Эстель Монбрен - Убийство в доме тетушки Леонии Страница 10

— Да, я в курсе. И кстати, я давно хотела спросить: не могли бы вы немного повременить с этим изданием?

— Это совершенно невозможно, — ответил он, задетый за живое. — Все уже готово, и Альфонс Мартен-Дюбуа заверил меня, что в следующем месяце…

— Ах, как досадно… Право, очень досадно. — И после некоторой паузы она пробормотала себе под нос: — Но тогда это будет не полное собрание сочинений.

— Что? Как это? — горячо запротестовал он. — Все, что написал Пруст…

— Нет, дорогой друг, не все. Вам не хватает, — взгляд ее карих глаз стал насмешливым, — вам не хватает пятнадцати тетрадей.

Гийом Вердайан на секунду задумался, потом, успокоившись, шутливо возразил:

— Как и всем остальным, если вы говорите о тетрадях, сожженных Селестой Альбаре по распоряжению нашего дорогого маэстро. Никто не может возродить их из пепла.

— Но представьте себе на минутку, что их так и не сожгли, — драматическим шепотом произнесла Аделина. — Представьте себе, что одна исследовательница, более удачливая, чем другие, недавно обнаружила их в частной коллекции…

— Но вы же не хотите сказать… — начал он.

Слова застряли у него в горле. Сердце бешено забилось. Тетради 1905 года! Те, что связывают первый роман Пруста[16] с его шедевром! Те, что являются доказательством того, что ключевой эпизод «В поисках утраченного времени», на своеобразии которого он построил всю свою аргументацию, восходит к его неоконченному произведению! Они разрушат его так тщательно сконструированные гипотезы, которые будут обнародованы через несколько недель!

— Это невозможно, — громко сказал он, чтобы уверить самого себя.

— Да нет же, возможно, поверьте мне, — настаивала Аделина Бертран-Вердон. — Я видела эти пятнадцать тетрадей.

Она слегка наклонилась к нему и ободряюще похлопала по руке. Неожиданно окружавший ее запах «самых дорогих в мире духов» достиг его обоняния и вызвал приступ тошноты. Он закрыл глаза, молясь, чтобы она замолчала. Но не тут-то было.

— Я понимаю, каким тяжелым ударом является для вас это открытие, — продолжала она. — Не говоря уже об издательстве Мартен-Дюбуа и обо всем сообществе прустоведов. Но еще не поздно, и можно обо всем договориться.

Без малейшего стыда она предложила ему этот «договор»: она предоставляет ему вышеупомянутые тетради, он за несколько месяцев дорабатывает издание полного собрания сочинений и ставит ее имя как соавтора всего издания. Так как ее имя начинается на «Б», на обложке оно, естественно, будет идти перед именем Вердайан. И на следующем заседании Прустовской ассоциации они смогут объявить о выходе в будущем году полного собрания сочинений Марселя Пруста — предисловие, подготовка текста и комментарии Аделины Бертран-Вердон и Гийома Вердайана.

Он побледнел, подумав о своих обличительных речах против совместных изданий, принесших ему славу исследователя-одиночки, и о том, в каком дурацком положении он окажется, если Аделина обратится в другое место и опубликует свою находку, которая сведет на нет всю его работу, сделает ущербным только что вышедшее издание.

Она спокойно сидела, глядя на него равнодушно и слегка иронично, прекрасно зная о раздирающих его сомнениях. Как смертоносная паучиха, ликующая в центре своей паутины, она выбрала момент, чтобы выпустить последние нити, дабы накрепко связать жертву.

— Нужно, чтобы вы свыклись с этой мыслью. Должна вам сказать, что со стороны издательства проблем не будет. Я вчера разговаривала с Филиппом Дефоржем — естественно, под большим секретом. Он согласен. О своем решении вы можете сообщить мне завтра. Но, раз уж мы начали этот разговор, я хотела бы поговорить с вами еще об одном предмете, который меня занимает. Я недавно узнала, что через два года вы уходите на пенсию. Полагаю, не для того, чтобы сидеть сложа руки. Но таким образом, ваше место в университете будет свободно…

Он изумленно посмотрел на нее. Она улыбнулась и сладким голосом продолжила:

— У меня там есть друзья… Через два года это было бы чудесно. Я уверена, что если вы предложите мою кандидатуру…

Гийом Вердайан судорожно вцепился в руль. В тот момент он готов был удушить ее, и неизвестно, что бы произошло, если бы не появилась эта Дамбер со срочным сообщением для Аделины… Ему не хотелось вспоминать, в какой кошмар превратилась тогда его жизнь. Он потерял покой, не мог ни пить, ни есть. Он не видел выхода. Чувствовал себя, как попавшая в ловушку лабораторная крыса. И вот, отчасти благодаря Максу Браше-Леже, он нашел радикальное средство, чтобы заставить ее отступить. Вердайан заранее смаковал победу.

Резко свернув на стоянку перед «Старой мельницей», он чуть не задел полицейскую машину, припаркованную в самом центре. Ругая привилегии и злоупотребление властью, он собирался подняться к себе в номер, когда услышал слова, заставившие его замереть у подножия лестницы:

— Какой ужас! Такая хорошая клиентка! Убита! Бедная мадам Бертран-Вердон! Какой ужас!

В это самое время в Париже, в роскошной гостиной своего дома недалеко от парка Монсури Макс Браше-Леже пребывал в отчаянии. Парализованный страхом потерять самое дорогое для него существо, он уже несколько часов неподвижно сидел в черном кожаном кресле перед молчащим телефоном, прикрыв глаза, с всклокоченными волосами, терзаемый одним из своих знаменитых приступов экзистенциального ужаса.

Все началось с того, что Доминика попросила его появиться на заседании Прустовской ассоциации. Ее настойчивость должна была показаться ему по меньшей мере подозрительной. Но в минуту слабости, одного воспоминания о которой ему было достаточно, чтобы вновь испытать недавнее наслаждение, он согласился. Однако после грандиозного скандала накануне передумал. Доминика ушла среди ночи, громко хлопнув дверью.

Сегодня утром, проведя несколько часов у окна, в напрасном ожидании ее возможного возвращения, Макс Браше-Леже решил не ехать. В любом случае это не может повредить его репутации. Он безуспешно пытался дозвониться до дома тетушки Леонии. Никто не брал трубку. Невероятно, в этой чертовой организации нет даже секретарши, чтобы отвечать на телефонные звонки! А пока он занимал телефон, быть может, звонила Доминика и услышала короткие гудки! Измученный, Макс Браше-Леже отправил телеграмму следующего содержания: «Не могу приехать. Сел голос. МБЛ». Так что, если Доминика окажется там, он будет наказан. Если он будет в другом месте…

Великий парижский критик поглубже устроился в кресле, уронил величественное чело на тонкие руки интеллектуала и, как все брошенные любовники мира, заплакал, некрасиво и громко всхлипывая.

Глава 8

Из окна своего небольшого, но шикарного номера — декоративные балки, ковер, ванная, телевизор — Патрик Рейнсфорд, американский коллега профессора Вердайана, но более молодой, более подвижный, более энергичный, увидел подъезжавшую полицейскую машину и не на шутку встревожился. В десятый раз он провел рукой по своим волосам — светлым, густым и послушным. Украдкой он культивировал хемингуэевский стиль, к которому многие его студентки были неравнодушны, и говорил с подчеркнуто оксфордским акцентом, объясняя это тем, что его мать была англичанкой. Свое решение изучать французскую литературу и прекрасное французское произношение он приписывал памяти луизианской прапрапрабабки, не уточняя, что скорее всего она была одной из многочисленных проституток, высланных в Новый Орлеан в восемнадцатом веке.

Сюда он приехал в командировку. Рейнсфорд никогда не был прустоведом. Боже упаси! Он был далек от устаревшей и нелепой идеи посвятить всю жизнь одному автору. Нет, его интересовала прежде всего теория. Десять лет назад вместо диссертации он опубликовал небольшой томик, забавно озаглавленный: «Критика новой критики: взгляд через океан». Мало кто понял в нем хоть что-нибудь, но послесловие было написано ректором, делавшим в тот момент погоду в университетской прессе и имевшим возможность надавить на журналистов из «Нью-Йорк таймс». Сие небольшое произведение и особенная забота его грозного наставника быстро обеспечили Рейнсфорду звание профессора и назначение на кафедру по его собственному выбору. Оказавшись в университете, он с блеском и энтузиазмом стал участвовать в собраниях различных комитетов, бывать у представителей местного высшего общества, очарованных его британским акцентом, и в подходящий момент нашел там богатую, еще не старую и не очень надоедливую жену, которая его обожала. Когда встал вопрос о новом заведующем кафедрой романских языков, его имя возникло само собой. И в течение некоторого времени он систематически «конструировал» свое окружение и свою репутацию. Последние несколько месяцев постоянно посещал бесконечные службы в англиканской церкви, намереваясь стать следующим деканом. Все шло как по маслу. Не хватало только небольшого штришка, из-за чего он и приехал на это заседание Прустовской ассоциации.