назад.

Через пару часов интенсивного труда, к моему приятному удивлению, выяснилось, что список этот не слишком велик: он включал двадцать три пункта. Я понимала, что он, возможно, неполон, но важно было начать.

Первый мой звонок был сделан директору Дома культуры завода «Серп и молот».

— Алло, — ответил мне приятный женский голос.

— Здравствуйте, мне хотелось бы поговорить с директором Дома культуры.

— Здравствуйте, я вас слушаю.

— Моя фамилия Иванова, я представляю норвежскую культурологическую организацию, — беззастенчиво соврала я.

— Очень приятно, меня зовут Маргарита Дмитриевна Рудакова.

— Очень приятно. Маргарита Дмитриевна, организация, которую я в данный момент представляю, осуществляет программу, финансируемую Нобелевским комитетом и королем Норвегии, направленную на сохранение памятников культуры эпохи деспотизма и тоталитаризма. В частности, меня интересуют живописные портреты руководящих деятелей той эпохи. Не могли у вас сохраниться подобные полотна? Я имею право оплатить интересующие нас экземпляры наличными, в том числе твердой валютой. Предпочтение будет отдано крупногабаритным экземплярам.

Закончив свою тираду, я замолчала. Молчала почему-то и моя собеседница.

— Алло, Маргарита Дмитриевна, вы меня слышите?

— Да, слышу, — взволнованно подтвердила Маргарита Дмитриевна, — но ваше предложение так неожиданно… я пытаюсь вспомнить, что у нас осталось. Есть большое количество членов Политбюро, я имею в виду их портреты, разумеется, — смущенно поправилась она.

— За какой период?

— Я думаю, года с пятьдесят пятого до самого последнего состава.

— Какого формата?

— Небольшого, — опять смутилась Маргарита Дмитриевна, как будто по ее личному недосмотру портреты были сделаны недостаточной величины, — их, видимо, носили на праздничные демонстрации.

— Это не то, — поморщилась я, — упаднический стиль. Нужно что-нибудь пораньше и побольше.

— Таких, к сожалению, нет. Многое было уничтожено в пятидесятые годы, когда стали бороться с культом личности, — виноватым голосом объяснила Маргарита Дмитриевна.

— Очень жаль. Не бережем мы, деятели культуры, народное достояние, — менторским тоном посетовала я.

Кажется, я слишком глубоко вошла по системе Станиславского в роль представителя культурологической международной организации.

— Вы правы, к сожалению, — совсем упавшим голосом согласилась она. — Посмотрите еще. Может быть, что и сохранилось. Я перезвоню вам через пару дней. До свидания.

— До свидания, звоните, — прошептала огорченная Маргарита Дмитриевна.

Результат разговора с Маргаритой Дмитриевной вселил в меня новые надежды.

Если везде также, как на заводе «Серп и молот», портреты сталинской эпохи были уничтожены, а это похоже на правду, то круг моих поисков здорово сужался, а сам процесс упрощался. Действительно, гораздо быстрее и приятнее выяснить по телефону, что интересующих меня полотен не существует, чем копаться в пыльных хранилищах.

Вдохновленная этими соображениями, я с удвоенной энергией взялась за телефон.

Семнадцатым номером в моем списке значился Дом культуры железнодорожников. Добралась я до него примерно часа через полтора, после пятнадцати звонков, в той или иной степени похожих на первый.

Официальным представителем железнодорожной культуры в нашем городе оказался мужчина.

Выслушав мою стандартную норвежско-нобелевскую тираду, он радостно сообщил, что такие картины у них есть, и он готов принять, за соответствующую, разумеется, мзду, посильное участие в их спасении для мирового сообщества.

Я, в свою очередь, заявила, что за мной дело не станет и что я немедленно выезжаю.

Оплот культуры тружеников стальных магистралей размещался в трехэтажном здании довоенной постройки.

Вход охраняла старушка, вооруженная вязальными спицами, которыми она орудовала с быстротой, далеко превосходящей скорость работы Брюса Ли с нунчаками даже в его лучшие годы.

Видимо, это должно было произвести на предполагаемых грабителей необходимое устрашающее впечатление.

Кроме старушки и директора, которого я нашла в кабинете на втором этаже, в здании никого не было видно. Директор, Сергей Иванович, полный седоволосый мужчина пенсионного возраста, встретил меня весьма любезно. Не откладывая дела в долгий ящик, он проводил меня на третий этаж, в обширный высокий зал, на двери которого висела табличка с загадочной надписью «Студия».

«Студия» была заставлена мольбертами, станками и прочими атрибутами изобразительного искусства.

Мы прошли через зал к маленькой двери. За дверью скрывалась тоже довольно вместительная кладовка.

В отличие от зала, щедро освещенного полуденным летним солнцем через высокие стрельчатые окна, в кладовке, лишенной окон, царил полумрак.

Скудный свет единственной запыленной лампочки через некоторое время, необходимое для привыкания глаз, позволил установить, что, помимо предметов сугубо хозяйственного назначения: ведер, швабр и стремянок, на широких стеллажах, расположенных вдоль стен до самого потолка, лежали предметы, имеющие отношение к искусству. А именно: бюсты классиков марксизма-ленинизма, флаги, транспаранты, банки с красками, малярные валики и т. п.

Протиснувшись боком вдоль стеллажей, Сергей Иванович подвел, а точнее подтащил меня к самому дальнему и самому длинному стеллажу у задней стены кладовки.

— Вот, — удовлетворенно проронил он, — то, что вам надо. На всех полках стеллажа можно было видеть свернутые в рулоны холсты разной длины и толщины.

Я думаю, это действительно было то, что нужно мифическому культурологическому фонду. А вот то, что нужно мне, необходимо еще поискать.

Толстый слой пыли на холстах указывал на то, что поиски будут не из приятных.

Внезапно мне в голову пришла счастливая мысль о том, что источник неприятностей может стать источником информации.

Я как можно любезнее улыбнулась Сергею Ивановичу и попросила:

— Сергей Иванович, вы не будете так любезны, поставить сюда стремяночку повыше?

Он был, разумеется, именно так любезен, и через пару минут стремянка стояла в указанном мной месте.

Пожалев, что на мне не брюки, а короткая летняя юбка-разлетайка, я полезла вверх, вынужденно не считаясь с возможностью нанести урон целомудренности Сергея Ивановича.

Первый просмотр снизу доверху не принес результата. Во всяком случае, мне. Сергей Иванович, насколько я заметила боковым зрением, был чрезвычайно поглощен увиденным. Я искренне надеялась, что он не будет этим разочарован.

Спустившись вниз и передвинув с помощью Сергея Ивановича стремянку в другой конец стеллажа, я повторила восхождение.

На третьей полке лежал рулон, на котором пыли было заметно меньше, чем на соседних. Так и должно быть, если его недавно снимали с полки. Я тоже попробовала его снять, и это неожиданно у меня получилось, рулон был не слишком тяжел. Мне удалось опустить один его конец, который подхватил Сергей Иванович и этим завершил дело.

Вынеся рулон в зал, мы развернули его на полу.

— Ах, черт, — огорченно воскликнул директор, — что за ерунда!

Источником досады Сергея Ивановича и моей плохо скрываемой радости был большой прямоугольный вырез прямо на животе изображенного на картине незнакомого мне генерала со странной интеллигентской бородкой.

— Кто это? — спросила я раздосадованного директора.