Владислав Вишневский - Трали-вали Страница 10

– Даже двое! Хорош улов! А почему двое? – спросил лейтенант. – Подельники? Один стёкла бьёт, другой машину грабит? Классический вариант.

– Ну! Рассказывайте, паршивцы! Колитесь! – нарочито грозно прикрикнул Хайченко. – Коли попались!

– Какую машину? – мгновенно расплакался Штопор, за поддержкой оглядываясь на Завьялова, Кобзева и Мальцева. – А говорил наши! – прерываясь всхлипами, зло передразнил Завьялова. Он не понимал. Видел только, он в ловушке, в западне. Его обманули. Их обманули. – Дяденьки, – в голос взревел Штопор, размазывая по лицу грязные следы. – Отпустите! – Зло сверкал глазами. – Я не виноват!.. У-у-у, гады! Не наши вы, не наши!! Папка приедет, он вас всех убьёт. Убью! Зарежу! Голову отрублю! Всех взорву. Отпустите-е-е…

Рыжий тоже понял, что из одной разборки попал в другую, сбежать возможности нет, канючить не в его правилах, сжав зубы, закаменел, стоял молча, набычившись. Глаза потускнели, кулаки за спиной сжались. Отключился. Невидящими глазами смотрел на окно.

Музыканты, не вникая в нюансы, готовы уже были смачных оплеух пацанам надавать, горели праведным, воспитательным огнём, готовы были к определённой уличной сатисфакции, к разборке. Каждый из них очень легко себя представлял на месте не просто пострадавшего товарища Трушкина, тем автомобильным стеклом разбитым себя представляли, царапиной на облицовке, вмятиной, битой машиной.

– Ты посмотри, какой боевой, а!.

– Колитесь! Ну!

– Ещё угрожает он: взорву… Ишь, ты!.. Где деньги? Где документы? Ну!

– Какие деньги? Стольник… да? – ревел мальчишка, зло оглядываясь на Завьялова… – Взорву-у-у… Не наши вы, потому что… Гады! Гады, гады, га-ады-ы-ы…

Завьялов, Мальцев, Кобзев прятали глаза.

– Подождите, – обращаясь к своим товарищам, наконец, вымолвил Завьялов. – Тут разобраться надо. – Сейчас он себя чувствовал совсем плохо. Нужной злости к парню не было. Не-бы-ло! Только пустота в душе и расстройство. Словно из Трушкина вынули главный его стержень. Он опустился на стул.

На фоне громкого рёва Штопора возникла пауза.

– То есть? – Прерывая паузу, теряя запал, пробасил старшина Хайченко. – Да подожди ты реветь! – делано замахиваясь, прикрикнул на мальчишку. Штопор, предупредительно дёрнувшись, привычно втянул голову в плечи, с громкого рёва перешёл на умеренный.

– Новые данные открылись, – сообщил Кобзев.

– Что за данные? – озадаченно хмуря лоб, поинтересовался лейтенант. – То есть?

– Отдельно поговорить нужно. Без них, – кивнув в сторону мальчишек, предложил Завьялов. – Обсудить кое-что…

– Да, – подтвердил Кобзев, и добавил. – Обстоятельства… Полный мажор!

– Понятно, – бросил лейтенант, поднимаясь со стула. – Тогда, значит…

Мальчишек оставили под замком. Оркестровый класс заперт, на окнах решётки.

Вынести, украсть, ничего не возможно. И правильно, куда их ещё, таких, отбросов общества, в полку денешь? Некуда! Музыканты вышли в коридор, прошли в курилку.

– Ну! – останавливаясь в курительной комнате, потребовал лейтенант. – Что такое?

В несколько минут Завьялов с Кобзевым рассказали историю поиска и захвата злоумышленника.

В курительной комнате было гулко, тесно, стало тихо. В соседней туалетной комнате громко бежала вода, со строевого плаца, в открытое окно, доносились глухие команды: «Раз, раз, раз-два, три-и-и…», под равномерный топот солдатских сапог.

– Вот, сволочь! – Произнёс Хайченко. – Подонок!

– Там всё разнести надо было. – Резюмировал Трубников.

– А мы итак… – Без особой гордости заметил Кобзев. А чем гордиться? Действительно, любой бы на их месте…

– Понятно. Молодцы, мужики. Главное, разобрались. – Послышался вздох облегчения и одобрительные возгласы музыкантов, напряжение пошло на убыль. – Ну всё, значит, нам можно идти, да, товарищ лейтенант, разобрались, а то поздно. Дома, сами понимаете, разборки, то сё. – Музыканты заторопились. Не все, но многие. В принципе правильно, не зря ждали, увидели, узнали, всё уже было ясно и понятно. Главное зло было наказано, а с мелкими проблемами Трушкин и сам разберётся. Не маленький.

– Да, конечно, кому пора, я не задерживаю, – отозвался лейтенант.

Часть музыкантов прощались вообще и со всеми, другие персонально с Завьяловым, Кобзевым, и Мальцевым – потянулись на выход. Захлопали дверями. В опустевшей курительной комнате остались старшина Хайченко, лейтенант Фомичёв, Лёнька Чепиков, Владимир Трубников и Женька Тимофеев. Тот, как раз, который в Америку уезжает, первая труба, солист. И троица поисковиков.

– Ну, и что делать будем? – оглядывая оставшихся, ломая тишину, спросил Леонид Чепиков.

– С кем? – словно забывшись, задумчиво переспросил лейтенант.

– С этими… С пацанами, – напомнил Леонид.

– А что с ними делать? – пожал плечами старшина. – Всё ясно. Пусть родители за них беспокоятся. Мы кто для них? Не родственники, не судьи.

– Они брошенные, или беспризорники, – бесцветным голосом, с нажимом, заметил Завьялов.

– Это одно и тоже, – отмахнулся Кобзев.

– Нет, – с жаром не согласился вдруг Чепиков. Он знал. Ему в школе классная руководитель настоятельно однажды порекомендовала, как кутёнка в миску мордой натыкала, прочесть несколько книжек по воспитанию детей. У Леонида, как у родителя, пробелы, оказывается, неожиданно возникли с его сыном, второклассником Борькой… Одну только и прочитал книжку. Заумная такая. Но её хватило. – Я читал… – с гордостью похвастал он. – Брошенные – одно, беспризорные – другое. Получается, брошенные, это когда…

– Лёня, Леонид, – гипнотизируя Чепикова взглядом, приводя как бы в чувство, перебил старшина. – Нам, здесь, какая разница? – Перебил он потому, что на эту тему можно было говорить не только до ночи, но и всю жизнь, в принципе. По крайней мере, он это помнил по всем своим дошкольным, школьным и отроческим университетам. Теперь вот, по опыту воспитания своих дочерей… Воспитывал, воспитывал… А одного рецепта так и не нашёл. У него – одно, у жены – другое, у бабушек – третье, у дедов – четвёртое, у учителей, вообще охапка мнений.

– Ладно, всё понятно. Не спорьте. Куда их сейчас? – вздохнув, примирительно переспросил лейтенант. Он вообще в детской педагогике ничего не понимал. Он ещё не родитель! А приводить примеры, как его в недалёком детстве компота лишали… Смешно. Не та ситуация.

– Накормить бы надо, – предложил вдруг Трубников. – Голодные, наверное. Перенервничали.

– А потом? – С нажимом спросил Кобзев.

– А потом…

– Назад им нельзя. – Напомнил Мальцев.

– Вы знаете, а мне пацан понравился… – С улыбкой признался вдруг Трубников. – Маленький пацан, но удаленький. Что-то из него вырастет!

– Ага, такой же шустрый, активный, как мой Борька… – Продолжил Алексей Чепиков. Музыканты знали его Борьку. Один в один папа.

– Это Штопор… Вернее Генка. – Голосом робота, выдал справку Завьялов. Настроение у него катастрофически уходило, ухудшалось… – Курит, как паровоз! Привык, говорит, уже. Пиво холодное любит, и матерится, наверное.

– Да? – испуганно воскликнул Чепиков. – Понятно. – Растерянно произнёс и, заметно остывая, промямлил. – То-то он так орал. Я думал, укусит сейчас, гадёныш. Мой-то Борька, такого, конечно бы, себе не позволил… – И умолк, чтоб не сглазить.

– Укусишь тут… – эхом отозвался Завьялов. – Ёлы-палы!

– Валентин, вы их жалеете, кажется, да? – глядя на Завьялова, спросил лейтенант. Он заметил, что с ним что-то не то происходит, понял по-своему, поддержал. – Вам стекло разбили, машину испортили, деньги украли, а вы? Другую щёку подставляете?

Завьялов тряхнул головой, словно приходя в себя.

– Нет, а я вот всё думаю, а если б мы опоздали? – опережая Валентина, одним вопросом приковал общее внимание Мальцев. Когда Генка волнуется, он ещё рыжее становится, словно лампочка с возрастающим напряжением. – Если б мы вообще мимо проехали, а?

– А ничего бы и не было, – спокойно, как самый старый, вернее, как самый опытный, за всех ответил старшина. – Как и раньше бы, наверное. А что?

– А как раньше было? – нагнув голову, Мальцев требовал прямого ответа. – Ты знаешь, старшина, как раньше было? Ты видел?!

В комнате запахло ссорой, возникло напряжение.

– А при чём тут я? Я не знаю… Решили бы, наверное, – теряясь, и от этого злясь, ответил старшина. Не любил Константин Саныч когда его к стенке припирают. Не мальчик, в конце концов. – Решали же как-то? – сжимая кулаки, рявкнул он. – Мы-то причём.

Присутствие лейтенанта сдерживало пока страсти.

– Вот именно, – вспыхнул и Завьялов, взорвался. – Мы не причём. Мы всегда не причём!! Мы – люди, старшина. Мы взрослые люди. А на самом деле не люди, а дерьмо… Да, дерьмо, если спокойно смотрим, как детвора, шпана, мелюзга, наши дети, беспризорничают, по помойкам лазят, попрошайничают, курят, пьют, от рук отбиваются, СПИДом болеют, и вообще… И это всё на фоне, как говорят, развивающегося российского демократического государства. Когда одни – дворцы себе за заборами с военизированной охраной отстраивают, другие прячутся за кордоном, жизни нас оттуда учат, другие деньги в банках замораживают, оставшихся лохов обворовывают… а мы не причем… Мы всегда не причём! Тогда кто мы? Кто мы, ну? Люди? – Завьялов говорил быстро, почти кричал. – И никакие не лучшие мы. Правильно командир сказал. Упаковались. Дерьмом обросли, совесть проели… Вот мы кто! Я ещё утром голову хотел – не важно кому – за машину оторвать… Хотел, да! А увидел пацанов… И во что их тычут… Мы тычем! Ты! Я!.. Рука не поднимается… Они, и… Рыжий, Штопор… наши пацаны, и этот… Хозяин. Мы вот тут… все… умные, чистенькие… Лауреаты…