Черный хлеб (СИ) - Жигалова Ульяна Страница 10

Мне угрожали «сывороткой правды», опять кололи, не знаю, что за препараты, не помню что я им рассказывала. Похоже мой бред, повторенный неоднократно, убедил их что я сошла с ума.

Мою камеру перестали запирать, и потом даже отвели в соседнее помещение. Там на такой же койке лежал изможденный мужчина с седой головой.

— Ну смотри, шваль. Это твой муж, он уже полгода овощ. Узнаешь? Хочешь стать такой же?

— Я не знаю этого человека. Это не мой муж. Мой муж Игорь Строганов. Он молодой, ему 35 лет, а этот человек…

Потом меня поместили рядом с этим лежачим полутрупом, велели разговаривать с ним, звать по имени. Мне было все равно, и я монотонно читала по бумажке:

— Игорь, я твоя жена Натали, у на есть сын Кирюша, ради сына скажи, где алмазы? Скажи, где алмазы и мы поедем домой. Наш сын ждет нас.

Я повторяла это сотни раз. Полутруп смотрел на лампочку, или закрывал глаза, ничего не отвечая, никак не реагируя.

Препаратов мне кололи все меньше, туман иногда прояснялся. Теперь я знала, что реакцию полутрупа фиксирует камера, охранники регулярно проверяли запись. Однако я видела, что охране это все надоело, они стали выпивать на смене, иногда мы слышали веселый гомон и женский визг.

Потом мне стало казаться что полутруп и есть мой муж Игорь. И когда на меня окончательно махнули рукой, фармакологический туман схлынул. Я поняла, где я, увидела свои бледные старые руки. Зеркала не было, наверное, к счастью. Ощупала голову — там был колтун. Присмотрелась к лежащему человеку, и наконец-то узнала Игоря.

Ночью свет не выключался. Реакции Игоря я боялась. Но тем не менее, не могла удержаться от слез, прилегла рядом и тихонько целуя его, говорила, что мы хотя бы умрем вместе. Я шептала ему что наш сын жив. И потом увидела, как от его глаза вниз по виску бежит слеза.

Кошмар закончился неожиданно. Охранники не поделили проституток с ментами, завязалась драка, начался пожар. Я слышала шум, потом запах гари, думала нам конец. Кто-то вызвал пожарных, вот пожарные и нашли нас, и вызвали скорую и ментов. Нас увезли в заштатную районную больницу — похоже мы были где-то в сельской местности. Нас начали лечить, Игоря положили в другую палату — я билась в истерике, чтобы на не разлучали.

Старая санитарка прикрикнула на меня,

— Не ори, давай! Сейчас псхушку вызовут, и ты пойдешь в лечебницу, а его еще куда отправят. Лучше по-хорошему проси врача — разрешит днем сидеть с мужем.

Я послушалась — и мне разрешили. Теперь я спала в своей палате, день находилась рядом с мужем, кормила его с ложечки. Еда была ужасна — серые каши и серые же супы.

Мне кололи, видимо, успокоительное, Игорю — капали много чего, он немного порозовел. Мне остригли волосы почти налысо, я боялась зеркал, и видела себя только в отражении стекол окон и дверей. К нам приходил помятый участковый с местного отделения милиции, расспрашивал, что-то писал, потом приходил снова.

Через месяц меня нашел представитель отца. Еще через неделю нас вывезли через Казахстан в Европу.

Увидев меня, отец встал на колени передо мной. Обнял меня за ноги, прислонился головой к коленям и плечи его затряслись.

— Прости доченька. Прости. Я не мог сразу вас выкупить. Нужно было время, выйти на нужных людей и предложить им соответствующий выкуп… прости.

— Ничего, — ровно сказала я, — я жива. Теперь помоги Игорю. Найди моего сына, верни его мне.

— Я все сделаю, лучшие клиники мира, его поставят на ноги. И Кирилла я найду, обязательно. Ты только расскажи мне все, куда ты его дела?

— Помни. Ты обещал. — рассказ о наших мытарствах занял несколько часов. Я впервые разрешила себе вспомнить имя женщины, которой отдала сына. Господи, ему уже два года, а я не могу прижать его к себе, увидеть даже издалека.

Для нас с Игорем начался второй круг ада. Клиники, обследования, и по капле умирающая с каждым днем надежда. Полгода мы с Игорем провели в клиниках. Масса операций у него, восстановление физической формы у меня. Более-менее удалось восстановить нормальный вес, нарастить мышцы, отросли волосы. Психологически же я оставалась в состоянии пассивного безразличия. В отношении Игоря положительных результатов не было совсем.

Обследование выявило повреждение головного мозга, шейного отдела позвоночника. Если бы помощь была оказана сразу, возможно, результаты какие-то и были бы. Энцефалограмма показывала активность мозга, иногда просто бешеную, но на контакт он не выходил. Не было достоверно установлено, слышит ли он звуки, зрачок на свет реагировал и только.

Клиника рекомендовала перевести меня в обычные условия, в надежде что какие-то впечатления, раздражители выведут меня из отрешенного состояния.

Отец забрал нас обоих, и поселил в небольшом особняке на тихой окраине небольшого городка. Название его меня не интересовало. В доме была сиделка для Игоря, кухарка и приходящая горничная. Мне было все безразлично, я не запоминала их лиц. Если меня приглашали на завтрак или обед, я съедала, то что передо мной ставили. Сиделка отправляла меня на прогулку, я бездумно ходила по дорожкам парка. Забирал меня из парка обычно отец.

Ингода он просил почитать Игорю книгу, я читала; иногда просто поговорить — я говорила. Но больше я не видела ни слез, ни иных реакций. Так прошло почти три года. Отец иногда пропадал по нескольку дней, надолго ли, или на день-два, так же ускользало от сознания.

В этот раз отец приехал не один. С ним было двое мужчин, разговаривали они на немецком, которого я почти не знала. Интереса они не вызвали.

Но буквально на следующий день для меня началась следующая фаза лечения. Применяли гипноз, кололи какие-то лекарства, со мной постоянного вели беседы, заставляли вспоминать прошлое — хорошее, плохое.

Возобновились кошмары, я опять видела сына и мертвую свекровь, кричала по ночам, но эти живодеры-психиатры были довольны результатами. Они все время твердили отцу, что нужно снять блок, советовали шоковую терапию. Все это изматывало, но давало результаты — я приходила в себя.

Вскоре я обратила внимание, что сиделка Игоря больше похожа на тюремщика, в комнате постоянно работают камеры. Возможно, и развилась у меня мания преследования, и все объясняется заботой, но я все же обратилась к отцу.

Он даже был рад этому вопросу, полагая, что я возвращаюсь к жизни.

— Наталья, ты должна знать, на каких условиях мне помогли вас вызволить. Ты не знаешь, но партия алмазов, которую вез мне Игорь, оценивалась тогда на сумму в двадцать миллионов долларов. Такие деньги пропасть не могут. За ваше освобождение я должен отдать половину. И тот господин уже теряет терпение. Наташа, наши жизни по-прежнему в опасности. И если ты думаешь, что хорошо спрятала сына — ты заблуждаешься. Если хорошо возьмутся, его найдут. Наташа, ты помнишь, что у тебя есть сын? — отец говорил с горечью.

— Помню, теперь я каждый день вижу его в кошмарах, благодаря тебе. Но что я могу сделать? Я не знаю, куда Игорь спрятал посылку. Твои спецы помочь не в состоянии? На него гипноз не действует? Или они только меня мучают?

К этому разговору мы возвращались неоднократно. Менялись спецы, иногда доступ к Игорю был для меня закрыт.

Затем отца вызвали, он весь вечер перед отъездом курил и думал, но новостей для его кредитора не было. Приехал он через пару дней, постаревшим, и ссутулившимся.

— Наталья, завтра ты едешь в Россию. Не кричи, ты поедешь не одна. Сейчас за тобой никто охотиться не будет. Нам пришлось вступить в переговоры с твоими похитителями. Наш кредитор порешал с местными деловыми — тебя не тронут. Да и там многих уже нет в живых.

Решено, что ты лучше знала Игоря и можешь понять ход его мыслей. Вы проедете весь его маршрут, если нужно — неоднократно. Наташ, нужно найти эти проклятые алмазы. Я подсчитал все, что смогу собрать, у меня нет десяти миллионов долларов. Нам не хватит средств откупиться от кредитора, да и ему не нужны деньги, он хочет камни. Выход один — искать.

При том, даже если я откуплюсь от партнера, заинтересованные лица в России без его защиты — все равно будут пытаться найти алмазы. Их действия непредсказуемы, в России сейчас дикий капитализм, процветает рэкет и бандитизм. Во многих схемах рейдерских захватов и приватизаций участвуют силовые структуры. А этим, ты сама понимаешь найти тебя и твоего сына труда не составит.