Дик Фрэнсис - Бойня Страница 11

— Томас? — удивилась она. — Но он же не любит скачек! Ему там скучно. Правда, Томас?

— Обычно да, мадам, — ответил он.

— Томас большой и сильный, — ответил я, хотя это и без того было очевидно. — А месье де Бреску просил меня проследить, чтобы с вами на скачках ничего не случилось.

— О-о... — обескураженно протянула она. — А что... что вы сказали Томасу?

— Чтобы я следят за французишкой с ястребиным носом и не давал ему задевать вас, мадам, — ответил Томас.

Она успокоилась и улыбнулась. По-моему, она была рада этому. Не знаю, было ли ей известно о том, что Джон Гренди пожертвовал своим субботним отдыхом и остался при Ролане де Бреску, заучив на всякий случай номер телефона местного полицейского участка.

— Они уже знают, что здесь что-то может случиться, — сказал я ему.

— Если вы им позвоните, они сразу приедут.

Джон Гренди, еще очень крепкий для своих лет, ответил только, что ему не раз приходилось иметь дело с буйными алкоголиками и что в случае чего он управится. Даусон, жена которого ушла в гости к сестре, клялся и божился, что никого чужого не впустит. Мне лично казалось маловероятным, чтобы Нантерр еще раз попытался силой прорваться в дом, и все же глупо было бы держать двери нараспашку.

Томас со своими шестью футами тремя дюймами роста вполне мог сойти за телохранителя. Он весь день ходил за принцессой по пятам, она же как будто и не замечала своей тени. Она не захотела отменить свой ленч, на который было приглашено пятеро ее знакомых, и по моему совету попросила их оставаться при ней, что бы ни произошло, и не уходить, разве что она сама их попросит.

Перед первой из ее двух скачек двое из них вышли в паддок вместе с ней, а позади них возвышался Томас. Все трое представляли собой достаточно надежный щит. Садясь на Хиллсборо и выезжая на дорожку, я с беспокойством подумал, что более вероятная мишень скорее всего не де Бреску, а именно принцесса: ее муж никогда не откажется от своей чести ради того, чтобы спасти свою жизнь, но ради спасения похищенной жены... вполне возможно.

Он, конечно, может потом отказаться от документа, подписанного под давлением. Он может отказаться, может устроить скандал, может заявить, что не поддерживает этой инициативы... Тогда производство оружия будет предотвращено. Но это нанесет ущерб его здоровью, и его имя сделается притчей во языцех. «Во всяком случае, — подумал я, — всегда лучше предотвратить беду, чем потом ликвидировать последствия». Интересно, чего я еще не предусмотрел?

Хиллсборо был как неживой. Я еще до старта понял, что сегодня от него толку не добьешься. Я не чувствовал сигналов, какие всегда подает лошадь, когда она готова к скачке. После старта я попытался его разгорячить, но он еле тащился, словно машина, которую забыли заправить.

Он хорошо взял большинство препятствий, но терял время на том, что после препятствий не набирал скорость так быстро, как следовало бы, а на финишной прямой пропустил вперед еще двух лошадей и пришел восьмым из двенадцати.

Ну что ж, ничего не поделаешь: всех скачек не выиграешь. Однако когда после скачки ко мне явился служащий ипподрома и сказал, что меня немедленно хотят видеть распорядители, я ощутил раздражение и последовал за ним в комнату распорядителей скорее с вызовом, чем с раскаянием. За столом, как я и ожидал, восседал Мейнард Аллардек вместе с двумя другими смотрителями. Мейнард выглядел беспристрастным и рассудительным, что твой святой. Распорядители сказали мне, что хотели бы знать, почему такой замечательный конь, как Хиллсборо, показал такой плохой результат. Они сказали, имеется мнение, что я недостаточно заставил лошадь выложиться и не стремился победить, и потребовали у меня объяснений.

«Мнение» почти наверняка принадлежало Мейнарду, но говорил не он.

Разговор начал человек, которого я уважал.

— Мистер Филдинг, объясните, почему Хиллсборо пришел восьмым?

В свое время он сам был жокеем-любителем, поэтому я ему сказал прямо, что мой конь был не в форме и не в настроении. Он еще до старта шел кое-как, а во время скачки я пару раз вообще подумывал сойти с дистанции.

Распорядитель покосился на Аллардека и спросил:

— А почему вы не воспользовались хлыстом после последнего препятствия?

Мне тут же вспомнилась поговорка «погонять павшую лошадь», но я сказал только:

— Я подавал ему команды прибавить скорость, но он просто не мог. От хлыста толку было бы мало.

— Вы, похоже, слишком берегли коня, — заметил он, но без особой иронии или агрессивности. — Как вы это объясните?

«Слишком беречь коня» — это эвфемизм, означающий, что жокей не старался выиграть или, хуже того, старался не выиграть. Это тоже пахнет лишением лицензии. Я ответил с некоторым нажимом:

— Лошади принцессы Касилии и мистера Харлоу всегда выкладываются как могут. Хиллсборо делал все, что мог, просто он действительно был не в форме.

В глазах распорядителя вспыхнула легкая улыбка. Он, как и все люди, имеющие отношение к скачкам, прекрасно знал, как обстоят дела между Филдингами и Аллардеками. Распорядителям в течение полувека приходилось разбирать пламенные обвинения отца Мейнарда в адрес моего деда и моего деда в адрес отца Мейнарда. Оба они были тренерами лошадей для гладких скачек в Ньюмаркете. Новым в этой старой вражде было лишь то, что теперь сила была на стороне Аллардека. Это, несомненно, очень забавляло всех — кроме меня.

— Ваши объяснения приняты к сведению, — сухо сообщил распорядитель и сказал мне, что я могу идти. Я вышел, так и не взглянув в лицо Мейнарду.

Вот уже дважды за эти два дня мне удалось вырваться из его когтей, и мне не хотелось, чтобы он думал, будто я над ним насмехаюсь. Я почти бегом вернулся в раздевалку и едва успел сменить цвета принцессы на цвета другого владельца и взвеситься. В паддок перед началом следующей скачки я все равно опоздал (а за это тоже можно лишиться лицензии).

Я поспешно подбежал к маленькой группке с конем без жокея и увидел в каких-то тридцати футах от нее Анри Нантерра.

Глава 5

Он стоял в обществе других владельцев, тренера и жокея и смотрел в мою сторону, словно ждал меня.

Это, конечно, было неприятно, но мне пришлось отложить мысли о нем и отвечать на вопросы, которыми забрасывала меня чета тучных и исполненных энтузиазма супругов, чьи мечты я должен был оправдать в ближайшие десять минут. К тому же я надеялся, что принцесса на трибунах и под надежной охраной.

Мечта — кобылу действительно звали Мечта — не раз брала призы в гладких скачках, но в скачках с препятствиями участвовала впервые. Она оказалась очень резвой, что да, то да; но прыгать не умела совершенно. За первые три препятствия она угрожающе цеплялась копытами, а в четвертое угодила ногой. Тут мы и расстались. Перепуганная Мечта ускакала, а я поднялся с травы, не особо пострадав, и принялся терпеливо ждать, когда меня подберет машина. Жокею приходится падать на каждый десятый-одиннадцатый раз, и в большинстве случаев отделываешься парой синяков. Травмы посерьезнее случаются раза два в год, и всегда неожиданно. Я прошел врачебный осмотр — это обязательно положено после падения, — и, переодеваясь к следующей скачке, заговорил с жокеем, который стоял вместе с Нантерром, — Джейми Фингаллом, давнишним моим коллегой.

— Тот француз с крючковатым носом? Ну да, хозяин его представил, но я как-то не обратил внимания. Он, кажется, держит лошадей во Франции, что-то в этом духе.

— Хм... Он разговаривал с твоим хозяином или с владельцами?

— С владельцами, но хозяин, похоже, пытался уговорить французика, чтобы он прислал одну из своих лошадей сюда.

— Ну, спасибо.

— Заходите еще!

Хозяин Джейми Фингалла, Бэзил Клаттер, держал конюшню в Ламборне, в миле от моего дома, но у меня не было времени разыскивать его перед следующей скачкой — трехмильным стипль-чезом. А после этого мне снова пришлось переодеваться и разыскивать в паддоке принцессу. Кинли уже ждал меня.

Принцессу, как и прежде, хорошо охраняли. Она, похоже, была этим довольна. Я не знал, стоит ли тревожить ее вестями о Нантерре. В конце концов я сказал только Томасу:

— Французишка здесь. Не отходи от нее.

Он жестом показал, что все понял, и принял решительный вид. А решительный вид Томаса способен устрашить даже дикого гунна Аттилу.

Кинли вознаградил меня за все сегодняшние неприятности, вознеся мою душу из бездны к головокружительным высотам.

Связь между нами, установившаяся почти мгновенно еще во время его первой скачки в прошлом ноябре, настолько окрепла за последующие три выступления, что теперь, к февралю, он, казалось, заранее знал, что я от него хочу, и я тоже заранее знал, что он собирается делать. Это было лучшее, что есть в скачках, — необъяснимый синтез на каком-то подсознательном уровне.

Мы делили и радость быстроты, и восторг победы.

Кинли брал препятствия в таком неудержимом порыве, что в первый раз я чуть не вылетел из седла. И хотя с тех пор я знал, что сейчас будет, привыкнуть к этому я так и не смог и каждый раз заново переживал это радостное изумление. На первом препятствии я, как всегда, ахнул, а приближаясь к финишу, успел прикинуть, что мы обошли всех корпусов на двадцать. К финишу мы подошли небрежным легким галопом. Я надеялся, что Уайкем, который сейчас смотрит телевизор, порадуется хорошему выступлению и простит мне Каскада.