Владимир Рыбин - Убить перевертыша Страница 10

- Я удивлю вас еще больше. О вашей поездке с Мироновым я знал заранее. Как и о том, что он должен был сказать вам.

- Может быть, нам поехать к следователю и там продолжить разговор? угрюмо предложил Мурзин.

Незнакомец минуту молчал. Сел рядом.

- Мы с вами, Александр Иванович, из одного гнезда, и объясняться нам желательно наедине. В частности о том, о чем, я думаю, успел поговорить с вами покойный Алексей.

- Прямо здесь?

- Давайте поедем куда-нибудь. Вы завтракали?

- Собирался. Да вот машина...

- Машину мы сделаем.

- Я сам...

- Самому вам придется заняться другим. Алексей ведь говорил о документах?

Мурзин промолчал.

- Вы слабо владеете немецким языком. Значит, роль курьера не для вас.

- Это, наверное, должен был Маковецкий. У него с немецким все в порядке.

- Возможно. Но ситуация изменилась.

Они все сидели на оградке газона, как на жердочке. Мимо по тротуару проходили люди, поглядывали на них.

- Здесь, действительно, не место для разговора, - сказал Мурзин и встал.

- Я предлагаю поехать в центр, есть там подходящее место. - Незнакомец тоже встал и протянул руку. - Кондратьев. Зовут Федором.

До центра они доехали на метро, сошли на площади Пушкина, углубились в лабиринт тихих переулков и затем долго сидели в каком-то кооперативном подвальчике, видимо, хорошо известном Кондратьеву, поскольку в тот закуток, где они устроились, за все время никто не заглянул.

Прощаясь, Кондратьев спросил о ближайших планах.

- Поеду домой, в Луговую, - ответил Мурзин. - Надо бы в милицию, да сил нет.

- Дело об убийстве - в прокуратуре, они вызовут. Сейчас наша задача найти надежного человека, свободно владеющего немецким языком, который мог бы поехать в Германию. Тянуть мы не можем. Эти документы ищут многие, и надо успеть.

На этом они расстались. Мурзин прошелся по переулку, остановился у киоска, торгующего всякой всячиной, купил блокнот в кожаном переплете, который вполне можно было использовать в качестве бумажника, сунул его в задний карман брюк, похлопал удовлетворенно: хоть палкой бей - защитит.

Переулок вывел на Тверской бульвар. Так Мурзин оказался здесь в соседстве с экзотическими дебилами. Пора было уходить, а он все сидел в странном оцепенении. Тоска теперь не угнетала, но, видно, сказывались перегрузки последних дней.

Сухощавый лысеющий гражданин, в костюме и при галстуке, что было удивительно на такой жаре, не спрашивая разрешения, уселся рядом, отгородив Мурзина от парней.

- Не помешаю? - запоздало спросил он.

Мурзин мотнул головой и чуть отодвинулся.

- Не слышали, какой сегодня курс доллара?

- Не интересуюсь.

- Да? - искренне изумился сосед и откинулся к спинке скамьи, оттянул на горле галстук. - Уф, жарко. Сколько градусов, не знаете?

- Сорок, - резко ответил Мурзин.

- Не может быть!.. А-а, намекаете? Ни-ни, честное пионерское.

Справа, ни слова ни говоря, уселся на край скамьи другой гражданин, без костюма и без галстука, но чем-то неуловимым похожий на того, что сидел слева, тоже откинулся на спинку скамьи, принялся обмахиваться газетой.

- Позвольте газетку взглянуть? - попросил левый сосед.

- Она, вроде, мне потребна, - ответил правый.

- А вы мне половинку.

Они зашуршали газетой за спиной Мурзина, заставив его наклониться вперед. Процесс деления газеты затягивался, и Мурзин, не выдержав, встал. Не оглядываясь, он перешел дорогу, запруженную машинами, и пошагал по бульвару сам не зная куда, лишь бы подальше от всей этой мерзости. Почему-то именно в этот момент особенно остро почувствовал он свою причастность к всенародным утратам, свою личную ответственность за случившееся со страной. И золотым спасительным лучом в этой мгле показалось ему то, о чем говорили Миронов, а сейчас Кондратьев, - найти документы, разоблачающие предателей, обгадивших и унизивших великое государство. Чтобы ткнуть их мордами в собственное дерьмо, воочию показать людям, на кого они молились в своих демократических устремлениях, и тем, может быть, помешать дальнейшему всероссийскому грабежу и надувательству.

Но для этого надо кому-то ехать в Германию. Жаль, что сам он плохо знает язык, во всяком случае, недостаточно, чтобы ездить по стране, не привлекая внимание к себе на каждом углу. Да и нельзя уезжать, пока не найден убийца Миронова. В милиции просили не следовать примеру Маковецкого.

И тут он вспомнил о Сереге Новикове, который приходился ему каким-то дальним родственником, - седьмая вода на киселе. Серега знал немецкий и уже бывал в Германии, где у него есть какие-то друзья-приятели и, кажется, пассия. Не искушен в тайных операциях? Может, это и к лучшему: наивняк не привлечет внимания. Впрочем, язык за зубами держать умеет. Вон ведь жена так ничего и не подозревает, и если уж женская контрразведка не пронюхала...

Так он размышлял, шагая по бульвару, пока окончательно не убедил себя, что лучшего курьера ему не найти.

У нового здания Художественного театра Мурзин свернул с бульвара, прошел дворами и тихими переулками и оказался возле Центрального телеграфа.

Сергей жил в подмосковном Фрязине с женой, работающей бухгалтером, и дочкой, пребывающей в том птичьем возрасте, когда родительскую клетку на миг нельзя оставлять не запертой. Сам он был экономистом по профессии, а по призванию - философом, изрядным болтуном, как считал Мурзин. В общем, знатоком всего, как и большинство русских интеллигентов. Пока Серега сидел на государственном коште, совмещать обязанности с привязанностями было одно удовольствие. А когда социалистическая лафа кончилась, пришлось всерьез заняться вопросами экономики, благо на толковых экономистов возник в государстве невиданный спрос. Ему предлагали прибыльные места в частных фирмах, раза два он соглашался, но быстро уходил, поскольку от него требовалось не столько прояснять экономические законы, сколько закрывать глаза на их нарушение. Одно время Сергей вел даже какие-то полуподпольные курсы, где, как он говорил, учил воров-бизнесменов азам неворовской экономики. Одним словом, работой он был не больно обременен, часто сиживал дома, и Мурзин рассчитывал дозвониться до него.

Очередей на междугородном переговорном никаких не было - дороговиза отвадила охотников поболтать по телефону с дальними родственниками, и Мурзин уже через минуту слушал длинные гудки телефона. Долго никто не подходил, и он собрался было положить трубку, как услышал задыхающийся и все же знакомо насмешливый голос:

- Кому я понадобился?

Точно, Серега, хоть и охрипший отчего-то. Его коронная фраза.

- Ты что, спишь?

- Сашка? О, черт, и ты туда же!

- Что значит "туда же"?

- Понимаешь, что-то таинственное происходит. Стоит только зайти в туалет, как обязательно звонят. Что бы это значило?

- Тут могут быть две причины, - серьезно начал объяснять Мурзин. - Или у тебя много любовниц и они звонят непрерывно, или ты с утра до вечера, извини, сидишь там. Впрочем, есть средство. Бери с собой телефон. Сразу перестанут звонить.

- Проверено на себе? - съязвил Сергей.

- Неважно.

- Ну, ладно. А чего звонишь-то?

- Во-первых, здравствуй.

- Здорово живешь. Ты в Москве? Чего делаешь?

- У меня похороны.

- У тебя?!

- Не ерничай, друга у меня убили.

- Извини.

- Повидаться надо.

- Приезжай. Буду рад.

- Уже еду. Через полчаса буду на "Щелковской", а там с автовокзала на автобусе. Жди.

Повесив трубку, он вышел из кабины в кондиционерную прохладу зала, постоял, подумал, кому бы еще позвонить. Надо бы в Одессу, Маковецкому, да как поздравлять, когда тут траур? Надо бы сообщить, что его милиция ждет не дождется, да он, поди, и сам это знает. А главное - нет телефона. Московская квартира Маковецкого не отвечает, а номер одесского телефона он оставить не догадался. Или не захотел? Вполне возможно. Милиция может ведь запросто на свадьбу заявиться, с нее станется.

Тверская оглушила шумом и зноем. Мурзин купил мороженое и, поскольку сесть тут было не на что, прислонился спиной к прогретой стенке. И сразу почувствовал: что-то не в порядке. Оттолкнулся от стены и понял: пусто в заднем кармане брюк. Купленный только что толстый блокнот выпасть никак не мог: ничего еще из этого кармана не выпадало. Значит, вытащили? Сделать это могли только те двое, любители газет, что подсели к нему на Тверском бульваре.

Погоревал и тут же порадовался: слава богу, что только блокнот. Обычно-то там лежал бумажник. Порадовался и всерьез встревожился. Случайность ли это?

Он продолжал спокойно есть мороженое, ничем не выдавая возникшего беспокойства. Стоит человек, сомлевший от жары, смакует прохладу во рту, наслаждается. Но он теперь внимательно осматривался. Ведь чтобы разыграть сцену с газетами там, на скамье, надо было предварительно выследить его, нацелиться на оттопырившийся карман. Хорошо, если просто жулики. А если нет?