Александр Чернобровкин - Мера прощения Страница 11

Ко мне подошел боцман – сухощавый старик с вытянутым птичьим лицом. Ему семьдесят восемь лет, а бодр, как пионер на утренней линейке, и кожа у него чистая, без пигментных пятен. Говорят, начинал с юнг еще до революции, под какими только флагами не плавал, и нет в мире такого порта, в котором бы не бывал. Один из его сыновей – механик-наставник пароходства, два других – капитаны, а бесчисленное количество внуков и правнуков уверенно торят тропинки к этим должностям. Из его семьи можно составить полноценный экипаж. Ко всем членам нашего экипажа, кроме меня, боцман относится с плохо скрытым презрением и напоминает этим сиамскую кошку, которая уважает и подчиняется лишь самому сильному – хозяину дома.

– Доброе утро, – поздоровался он и произнес то ли вопросительно, то ли утвердительно: – В канал пойдем.

– Да, – сказал я. – Пробки закрутили?

– Крути – не крути, все равно сопрут, – ответил боцман беззлобно.

Перед входом в канал надо принять на борт две шлюпки с двумя гребцами в каждой, чтобы в случае аварии они завезли на берег швартовые концы. Эти гребцы отличаются повышенной склонностью к воровству, а особой их симпатией пользуются бронзовые пробки, которыми закручиваются трубки, ведущие в двойное дно теплохода. Матросы закручивают пробки вдвоем с помощью специального инструмента, а босой араб потопчется на ней минут пять, ни разу не наклонившись, отойдет – и пробки нет, говорят, выкручивают пятками – но какие же пятки надо иметь?!

– Янки правильно поступают, – сообщает боцман. – Очертят мелом круг на палубе, поставят негра с дубинкой, и если араб переступит черту – негр дубинкой его!

К сожалению, мы не янки, мы строители коммунизма. За что нас и презирают все. Как-то стояли мы в Александрии. Провернул я с арабом небольшую торговую операцию и, когда обмывали ее, спросил, почему они любят американцев, которые их за людей не считают, и плюют на нас, которые братья всем угнетенным и обездоленным.

– Американец в морду даст и доллар даст, а вы... – Араб пренебрежительно махнул рукой.

Он прав: плюнет тебе обездоленный брат в левый глаз (а они частенько это делают) – подставь правый, иначе за границу больше не попадешь. Как-то, в бытность мою четвертым помощником, выгружали мы в одном африканском порту бронетранспортеры и боевые машины пехоты. Договорился я с маклаком загнать ему предметы ихней роскоши – одеколон, зубную пасту, мыло. Зашли мы за надстройку, чтоб с причала никто не видел. О цене договорились днем раньше, поэтому показываю я маклаку пакет с товаром и требую деньги. А маклак мнется: денег не дает, но и от сделки не отказывается. Чую я, не так что-то. Оборачиваюсь – а ко мне сзади полицейский подкрадывается. Я моментально высыпаю содержимое пакета за борт. Как они – маклак и полицейский – взвыли! Можно было подумать, что я их грудных сыновей утопил. Пока они любовались кругами на воде, я убежал в рубку. Там сидел приемщик груза, капитан местных танковых войск, окончивший училище на Украине. По-русски он хорошо понимал. Мы с ним пару раз поболтали за бутылкой и прониклись взаимной симпатией. Я ему и пожаловался, как маклак и полицейский хотели кинуть меня. Капитан вышел на крыло, крикнул что-то часовому, охранявшему выгруженную технику, показал на Маклака, сошедшего с судна. Часовой подбежал к мошеннику и как врежет ему в голову прикладом автомата. Маклак час валялся на причале в луже собственной крови, облепленный мухами, потом переполз в тень под навес из пальмовых листьев, провалялся там до ночи, очухиваясь, и пошкандыбал домой. Через два дня он пришел ко мне с деньгами и забрал товар не торгуясь.

На крыло вышел Сергей Николаевич. Он уже третий день празднует Седьмое Ноября, и вихры на его макушке поникли, как трава под знойным солнцем.

– Душно. К шторму, наверное, – сказал капитан. От него шел противный запашище, как от тряпки, которой вытирают пивную стойку.

– Чайки садятся на воду – жди хорошую погоду, – вспомнил я флотскую примету и кивнул на покачивавшихся на волнах серо-белых птиц. – Это у вас в животе штормит.

– Да, – согласился капитан то ли с приметой, то ли с намеком на его пьянство.

– Пойду я на бак, – брезгливо посмотрев на капитана, сказал боцман. – В подшкиперской буду.

Сергей Николаевич проводил его обиженным взглядом и пожаловался мне:

– Странный он какой-то. И не пьет. Нормальные люди все пьют.

– И чем больше пьют, тем нормальнее? – спросил я серьезно.

Капитан обиженно глянул и на меня и пошел к четвертому помощнику, наверное, жаловаться на нас с боцманом. Есть такая категория людей – мальчики для битья. Вроде бы все у них в порядке, по службе двигаются, хоть и медленно, но уверенно, а вот счастливыми их не назовешь. Постоянно бьют их все, кому не лень. Я раньше думал, что виноваты неленивые, которые любят нападать на слабых, а потом догадался, что грешны сами мальчики, потому что хватают куски, которые не могут проглотить. Вот и колотят их – кто по спине, помогая отрыгнуть застрявшее, кто по рукам, чтоб больше не хватали. Останься Сергей Николаевич третьим помощником, был бы на своем месте и счастливым, никто бы его не трогал, так нет, считает себя самым умным и хитрым – и получает пинки со всех сторон.

Вскоре по рации передали приказ сниматься с якоря. На подходе к каналу приняли на борт лоцмана и шлюпки с гребцами. Гребцы сразу же расстелили на палубе у третьего трюма коврики, на которых разложили товары на обмен: знают, что советским морякам валюту дают только в портах. Обычно предлагают дешевые шмотки, а взамен просят болгарские сигареты, шарикоподшипники, цветные металлы. Матросы из авральной команды уже «обходят ряды».

Заметив мой интерес к «базару», Гусев сообщил:

– В прошлом рейсе помполит весь канал торчал здесь, следил в бинокль, кто и что покупает.

– Проще было бы пойти к артельщику и узнать, кто и сколько блоков сигарет взял, – поделился я опытом.

– Он потом так и сделал, какая-то падла подсказала.

Одним этим поступком Помпа нажил себе почти четыре десятка врагов – попробуй найди убийцу! А вообще-то Гусев молодец: натолкнул меня на мысль, что надо пройти этот рейс, так сказать, глазами и делами покойника. Наверняка он наткнулся на что-то очень серьезное, покруче ченча сигарет на маечки.

10

В отличие от помполита – бойца идеологического фронта, у меня не хватило выдержки торчать с биноклем у иллюминатора целый день. Сменившись с вахты, я позанимался «спортом» – сделал «жим» двумя глазами в положении лежа – до полдника, потом выпил два стакана чая и поднялся поновой на мостик.

Капитан и лоцман – толстый усатый араб, похожий на беременного таракана – стояли в противоположных углах. Наверное, лоцман отказался выпить с капитаном, чем оскорбил до глубины проспиртованной души. Я принял вахту у второго помощника и предложил Мастеру:

– Сходите, попейте чайку.

– Не хочу, – буркнул капитан. Немного помолчав, он произнес отчаянно, будто решился броситься за борт: – Вот так вот! Ну, я не знаю! – Так и не объяснив, к чему он все это сказал, Мастер скорчил гримасу, точно сейчас заплачет.

– Идите покушайте, – настаивал я, – как-нибудь без вас справимся.

Теплоход стоял на якоре в Соленом озере, ожидая прохода встречного каравана. Стоять еще несколько часов, и все нормальные капитаны проводят это время у себя в каюте, отдыхают перед проходом второй части канала. Сергей Николаевич, видимо, решил утереть нос остальным капитанам, а может, боится, что не удержится и напьется до состояния «дрова».

– Сергей Николаевич, шел бы ты, а? – поддержал меня Гусев.

Мастер дернулся так, словно матрос плюнул ему в лицо.

– Ну, я не знаю! – повторил он и, засунув руки в карманы брюк, вылетел с мостика.

Я позвонил буфетчице, приказал принести лоцману кофе и побольше бутербродов, а потом занял «капитанский» угол. Общаться с лоцманом у меня не было никакого желания. И вообще, после прохода Мраморного моря у меня становится все меньше и меньше желаний. Из-за жары. Выйдя из порта погрузки, мы как бы отправились из осени через весну (Босфор) в лето. Суэцкий канал – это как бы середина июня, а в Индийском океане начнется июль и будет тянуться так долго, сколько потребуется для возвращения назад, сюда, в июнь.

На мостик пришел начальник рации. Лицо у него загорело, и шрам на лбу стал еле заметен. Почти целыми днями Маркони нечего делать, поэтому наведывается во время моих вахт на мостик – наносит визиты Тирану. Пока что я не совершил ничего, что доказывало бы мое желание занять эту «дворцовую» должность, но все члены экипажа относятся ко мне так, словно я уже вздернул на рею парочку строптивых матросов.

– Что новенького в мире? – спрашиваю у него.

– Наши станции все время крутят классическую музыку. Наверное, кто-то из Политбюро двинул кони.